Вот и в этот душный вечер Шёнгаузен ждал Геккерта с очередным диверсантом, которого надо было нелегально переправить через границу в Баку. Генерал сильно изменился с тех пор, как беседовал с Сергеевым. Он похудел, щеки висели у него, как у старого бульдога. Прогуливаясь по своему кабинету, генерал то и дело злобно поглядывал на гудящий под потолком фен, его шум действовал на нервы, но остановить пропеллер он не мог. Тогда духота не даст думать, двигаться. Шёнгаузен готов был запустить чем попало в мелькающие крылья и бежать в темноту тегеранской ночи.

Раздался стук в дверь, и вслед за этим ее осторожно приоткрыл Геккерт. Просунув голову в образовавшуюся щель, он спросил:

— Можно, мой генерал?

— Входите, черт возьми, вы уже опаздываете на целых пятнадцать минут, — раздраженно сказал Шёнгаузен. Он подошел к креслу и хотел сесть, но спохватился, сидеть в нем так жарко, как спать на пуховой перине, — и остался стоять за спинкой этого громоздкого сооружения.

За Геккертом вошел низкорослый коренастый молодчик с широкими бровями, сросшимися на переносице. Он вытянулся перед Шёнгаузеном по-военному.

— Вы говорите по-немецки? — спросил его Шёнгаузен.

Молодчик не понял и вопросительно посмотрел на Геккерта.

— Герр Годжаев не говорит по-немецки, — сказал Геккерт.

— Этому герру место в кацете[12], настоящий бандюга, — проворчал Шёнгаузен. Он все никак не мог справиться со своим раздражением.

— Он действительно уголовник в прошлом, но это как раз то, что требуется нам в данном случае, — сказал Геккерт по-немецки и, повернувшись к Годжаеву, перевел ему слова Шёнгаузена.

— Герр спрашивает, готовы ли выполнить ту миссию, которая возлагается на вас?

Годжаев улыбнулся, растянув до ушей свой огромный рот, и утвердительно закивал головой в сторону Шёнгаузена, приговаривая: «Яволь, яволь».

— Да он говорит по-немецки! — встревожился Шёнгаузен.

— Это единственное немецкое слово, которое он научился произносить.

— Как же можно полагаться на такого кретина?

— Он далеко не глуп, но не полиглот. За свои тридцать лет взломал до двадцати сейфов и отправил к предкам больше людей, чем у него пальцев на руках. Всю сознательную жизнь он на нелегальном положении, скрывается от властей и ни разу не попался. Он чертовски изворотлив и хитер. С нашими заданиями справляется отлично.

— Скажите ему что-либо приятное, проводите отсюда и вернитесь. Я не в состоянии сейчас с ним разговаривать.

— Наш шеф очень рад познакомиться с вами и надеется, что вы приложите все силы для выполнения наших поручений на той стороне, — сказал Геккерт Годжаеву.

Тот осклабился во весь рот и поклонился Шёнгаузену.

Когда Геккерт и Годжаев вышли, Шёнгаузен выключил фен. Но стоило пропеллеру остановиться, как в комнате стало почти невозможно дышать. Генерал снял пиджак и расстегнул галстук, но и это не помогло. Пришлось снова включать фен. Возня с феном и пиджаком несколько отвлекла его от неприятных мыслей. Он сегодня получил из Берлина очередное письмо, в котором его упрекали в медлительности.

— Скажите, Геккерт, вы будете переправлять через границу Бывалого — такая, кажется, кличка у уголовника, с которым вы меня только что познакомили, — по тому же маршруту, что и Безрукова? — спросил генерал.

— Да.

— Но это не совсем разумно.

— Мой генерал, на переправе работает надежный человек. В тех местах наиболее слабо охраняемый участок на русской стороне. Это гарантирует известную безопасность. И потом, у нас уже нет времени искать другие возможности.

— Времени действительно осталось мало. Берлин торопит. Кого бы послать в Тавриз для ускорения подготовки очередной партии агентов?

— Я предлагаю Густава Бека. Вы же знаете — это очень надежный человек. Он из альте кэмпферт[13].

— Но он же почти не знает нашего дела.

— У него светлая голова, экселенц.

— Да, если иметь в виду цвет его волос.

— Другой, более подходящей кандидатуры я не могу назвать.

— Хорошо. Пошлите вашего Бека, — безнадежно махнул рукой Шёнгаузен. — Чуть не забыл. Вы проверяли сообщение Казанцева о самоубийстве Серебрякова?

— Да, экселенц. Есть объявление в бакинской газете о кончине Серебрякова. Естественно, о самоубийстве не пишут.

Я ничего другого от этого мягкотелого интеллигента и не ожидал. Хоть и не был с ним знаком лично, но чувствовал по характеристикам в его деле. Мне кажется, что группу, которую мы прочили поручить Серебрякову, должен возглавить Казанцев. Он произвел на меня хорошее впечатление и обосновался в Баку не плохо.

— Совершенно верно, экселенц. Казанцев, конечно, менее эрудирован, чем Серебряков, но с нашими поручениями справится. Его хорошо готовили. Сообщим ему о нашем решении.

Сергеев писал Лиде. Они давно условились, что Лида будет хлопотать о досрочном возвращении на Родину. Вот и сейчас Сергеев старался как можно убедительнее написать, чтобы она поторопила кого следует с решением этого вопроса, хотя и чувствовал, что Лида сама не медлит.

Раздался звонок. Сергеев встал, недоумевая, кто в этот полуденный час мог навестить его. Первой мыслью было: телеграмма от Лиды. Он открыл дверь. Вошел Кулиев.

Сергеев отступил в переднюю. Только когда захлопнулась дверь, Сергеев бросился к Кулиеву и обнял его.

— Мехти, дорогой, ты ли это?! А я уж думал, долго не увижу тебя.

— Яков, друг, мне не меньше хотелось повидаться, поговорить, но ты понимаешь, мы но хотели рисковать. Надо было выждать: немцы могли на первых порах организовать слежку за тобой. Но вот в связи с событиями решил встретиться и кое о чем договориться.

— Какие события?

— Ты ничего не слышал? Радио у тебя молчит?

— Я не включал его сегодня и никуда не выходил. Плохо себя чувствовал, а потом писал письмо.

— Фашисты напали на нас. Война началась.

Несмотря на то что Яков знал о близости войны, это известие ошеломило его. Пока Кулиев рассказывал о подробностях, он не сводил с него взгляда.

— Как только мы оправились после этого страшного известия, Румянцев отправил меня к тебе. Сейчас посыплются задания фон Шёнгаузена.

Я хоть и чувствовал приближение войны, но не верил в то, что она будет, как не верят обычно в большое несчастье.

— Яков, я зайду к тебе завтра, и мы поговорим обстоятельнее, а сейчас для докладной в Москву с нашими предложениями по локализации деятельности абвера из Ирана мне надо уточнить некоторые подробности. Как возникли подозрения в отношении Ходжи Али?

— Один купец, конкурирующий с Ходжой Али, под строжайшим секретом сказал завхозу торгпредства, что Ходжи Али близок к немцам и пользуется у них большим доверием. Мы понимали, что в этом сообщении купца немалую роль сыграло желание оттеснить Ходжу Али от советского торгпредства, но в какой-то мере его слова, видимо, соответствовали действительности. У меня возникла мысль проверить его. Было важно убедиться, насколько купец был прав. К услугам Ходжи Али советские люди прибегали довольно часто. Я сообщил тогда вам в наркомат и получил «добро» на это. Вот и все. В дальнейшем уже действовал строго по вашим инструкциям. Так явились у меня родители-немцы и родственники в Германии.

Кулиев стал расспрашивать о других деталях. Когда он закончил, Яков спросил:

— Как ты думаешь, Мехти, я хочу подать рапорт о возвращении в органы.

— Но ты же нездоров?

— Я думаю, сейчас не время считаться с этим.

— Что ж, я поддержу твою просьбу.

Как только Кулиев ушел, Яков сел писать рапорт Румянцеву. И за скромными строками официальной бумаги встала вся жизнь.

… В 1925 году, когда он готовился в институте к научной деятельности, был убит его старший брат — Владимир. Он работал в ОГПУ и погиб в схватке со шпионом, засланным иностранной разведкой. Яков Васильевич тяжело перенес смерть единственного брата, который, по существу воспитал его после смерти родителей в 1915 году. Под впечатлением потери брата Яков Васильевич принял решение посвятить себя делу борьбы с врагами Родины. Верный своему решению, по окончании университета он пошел работать в органы государственной безопасности. Последнее время он занимал оперативную должность в Наркомате внутренних дел Таджикистана. Проработал там несколько лет, полюбил таджикский народ, изучил язык, который очень схож с персидским. Но вспыхнула война с Финляндией, и Сергеев подал заявление об отправке на фронт, где возглавил разведку одного подразделения. Он принимал участие в разведывательных вылазках, был тяжело ранен. После госпиталя Якова демобилизовали. Потеряв по состоянию здоровья возможность работать в органах НКВД, Сергеев поехал в Баку. Браться за научную работу, к которой он когда-то готовился, врачи не советовали, он устроился бухгалтером в Союзпушнину. Все сложилось как будто удачно, работа была не особенно обременительной, он получил хорошую квартиру. Очень помог ему в этом Кулиев. К нему он привез письмо из Москвы. Мехти Кулиев встретил его как близкого знакомого, отнесся к нему с большой теплотой, глубоко сочувствуя его несчастью. Вскоре Якову предложили поехать на работу в Иран. Сергеев дал согласие…