В те годы Г. В. Плеханов спросил меня на одной из встреч: «Не возьметесь ли написать о Белинском?»[19] Однако я тогда был увлечен вопросами трудового законодательства, государственными монополиями и т. п. Поэтому объяснил ему, насколько далеко его предложение лежит за пределами моих интересов. «Жаль, – ответил он. – А знаете что? Прежде всего надо уважать свою родную литературу».
Влияние на русскую литературу немецкой философии 1840-х гг., которая в свою очередь была идеальным отражением Французской революции, английского промышленного переворота и происходивших в Германии социальных перемен, интересовало меня, безусловно, меньше, чем мощное движение немецкого пролетариата, готовившего всему миру социалистическое будущее.
Моей новой родиной стала немецкая социал-демократия. На протяжении более четверти века вся моя духовная жизнь, все мои надежды и мечты были неразрывно связаны с деятельностью немецкой социал-демократии; с ней вместе переживал я периоды душевного подъема, с ней вместе испытывал разочарования. Между нами случались споры и разногласия, я бывал прав, а бывало ошибался, я злился и возмущался, критиковал, и продолжаю критиковать, но не смогу лишь одного – перестать быть частью социал-демократии.
Когда я критикую русскую социалистическую интеллигенцию, я часто ставлю ей в упрек именно отсутствие живой связи с рабочим движением. Сколько бы ни писали русские интеллектуалы о социал-демократии умных вещей, все звучит по-книжному. Рабочие массы утрачивают всякую жизненную энергию, превращаясь просто в данные статистики, социализм становится отвлеченной идеей, ради которой интеллигенция готова пожертвовать всем миром, включая рабочий класс.
Для множества представителей русской интеллигенции социализм как таковой был в действительности лишь средством революции.
Задолго до 1906 г. и последовавших за ним лет, ставших для всех кошмаром, я предвидел и предсказал откол русской интеллигенции от рабочего социализма. Я не переставал интересоваться событиями в России – с той только разницей, что наблюдал за ними с позиции немецкого социал-демократа, рассматривая влияние этих событий на политическое развитие Западной Европы или возможность приближения социальной революции.
В 1892 г. я опубликовал ряд статей о голоде, в которых предсказал ускорение развития промышленности и революционного движения в России[20]. В 1896 г. я был членом русской делегации на Международном конгрессе социалистов в Лондоне[21]. В 1899 г. я отправился с моим другом Карлом Леманном[22] в Россию, чтобы там изучить проблему голода, и, пользуясь паспортом на имя чеха Августа Пена, объездил на поезде несколько губерний – Казань, Вятку, Уфу, Самару и Симбирск. Когда Ленин, Мартов[23] и Потресов[24] посетили меня в Мюнхене и представили план издания газеты «Искра», я убедил их осесть в Мюнхене и именно там издавать свою газету[25]. При этом я преследовал цель сблизить редакцию, состоящую из интеллигентов, с массовым рабочим движением немецкой социал-демократии. Последние номера «Искры» заканчивались моими статьями, в которых я пытался привести доказательства того, что интеллигенция в рабочем движении в России свою роль выполнила: научив русских рабочих мыслить политически и самоорганизовываться, она завершила свою миссию; а массовое рабочее движение, набирающее силу в России, отныне должно избавиться от опеки интеллигенции и развиваться самостоятельно.
Мои статьи о Русско-японской войне появились в той же «Искре» под названием «Война и революция»[26]. Я предсказывал поражение царской армии и настаивал на революционных действиях, чтобы использовать войну как благоприятную возможность для свержения самодержавия. Я, помимо прочего, был первым, кто указал на возможность и необходимость поднять восстание на Черноморском флоте. Мои взгляды были восприняты с воодушевлением. Поскольку в то время в России еще не существовало того сознательного буржуазного либерализма, который в нынешней войне оказывает влияние даже на радикальных представителей социализма в России. Когда революция 1905 г. достигла своей кульминации, я устремился в Россию. Мои немецкие друзья А. Бебель[27], Ф. Меринг[28] и другие пытались отговорить меня, указывая на первостепенное значение моей научной деятельности в области социализма. Я отвечал, что, в моем понимании, целое движение стоит одной книги.
Моя тактика в период революции 1905 г. определялась следующей предпосылкой: открыть шлюзы революционному пролетариату в России, чтобы усилить революционный потенциал пролетариата на Западе. Однако я прекрасно осознавал, что социализм в России на тот момент еще не мог найти свое воплощение, тем не менее мне было ясно, что победоносная революция, опирающаяся на широкие рабочие массы, освободит стихию пролетариата, и настаивал, чтобы пролетариат использовал эту стихию в интересах установления рабочей демократии. «Если бы речь шла лишь о том, чтобы создать в России буржуазный парламентаризм, – сказал я своим русским друзьям, – то я бы спокойно остался в Германии, где этот парламентаризм уже имеет довольно долгую историю».
Моя позиция по отношению к войне
«Капитализм, чье историческое развитие характеризуется уничтожением целых классов населения, разжег войну в Европе, столкнув в экономической, политической и военной областях конкурирующие силы, которые он взрастил в каждой стране, сопровождая невиданным разрушением социальной культуры, коррупцией и деградацией. Задействовав созданные им чудовищные средства вооружения и военные подразделения, он разрушил промышленность Европы, над созданием которой поколениями трудились наука и цивилизованные нации, уничтожил благосостояние и ту самую цивилизацию, на которую ссылался, как на последнее и бесспорное оправдание беспрецедентного ограбления народа, разрушил тот порядок собственности, чью неприкосновенность он проповедовал и пытался защитить всеми средствами государственного насилия». Так я охарактеризовал мировую войну в октябре 1914 г.
В другой раз я высказался о национализме следующим образом:
«Многие, кстати, сильно заблуждаются по поводу национального подъема, который сейчас охватил Европу. Это не начало новой националистической эры современной цивилизации, а скорее конец национализма, его грандиозная и кровавая агония. Война активизировала все те национальные чувства, все силы национализма, что коренились в народах. Это гигантская мобилизация, грандиозный парад национализма. Дальше идти некуда. Национализм исчерпал себя без остатка. И тем не менее именно эта война продемонстрировала, что народы в своем развитии не могут обособляться по национальному признаку… Национализм разгорелся ярким пламенем – останется только пепел»[29], [30].
Наконец, позицию социалистического пролетариата к концу войны я сформулировал так: «Мы больше не хотим возвращаться к прошлому бесправию. Мы хотим стать новой властью. Приход к власти пролетариата в каждом государстве и их всемирное объединение при учете интересов каждой отдельной нации является единственным залогом долгосрочного мира».
Как очевидно, я высказался достаточно ясно. Чтобы приписать мне империалистические или националистские взгляды, нужно бессовестно лгать. Нашлись лжецы, в них никогда нет недостатка. Я бы хотел, прежде чем возразить лжецам, обозначить тактические разногласия, которые действительно возникли между мной и радикальным крылом русских пораженцев, таких как Ленин, Мартов, Троцкий.
