- Голова, пошли мне легкий скафандр, шнур и фонарь.

- Хочешь спускаться, Ло? Это - опасно.

- Рассуждать некогда, Голова!

Со стороны центральных ворот прибежал Скала, настроенный весьма кровожадно - он потрясал копьем и свирепо водил глазами.

- Брат, хватай ее и неси в танкетку.

- Кого хватать?

- Эту девочку! - -я показал рукой туда, где лежала бездыханная жертва Пророка - маленькая и худая, совсем еще ребенок. Она боялась дышать, беззащитная игрушка в жестокой игре.

- Я не могу прикасаться к ней, Хозяин, - не велит Закон!

- Бери и неси!

Брат мой повиновался неохотно, нес он свой груз с брезгливой гримасой, видом своим выказывал, что делать непотребную работу его заставили и сам он никогда бы не пал так низко. Оно и понятно: за нами ведь наблюдали отовсюду настороженно, цепко, и брат мой, как всегда, тонко улавливал ситуацию. Хрупкая ноша вместе с тем не тяготила и была, видать, приятна. Скала обернулся быстро, принес мне "лингвист", забытый в гондоле, и я только сейчас обнаружил с немалым удивлением, что понимал все, что кричали старухи. Никогда не предполагал, что буду воспринимать на слух этот язык, состоящий, кажется, из одних согласных. Отрадная новость!

- Я полезу в яму, Скала. Ты посидишь здесь.

- Не полезешь, Хозяин!

- Почему?

- Там - смерть!

- Надоели мне ваши страхи, милый!

3

По скафандру постукивала вода. Я мельком подумал о том, что напрасно выбрал тонкий шнур - он хоть легок и прочен, но спускаться по нему неудобно: быстро немеют руки и скользят даже рифленые подошвы ботинок. Я не надел шлем и чувствовал кожей лица, как снизу течет влажный ветерок. Еще докатывался до меня снизу нестойкий, но резкий запах, от которого першило в горле. Я повис на шнуре, чтобы прокашляться. Белый луч фонаря, прикрепленного к поясу, мельтешил, вздрагивал, выхватывал из кромешной тьмы мокрые стены. Вода текла немыми ручейками, падала, но я не слышал, как она ударяется о дно. Значит, здесь глубоко. Спускался я не торопясь, полагая, что путь мой не короткий. Вдруг навалилось ощущение, собственно, не ощущение-уверенность: все это уже было - темнота была, кромешная и до того плотная, что ее можно пощупать ладонью. Я уже знал; темнота не холодная, она шершавая. И еще знал: сейчас ступлю на мох и ноги мои увязнут по колено. В луче фонаря курился дымок сизый и тяжелый, ветер не мог его растеребить и унести сразу, он прядками тянулся туда, где смутно виднелось небо. Предчувствие сбылось: ноги мои увязли во мху, который рос здесь пышно, посеребренный мелкими цветами. Я огляделся, вышаривая фонарем пещеру. Рядом высился камень в два человеческих роста. Скользя коленями, я взобрался на плоскую макушку этого камня и там увидел девушку, что была предназначена в жертву Пророку - она лежала на спине с вытянутыми вдоль тела руками и восковым лицом, была похожа на статую, выточенную из слоновой кости. "Мертвая, не успел!" И тут явилась уверенность, что она жива и что тревожить ее нельзя и надо ждать. "Чего ждать?" И явился ответ; "пробуждения". Мне сделалось жутковато: представилось, будто слово это кто-то сказал и оно просочилось сквозь землю. Я направил луч фонаря вверх. Резко вогнутый купол тоннеля был довольно высок в том месте, где соединялся с вертикальной шахтой, дальше он уходил под уклон и становился ниже. Откуда-то полз и полз дым, его становилось все больше, я набросил на голову шлем скафандра, висевший на спине, и включил автономное дыхание. Красавица моя лежала покойно, рослая, с длинными ногами, правильной фигурой и строгими очертаниями лица. Она другой расы, она по крови не принадлежит племени Изгнанных. Но откуда же это чудо, из каких тайников извлекли ее старухи, за какие грехи понесла она кару? Ковыльного цвета волосы скатывались с плеч, огибая тело, и доставали коленей. На Земле моей нечасто встретишь женщину такой красоты, а мы знаем толк в человеческой природе: мы ведь совершенны, мы - предел достигнутого.

Я присел на камень и сквозь скафандр почувствовал его могильный холод. "Нарву, пожалуй, моха да постелю ей?" И опять с великим усилием просочились слова: "жди пробуждения".

- Голова!

- Слушаю, Ло?

- Не ты говоришь со мной?

- Нет.

- Спасибо. Наверху у вас все в порядке?

- Пока все в порядке,

Мерно звенела, падая, вода, изредка осыпался каменья, ударяясь о стены тоннеля, катился вниз, сотрясая тишину. Что-то скрипело за моей спиной, чудились сторожкие шаги, из вязкой тьмы смотрели чьи-то глаза - круглые глаза с нутряным блеском гнилушки. Меж лопаток у меня то и дело пробегал морозец от жути, навеваемой темнотой. Я заставил себя отвлечься и начал думать о Земле. Думал я, как всегда в минуту отрешенности, о моей горькой любви. Она, женщина Наташа, скорее всего не умела чувствовать глубоко, дитя века. Когда я спрашивал ее:

"Почему ушла с другим?" - она лишь пожимала плечами, потому что мой вопрос казался ей забавным; ведь она была свободна, как, впрочем, был свободен и я. Но я не хотел такой свободы и потому вызывал у моей женщины досаду.

Мне пришло в голову вдруг, что на моей доброй старой Земле давно не осталось мест, где бы человек испытывал страх. Даже заповедные, нетронутые леса и джунгли не сулят трагических поворотов. Даже дикие кони, которых я объезжал .в степи, были покладисты и терпеливы. Эта же планета темна в самом существе своем. Темна и несчастна. И я лишний здесь, потому что кому-то переступаю дорогу. Но кому? Ничего пока неясно. Где старики, что устраивали мне испытание, куда упрятались немытые старухи? Где живут силачи? На все эти вопросы я найду ответы, не так уж, наверно, и сложно найти ответы. Мне представляется, что деревня наверху - лишь часть айсберга, его верхушка. А тайна спрятана в холодной глубине. До сих пор, однако, я был легкомысленным, как мальчишка: мы на Земле слишком уж уверовали в силу и возможности своей цивилизации, полагая, что нам доступно все. Я не могу объяснить сию минуту, откуда приходят ко мне голоса и чья воля диктует мое поведение, почему я жду, когда проснется красавица, и наперед, между прочим, знаю, что она проснется? Почему вижу часто, как тянет ко мне руки женщина, стоящая возле открытого окна и улыбается из смутной дымки веков?

Я осторожно сполз с камня и, увязая во мху, побрел в глубину тоннеля, рассекая лучом фонаря мрак впереди. Мох отпустил ноги, под ботинками захрустел гравий. Свод над головой постепенно скашивался, метров через двести я уже нагибался и задевал плечами стены, сшибая с них кусками сырую глину. Шел я так долго и уперся в завал, который образовался, видимо, недавно, - свод в этом месте рухнул и загородил путь, лишь на самой верхушке каменной груды виднелась щель. Однако ближе груды, преградившей путь, - фонарь бил далеко - чернел провал, горловина такой же ямы, чуть разве поуже, через какую я попал сюда. Интересно! Я присел на корточки и осторожно заглянул вниз. Метрах в тридцати-сорока было дно, и вытоптанная до блеска тропа опять убегала в тоннель. "Целый лабиринт! Обязательно вернусь сюда, а сейчас пора двигать назад".

Красавица моя лежала, окутанная дымом, который все сочился, непрытко поднимаясь вверх. Я снова взобрался на камень, взял девушку в охапку - ноша оказалась нелегкой - и пустился в обратный путь.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

На этот раз я не пользовался шнуром, в отвесной стене ямы были, оказывается, ступени - нечто вроде лестницы, выбитой в грунте. С правой стороны ступеней попадались скобы из прочного дерева, и за них я держался, когда отдыхал или когда выпадала необходимость поправить не спине расслабленное тело красавицы. Блеклый круг над головой становился все шире и все ярче; выделялось на небе облако, напоминающее чайку с простертыми крыльями. Там - раздолье, там дуют ветры и текут реки, есть моря и горы. Я уже начал думать, что никогда не вылезу из этой дыры, наполненной дымом, что я пробыл в загадочных недрах планеты долгие дни. Девушка постанывала в забытьи, руки ее вяло перекатывались по моей груди. Вот и кончилось мое мучительное восхождение. Встретила меня толпа воинов. Поначалу я испытал приятное чувство: все-таки ждут, волнуются и, значит, привыкают, но тут же наступило разочарование - мое появление никого не обрадовало и не удивило. Мужчины, юные и весьма преклонных лет, галдели, вздымали кулаки, напирая на брата Моего Скалу и на Червя Нгу. Скала застыл с копьем наотлет, презрительно щурясь. Червяк Нгу стоял на карачках, выгнув спину, как худая собака, и терзал зубами мой шнур, привязанный к большому пню, шнур, по которому я спускался в преисподнюю.