— А все-таки ночью снег выпадет, — заметил Приборный, войдя со двора в командирскую землянку.

Лесницкий поднял голову, взглянул в узкую щель оконца.

— Идет?

— Не идет, но пойдет. Ну, как тебе? Лучше? Дышал ты, кажется, легче, когда спал.

— Немного лучше. Но все еще жжет. Первый раз в жизни так болею.

— А тебе надо было плыть. Додумался, лихо на тебя, в ноябре Днепр переплывать. Совсем застыть мог на середине.

— Не было времени рассуждать, Сергей. В таком положении через вар поплывешь, не то что через Днепр — от этого зависела жизнь наших людей. Ты же. понимаешь: если бы они напали нечаянно, они не только могли бы уничтожить отряд Плющая, но и напортить на переправе. А так попали в ловушку…

Лесницкий с удовлетворением улыбнулся, вспомнив, как он с отрядом разгромил гитлеровцев, которые неожиданно появились на восточном берегу, намереваясь через лес пробраться к переправе. Но для этого ему нужно было срочно переплыть Днепр, чтобы предупредить Плющая. Лодки под руками не было, и он пустился вплавь, хотя по реке уже шел битый колючий лед.

— Однако давай отхватим минут по двести заключительных, до обеда времени еще много, — предложил Приборный, укладываясь на свой топчан.

На полу, на сене, покрытом трофейными палатками, спали Николай Маевский и Павленко. Спали они крепко и сладко.

— На кухне смеются над Майбородой. Рассказывают, проспал двадцать шесть часов, не просыпаясь. Представляешь? Алена даже испугалась, пошла пульс щупать. А потом он полведра каши съел. Вот уж любитель рекордов. Удивляюсь, как он машину не разбил, когда был шофером. Хвалится же он, что один профессор боялся с ним ездить. Однако спать, спать, спать… — И через какие-нибудь три минуты Приборный захрапел на всю землянку.

Лесницкий посмотрел на него, удивленно покачал головой — как быстро человек умеет засыпать!

Самому ему не спалось. В голову надоедливо лезли разнообразные планы будущих операций. Он пробовал отогнать их, — что умного можно придумать с больной головой! Но чтобы отогнать одни мысли, нужно отвлечься какими-то другими, а других, которые не касались бы борьбы, у него не было, да и не могло быть в такое время. Вся его жизнь, все его счастье было в этой великой борьбе. И он думал о ней.

«Интересно, что сейчас у Сталинграда?» — подумал он и, вспомнив, что не читал вчерашней сводки, осторожно поднялся, чтобы не разбудить друзей, тихо открыл дверь и пальцем поманил к себе дневального.

— Передай радистам, чтобы принесли вчерашнюю сводку.

Когда сводку принесли, он перечитал ее несколько раз и долго вдумывался в каждое скупое слово, словно хотел увидеть между ними что-то особенное. Из головы не выходили слова Сталина: «Скоро и на нашей улице будет праздник». Очень хотелось поскорей услышать об этом празднике.

«Народ ждет его с нетерпением…»

Он размышлял долго, а потом как-то неожиданно заснул глубоким, крепким сном. Он не слышал, как в землянку вошла Алена, пощупала его лоб, послушала пульс и сказала:

— Кажется, кризис.

Разбудил его шепот нескольких человек. Известно, что такой шепот действует на спящего хуже самого громкого разговора — сразу будит.

Лесницкий открыл глаза и увидел, что все три командира куда-то собираются и шикают друг на друга, показывая на него. Он поднял голову.

— Вы куда?

И тут же увидел около дверей человека с завязанным лицом, а за ним — вооруженного партизана. У задержанного из-под куска грязной палатки выглядывала длинная седая борода.

— Развяжите ему глаза.

Часовой развязал пленному глаза, и Лесницкий узнал в нем старого днепровского рыбака деда Лаврена, который до войны, да и теперь не раз перевозил секретаря райкома через Днепр.

Приборный тоже узнал его и засмеялся:

— Старый хрен. Столько шуму наделал.

Старик старательно протер шершавыми пальцами

натертые повязкой глаза и, разглядев Лесницкого, степенно поздоровался.

— Вот хоть и с завязанными глазами, а нашел, кого искал, — и, подойдя ближе, повернулся к Приборному: — А ты не лайся, Сергей Федотович, у меня, может быть, большое дело есть. — И снова к Лесницкому: — Да ты, соколик мой, хворый, а-а? Аль несчастье какое?

— Ничего, дед Лаврен, уже поправляюсь.

— Слава богу, слава богу. Где тут у вас можно присесть?

Николай подал ему деревянную колодку, на которой сидел сам.

Старик сел и, достав свою огромную трубку, стал набивать ее самосадом, да таким, что некурящий Павленко начал чихать. Потом дед долго высекал кремнем огонь.

— Отсырела фашистская культура…

Приборный, смеясь, подал ему бензиновую зажигалку конструкции Гнедкова. Дед закурил и сказал, обращаясь ко всем:

— За правдой пришел до вас. Вот что. Да едва нашел. Два дня по лесу бродил. Слушайте вот. Позавчера это, значится, началось. От кого пошло — не скажу, бо сам не ведаю. Но вся деревня заговорила, что немцев под Сталинградом разбили.

Командиры удивленно переглянулись между собой.

— Да не просто побили, а так, говорят, дали, что и живых мало осталось. Вот что. А какие остались — так бегут оттуда без оглядки, а их догоняют и еще дают… Говорят, что одного уже в наших краях видели. У него от страху душа едва держится в теле. Вот что. Ну, старики и начали ходить ко мне… «Ты, — говорят, — Лаврен, с разумными людьми знаешься». Они, значит, уверены, что я связь с вами держу. Что я мог им ответить? А тут, как назло, и ваши хлопцы сколько дней носа не кажут. Подумал я и пошел искать вас, чтобы точную правду узнать. Вот и скажите мне ее сейчас, а я людям передам.

Командиры снова переглянулись. Приборный спросил-

— Кто читал сегодняшнюю сводку?

— Вот она у меня, — отозвался Лесницкий, протягивая листок желтой бумаги.

Командиры втроем долго» внимательно читали сводку. Старик посмотрел на них и тяжело вздохнул:

— Значит, нема ничего такого?

Они подняли головы и обернулись к комиссару. Лесницкий на мгновение задумался: что сказать старику, который пришел с таким необычным вопросом от имени народа?

— Да пока что нет никакого сообщения. Но оно будет, дед Лаврен, и будет скоро, если народ заговорил о нем, потому что народ правильно понял слова Сталина: «Скоро и на нашей улице будет праздник». Народ ждет этого праздника и уверен, что он скоро будет… Да, друзья мои, очень скоро…

Неизвестно через кого этот разговор облетел весь лагерь и всколыхнул людей. Через несколько минут уже никто не спал, и у каждой землянки, у каждого шалаша горячо обсуждали чрезвычайную новость, которую принес старый рыбак, и слова комиссара: «Еще нет, но будет, скоро будет».

Волнение охватило всех. Партизаны забыли об усталости и начали проситься на задание, хотя время, предназначенное для отдыха, еще не кончилось. Приборный разрешил идти только подрывникам. Остальные продолжали отдыхать.

Вечером коллектив самодеятельности под руководством Майбороды давал октябрьский концерт, который из-за боев не могли организовать в праздничные дни. Концерт затянулся — программа была большая. Недаром Майборода готовил ее почти полгода. В заключение хор исполнил песню «Идет война народная». Величаво и грозно звучали в старом бору в эту ноябрьскую ночь суровые слова песни. Звучали, как шм1н, как великий призыв. И партизаны слушали ее стоя, © напряженном молчании.

В бледном свете двух фонарей причудливыми мотыльками кружились снежинки.

Внезапно песню прервал громкий и радостный крик:

— Есть, товарищи! Есть!.. Правильно говорил дед!

Хор замолк.

Из темноты в полосу света выскочил радист Алексей Гончаров и стал впереди хора.

— Вот оно, товарищи! Началось, — голос его дрожал от сильного волнения. — Вот… Слушайте. «В последний час. Успешное наступление наших войск в районе — города Сталинграда».