— Первое, что я сделал на гражданке — вусмерть нализался. Гражданка и выпивка в моем сознании идут рука об руку.

— Это пройдет, — обнадежил сэр Уильям. Печаль, сменившая в словах Мартло браваду, несколько озадачила его.

— Может быть, — допустил Тим. — Но только может быть. Я бы на это не рассчитывал. Не тогда, когда есть возможности гораздо большие. Так что, глядя на меня сейчас, Вы по-прежнему будете утверждать, что я изменился?

Утверждать подобного сэр Уильям не мог.

— Но Вы возьмете себя в руки. Вы вспомните…

— Я вспомню вкус пива, — яростно оборвал его Тим. — Нет, до сих пор мне шанса не выпадало, и вот, он появился, и бог свидетель — я его не упущу.

Внимание сэра Уильяма обострилось до предела. Если вопрос не в деньгах, какое же возмутительное требование ему сейчас предъявят? Тем временем Тим продолжал:

— Сегодня я грязный, пьяный бродяга, и только. Да, пьяный, когда есть, что выпить, и страждущий, когда выпить нечего. Таков живой Тим Мартло. Мертвый Тим Мартло — это другое. Это человек, чье имя выбито золотыми буквами в сухой столовой. Сухой! Господи, вот потеха! Он тот, кого весь Колдерсайд чтит ныне, и присно, и во веки веков, аминь. И ни к чему рушить эту благодать попытками меня переделать. Я мертв. Я останусь мертвым, — он взял паузу, смакуя произведенный эффект.

Сэр Уильям наклонился за лежащей на полу чековой книжкой.

— Не надо, — резко бросил Тим. — Вы все еще не взяли в толк, что я пришел не за деньгами. Первое, что привело меня сюда — забава. Дюже хотелось показаться вам и понаблюдать за выражениями лиц. И я поразвлекся, — в его голосе зазвучала угроза. — Другая причина — не веселье, а вот что, — Долли вскрикнула, когда он схватил ее за руку и выдернул из облюбованного ею темного угла. Мартло настойчиво встряхнул девушку. — Ты сочиняла про меня сказки. Наслышан. Легко узнавать новости, когда сидишь тихо и позволяешь болтать другим. Явилась сюда плести небылицы. Я проследил за тобой. Все это — правда?

— Нет, — Долли принялась хватать воздух ртом.

— Я имею в виду, — наседал он, — то, что ты наговорила о себе и обо мне. Это ложь?

Ее ответ прозвучал, как эхо.

— Ложь, — он отпустил ее. — Да уж, как трудно было заметить, что я впервые имею удовольствие видеть тебя. Довольно, — Тим вежливо открыл дверь на сцену. — Надеюсь, Вы не опоздали из-за меня, сэр.

Сэр Уильям и секретарь уставились, как заколдованные, на Долли, предприимчивую особу, так искусно обведшую их вокруг пальца.

— Повторяю, не опоздайте из-за меня, — позвал Тим. Дверь распахнулась настежь.

Рамбольд придержал Фосдайка, вознамерившегося, очевидно, нарушить личную неприкосновенность Долли.

— Это можно отложить, — сказал он. — А вот этого откладывать нельзя, — он протянул Мартло руку. — Это от чистого сердца, окажите мне честь.

После рукопожатия Рамбольд направился к двери. Фосдайк с заметками бросился вдогонку.

— Ваша речь, сэр.

Сэр Уильям в гневе обернулся.

— Милейший, Вы оглохли? Эта дрянь никуда не годится. Я обязан восстановить справедливость для Мартло.

Рамбольд двинулся на сцену. Фосдайк выскользнул следом.

Тим Мартло расположился за столом и извлек из кармана бутылку. Он уже сжал зубы на пробке, когда ощутил легкое прикосновение к руке.

— Забыл про тебя.

Бутылка отправилась обратно.

— А вот мне тебя трудновато будет забыть, — пожаловалась Долли.

Он сжал ее ладонь.

— Но ты забудешь меня, девочка. Тим Мартло мертв, и его золотое имя не запятнает никто, вроде тебя. Ты всему Колдерсайду наплела, что родила от меня, а ведь я тебя до сегодняшнего вечера в глаза не видел.

— Да, но ты все не так понял, — Долли заливалась слезами. — У меня нет ребенка. Если бы понадобилось предъявить, я бы одолжила чужого.

— Что? Нет ребенка? Ты провела старого Рамбольда? — в его голосе смешались задор и искреннее восхищение ее дерзостью. С ребенком это было бы неплохой аферой, без такового одаренность девушки выросла в сознании Мартло до гениальности.

— Он дал мне бумагу, — гордо подавляя слезы, Долли протянула ему свою богатую добычу.

— Три фунта в неделю пожизненно, — с глубоким почтением прочел Тим. — Дьявол, как хороша, — вместе с комплиментом бумага вернулась к хозяйке. Внезапно он осознал, что из-за него ее достаток лопнул.

— Боже, зря я это. У меня нет права портить такую затею. Я не знал. Слушай, я скажу ему, что заставил тебя лгать. Я признаю, что ребенок мой.

— Но ребенка же нет, — запротестовала она.

— Полно детей нуждаются в матери с тремя фунтами дохода в неделю.

Ответом стал звук рвущейся бумаги.

— Только это буду не я. Нет никаких трех фунтов в неделю. А Ваше золотое имя в безопасности, мистер Мартло.

Со сцены до передней доносился поставленный голос умудренного жизнью сэра Уильяма Рамбольда, полный, разумеется, не поддельной ораторской, но сердечной искренности.

— Я подготовил речь, — говорил он, — но готовая речь меркнет рядом с теми чувствами, что я испытываю, думая о жизни Тимоти Мартло. Истинно говорю вам — при одной лишь мысли о Мартло я ощущаю себя червем. Его презрели и отвергли. Что сделала для него Англия, чтобы он отдал за нее жизнь? Мы обошлись с ним скверно. Мы превратили его в изгоя. Я лично был несправедлив к нему в суде, и чем он отплатил нам — взлетом от незаслуженной безвестности к высотам, где ничто не омрачит его покой, и да послужит это нам упреком и примером великой победы. То, вопреки чему он восторжествовал, и то…

— Ты права, — жестом Тим Мартло попросил девушку закрыть дверь. Не привыкший к панегирикам в свой адрес, он неосознанно, автоматически, поднес к губам бутылку.

Долли собиралась тихонько прикрыть дверь, но вместо этого с силой толкнула ее и ринулась к нему. Отчетливую точку в звучании хвалебной речи сэра Уильяма поставил двойной грохот — Тим услышал треск захлопнувшейся двери и звон стекла, когда бутылка, вырванная Долли, ударилась о стену.

— Золотое имя, — выдохнула она, — ты не замараешь его. Я за этим прослежу.

Некоторое время Тим изумленно наблюдал за растекающейся среди осколков жидкостью, затем их взгляды встретились.

— Ты? — выдавил он.

— У меня нет ребенка, за которым нужно было бы присматривать. Но… есть ты. Куда думаешь податься?

Отведя глаза от двери, за которой, вероятно, сэр Уильям все еще пел ему дифирамбы, Тим решительно повел головой.

— Куда подальше. Мне надо исчезнуть, раз и навсегда. Подальше, ей-богу. Я стал героем, и я им останусь, — разбитое стекло треснуло под его ногой. — Махну в Америку, девочка. Там сухой закон. И прошлого она не помнит.

Возможно, Долли сомневалась в полной сухости и непредвзятости Америки, а возможно, дело было совсем не в этом. С минуту она поизучала собственную ладонь.

— По пути на остров Мэн в ненастный день меня нисколечко не замутило, — буднично заявила она. — Я хороший моряк.

— Ты надула сэра Уильяма, — припомнил Тим. — Ты дьявол, как хороша.

— Нет, просто если берешься за дело, сделать его надо как следует. Я не так уж хороша, но могла бы быть глянцем на золотых буквах твоего имени, если ты думаешь, что это того стоит.

Внезапно герой испытал отвращение к своей бродяжьей убогости.

— Нет, нет… — запротестовал он, когда ее ладонь скользнула в его. — У меня рукав грязный.

— Дурак! — сказала Долли Уэйнрайт, увлекая Тима к двери.

1922 г.