Случились и беседы во хмелю о философии Канта, прерываемые предложениями отправиться сигать на спор в Фонтанку, и совершенно дикое поджигание абсента в граненом стакане, и высокоинтеллектуальные девы, разбирающиеся одновременно в настоящем, то есть питерском, роке, работах Шагала и особенностях личной жизни.

Урфин не помнил, как звали ту, у которой проснулся утром. Но почему-то, глядя на пелену, накрывающую город, очень хотел верить в то, что она выжила.

Баркас ждал его в своей комнате. Суровый и собирающийся в ходку Баркас.

– Нашел?

Еще бы не найти, хотелось хмыкнуть Урфину, но было откровенно лень. Баркас явно находился не в духе, и мог возникнуть спор. Смысла спорить из-за ботинок не виделось.

– Я тебе стволы успел проверить и смазать.

– Спасибо.

Урфин лег на койку напарника, зевнув. Баркас заметно занервничал.

– И какого лешего?

– Барк?

– Чего?

– Ты никогда не думал о чем-то другом?

Баркас достал сигарету, прикурил и покосился на Урфина.

– На Зону ходил пялиться?

– Угу.

– Ну и дурак… Тебе ж не рекомендуется. У тебя психика слабая.

Психика… Да не психика ни фига. Урфин засопел.

Да, когда ему вступало перед походом Туда идти и смотреть на Периметр с окрестностями, настроение падало ниже плинтуса. И хрена его оттуда достанешь. Как-то раз вставило, вот и отправился к психиатру, работавшему в госпитале Особого подразделения Периметра.

Тот жутко любил поквасить с периодичностью раз в три недели с собеседниками из контингента сталкеров. К слову, врач никогда не сдавал их оперотделу. За это, то есть за компанию и умные беседы, психиатра бродяги уважали и старались наведываться к нему в промежутках между запоями. Отвести душу. Хотя, как было известно многим, лучше бы они этого не делали.

Эскулап-мозгоправ обладал странным свойством – умел выпотрошить темную сталкерскую душу полностью и без остатка. Суровые бродяги, выходящие с черного хода госпиталя, сурово молчали и не менее сурово стискивали зубы на вопросительные взгляды встреченных коллег. Эдакая исповедальня для грешников, где вместо отпущения есть только его видимость. Но им хватало и этого.

Урфин, как-то раз и на свою беду, решил забрести на огонек в одиноком оконце второго этажа. Момент выпал удачный, врач и пациент одинаково страстно заливали душевные боли тяжело-спиртовым. Покосившись на скрипнувшую дверь, эскулап понимающе кивнул и достал из-под стола нужное.

Придя в себя утром, Урфин уяснил две вещи: нельзя пить с врачами и нельзя изливать им душу. Если бы кто другой заявил, что, дескать, Урфин боится Зоны и, рассматривая ее, только усугубляет страх… тому пришлось бы идти вправлять нос. Или вставлять зубы. А тут прям по полочкам разложил эскулап всю его сталкерскую душу. Выдрал изнутри и показал Урфину все ее закоулочки. И так, сволочь, убедительно затирал, что не открутишься.

Боялся Урфин Зону? А как ее не бояться-то? Но и любил. Не отнять. Но советом, запомнившимся перед накатившим беспамятством, старался пользоваться. Не ходил смотреть на госпожу и хозяйку перед рейдами. Ну ее, шутить с такими вещами.

А Баркасу-то рассказал… на свою голову. Вот как сейчас, например.

– Зря… – Напарник затушил сигарету. – Ну, ты мальчик взрослый, сам все понимаешь.

– Это ты верно заметил. – Урфин похрустел пальцами по неподбритой шее. – Чего за сигареты? Запах незнакомый.

– Это… импортные. Контрабанда, во как. Мейд ин Юэсей. «Красное яблоко», что ли.

– Угу.

Разговор не клеился. Да и с чего? Баркас-то прав в своих недовольствах. Готовиться к выходу – дело привычное, но хлопотное. А ему, Урфину, вздумалось уйти за ботинками и застрять. А выходить, опять же из-за ботинок, завтра. Могли бы уже отмахать ко Второму кругу и зацепиться там. Тем более путь уже рассчитали, места более-менее знакомые. А тут, мать их, ботинки.

Урфин тихо вздохнул. Было с чего.

Ботинки хороши. Не особо высокие, чуть выше щиколотки, но делу не помеха. Ногу спасут, широкая верхняя часть с ремнем, помогающим шнуровке. Шнурки, кстати, синтетика, но смазанная чем-то типа канифоли. Не скользят, не распускаются, держат берц как надо, защищают связки. Это же просто беда, если в ходке подвернешь стопу, угодишь в ямку или зацепишься и упадешь. В смысле, беда, если ботинки хреновые. Идешь-идешь, потом раз – вспышка огнем, потом боль становится чуть глуше. Но на каждом шаге цепляется зубами-крючками, рвет, да сильно. А можно в Зоне тащиться прихрамывая? Нет, совершенно нельзя.

Подошва… подошва штука не менее важная. Подошва может скользить, слишком резко тормозить, скрипеть по гладкому, быть слишком твердой или, наоборот, оказаться не из мягкого пластика или резины, а вовсе даже из почти пластмассы. Много в таких находишь? Не очень. А кожаная подметка для Зоны не годится. Не то место.

Материал верха? Материал низа? Все имеет значение и цену. Все это правильно, и нужно разбираться в таких тонкостях. Никак не меньше, чем в калибрах, полиамиде и составе порохов патронов. Именно так и считал Урфин. Потому как уткнувшийся АК плохо. Но у хорошего бродяги всегда найдется еще парочка козырей. А вот стертая пятка, мать ее, сама по себе не заживет. Почему стертая? Потому как ботинки только куплены.

Урфин смотрел в потолок и злился. Не самое лучшее занятие перед выходом в Зону-матушку, а что делать? Спать пока не хотелось. Дать поспать Баркасу – тоже. Чисто из вредности.

– У тебя подсоединение барахлит на конце шланга, – Баркас хмурился, крутя в руках сам шланг, – слышь, дурило бородатое?

– Слышу.

– И че?

– Ты ж уже сделал.

Баркас нахмурился сильнее.

– Рукожоп небритый.

Урфин покосился на него. Подумал, ответил:

– Лапиндос ты ушастый.

– Чучело еб… мяучело.

– Это, братишка, оно… – Урфин вернулся к потолку.

– Чего оно?

– Любовь, епта.

Снимай про них двоих кто-то репортаж, так дальше можно было бы вставить «вырезано цензурой».

Выходить решили затемно и пересидеть рассвет уже за Периметром.

Не очень высокая. Обманчиво тонкая. Прямые волосы до плеч. Тонкий острый нос. Темные глаза. Все по фигурке и, чаще всего, черное. В цвет волос. И плевать, что это даже вызывающе. Это ее личное дело.

Никаких позывных не осталось. Никаких прозвищ за спиной. А единственный ник, применяемый для ее поиска, большинство принимали за название оружия. Крис. Индонезийский «пламенеющий» кинжал. Большинство не верили в самый легкий вариант. В сокращение от ее имени.

Никто из прохожих, неторопливо гуляющих по воскресному Кельну, не подумал бы про нее плохого. Нет, если в плане женщины, легко и просто уводящей мужчину от любой другой, это запросто. Но могли ли чинные немцы видеть в ней мастера убирать ненужных людей? Вряд ли.

Стереотипы владеют миром. Стереотипный профессиональный киллер – мужчина. А если женщина, то прямо только с октагона ММА или армии Израиля. С накачанными боевыми мускулами и хмуро смотрящая вокруг глазами-прицелами неулыбчивая валькирия с короткой стрижкой или хвостом на затылке. Уж точно не прошедшая мимо холодная черноволосая и невысокая худышка. Такой, если уж искать в ней насилие, только пороть клиентов в борделях на окраине. И не больше. Могла ли такая убить?

Убить? Убить можно чем угодно. Не обязательно иметь под рукой заряженный «Пернач», «Сармат» с полной коробкой или легендарный «Ферберн-Сайкс». Хоть карандашом, хоть канцелярским ножом, хоть алюминиевой вилкой. Несомненно, кинжалом SAS это делать удобнее. И Крис предпочитала не импровизировать. Но порой случалось.

Что нужно для удачной стрельбы? Хороший ствол, конечно. Но не только. Стальные нервы, дыхательный аппарат и глазомер. Несомненно, штурмовой вариант АС, «Ново-Судаева», нужно еще и удержать. Но его же можно и положить на что-то. Важнее другое. Не сбить дыхание, не выбрать спуск раньше времени, не взять прицел чуть в сторону. Все просто. Ребенка научить можно. Было бы желание.