Он сказал Памеа, будто идёт собирать хворост и задержится, потому что хочет поставить новые ловушки для рыбы и дичи и проверить старые. Соврал без единой запинки, даже глаз не отвёл, и Памеа поверила, а совесть внутри Инто вспыхнула всего на секунду и тут же погасла в лихорадочном желании пойти за кристаллами.

Инто знал, что путь до верхних гор занимает целые сутки, а кристаллы добывают на рассвете. На границе холодно, и белый мех нужен не только для сохранения тепла, но и чтобы легче было прятаться. Ничего белого у Инто не нашлось, поэтому он собрал все шерстяные вещи и запихнул в дорожную сумку. Туда же положил флягу, украденный из общей кладовой хлеб и кусочек сытной смеси из вяленого мяса, орехов и тёртых ягод, которую Добыватели всегда брали с собой. На вопрос, что это у него в сумке, Инто отвечал, будто несёт ловушки, которые недавно смастерил. Никому и в голову не пришло, что он собирается идти за кристаллами.

Добыватели уже отправились в путь по верхней дороге. Она начиналась от площади и терялась где-то за хребтами дальних гор. Здесь кончалась граница деревни. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, но Инто сделал решающий шаг и нарушил клятву. Теперь он осторожно перебегал от камня к камню, прячась и следя, чтобы никто его не заметил.

Когда он отошёл достаточно далеко, то стал двигаться быстрее, боясь потерять из виду Добывателей. Пока ещё их белые жилеты выбивались на фоне серо-коричневого пейзажа с редкими куртинами травы, но дорога стала резко заворачивать и теряться, а потом и вовсе пропала. Теперь стоило быть внимательным и ненароком не заблудиться.

Когда подъём стал круче, Инто удалось подобраться к Добывателям поближе. Они останавливались на отдых и еду, а Инто так волновался, что не чувствовал ни голода, ни усталости. Он был счастлив, как никогда.

Постепенно холодало, и становилось труднее дышать. Ледяной ветер остужал разгорячённое тело. Инто натягивал на себя прихваченные из дома тёплые вещи. Сверху сыпались камни. Едва заметная тропка петляла меж валунов, бурых, треснутых, местами покрытых мхом. Пару раз она выходила на небольшие плато, где можно было отдышаться. То тут, то там пробегали ящерицы, слышался крик птиц высоко в небе.

Добыватели неторопливо пересекали ущелья и каменные мосты через пропасти. Инто не слишком боялся высоты, но и ему становилось жутко от темноты под ногами, в которой невозможно было ничего разглядеть. Он верил, что этот и есть самый настоящий путь к злым подземным богам, и подобные пропасти ведут прямиком в адские топи.

Когда наступила ночь, Добыватели разожгли костры, а Инто смотрел на них с завистью и стучал зубами от холода. Он не смыкал глаз, боясь проспать. Ночь тянулась мучительно долго, но Инто грела мысль о том, что уже скоро он окажется у заветной цели и если не добудет себе кристалл, то хотя бы увидит воочию Стражей и границу, где лежат вечные снега.

Светать стало уже часа через три, и Инто обрадовался, что не уснул. Добыватели поднялись и, наскоро позавтракав, отправились выше по обрывистой горной тропе. От быстрой ходьбы стало теплее, окоченевшее тело постепенно оживало. Теперь Инто чувствовал, как гудят и болят уставшие ноги, морщился от мозолей, набитых изношенными сапогами, но упорно продолжал идти вперёд.

Добыватели поднимались к Хрустальной горе. Дальше путь лежал на самую её вершину по винтообразному пути. Макушка терялась в тумане, будто кто-то невидимый срезал с неё острый пик. Инто принялся осторожно взбираться по обрывистой тропке, опоясывавшей гору. До рассвета оставалось совсем немного времени, а значит, путь подходил к концу.

Глава 3. О старике, привидении и гнусавом лисе

Замок Гёльфен готовился ко сну. Всюду царила темень, и только в одном окне светился огонёк масляной лампы. Это хозяин вошёл в обрядовую комнату, чтобы совершить ежевечернее таинство. Вот уже много лет старый Аргус жил здесь один, суетливый, как вошь, и вечно недовольный. Он старался поддерживать полуразрушенный Гёльфен, но замок был древним, усталым и подслеповатым. Глаза-витражи совсем запылились, а серую кирпичную кладку избороздили морщины трещин.

Всё говорило об увядании и близости конца. За несколько веков Гёльфен превратился в каменную книгу, хранившую воспоминания о роде Харвилов. Замок помнил, как в нём рождались и умирали люди. Истории поколений начинались и заканчивались в его стенах. Фолианты семи столетий давно были прочитаны и забыты, и только последняя страница летописи никак не желала перевернуться. Она принадлежала Аргусу, как и фиолетовый хиго, уютно устроившийся на левом плече Фэйми.

Густая капля сорвалась с пальца и упала в воду, оставив след, похожий на диковинный гриб с полупрозрачной шляпкой.

— О, муки предков! — прошепелявил старик, обсасывая мизинец. — Скоро во мне не останется ни кровинки! Я высохну и сморщусь, как эта треклятая слива с нового урожая!

Он метнул гневный взгляд на подоконник, где среди груды косточек темнела недоеденная черносливина. Из полумрака ниш на Аргуса хмуро смотрели портреты основателей рода. Фигуры были выписаны в полный рост, но краска на них облупилась и выцвела. Стены закрывали блёклые гобелены, с тяжёлых портьер, потолка и люстры свисала паутина. Плесень расползлась по углам, облепила основания колонн и добралась до постамента, украсив его россыпью чёрных пятен.

— Ну, что ты смотришь? — старик ткнул палкой статую, державшую жертвенный сосуд. — Мало тебе?

Он заглянул в чашу. Вода снова стала прозрачной, но трещинка на дне заросла только наполовину.

— Этот каменный истукан хочет моей смерти! — воскликнул Аргус. — Я мошка в его паучьих сетях, и он не успокоится, пока не выпьет меня до дна!

Он сжал мизинец и стал ждать, пока проступит ещё одна капля. На мгновение обрядовый зал окутала тишина, и пустота замка стала особенно заметна. В саду за окном не звенел детский смех, не доносились с кухни бойкие крики служанок, розовощёких от жара печей, не стучали по мраморным полам каблуки знатных дам, идущих рука об руку с кавалерами. Гёльфен был полым и гулким, как большая раковина, в которой давно погиб моллюск. Только Аргус разрывал неподвижный воздух коридоров шорканьем шагов, брюзжанием и бранью.

Добравшись до опочивальни и поговорив по пути с портретами родственников, старик обмотался изъеденной молью шалью и зябко вздрогнул. По полу гулял сквозняк, ветер задувал в щели смолистый запах леса и проникал под самую одежду.

— Памфле! — раздался скрипучий, как несмазанные петли, голос Аргуса. — Почему так холодно? Живо разожги огонь!

Появившийся из ниоткуда пожилой дворецкий учтиво поклонился и напомнил хозяину, что не может этого сделать, поскольку с некоторых пор стал привидением.

— Ах ты бесполезный сгусток пыли! — крикнул раздосадованный Аргус, кидая в слугу первое, что попалось под руку — чернильницу, где вместо чернил остались только сухие разводы.

Стеклянный сосуд пролетел сквозь Памфле и, ударившись о стену, отскочил, разбившись на три части. Дворецкий стряхнул с безупречного костюма невидимые соринки и снова встал в позу молчаливого наблюдателя. Магия замка почти иссякла и даже он, последний из прислуги, больше не мог выполнять свои обязанности.

— Только подумать! До чего я дожил! — охал Аргус, суетясь возле камина. — Я! Единственный наследник рода Харвилов вынужден сам себе разводить огонь!

По совету Памфле он бросил в топку несколько поленьев и щепок, долго ворчал, высекая искру, а под конец так согнулся, что не смог выпрямиться. От досады он пнул горшок с золой и стоявший рядом веник.

Тусклое пламя разгоралось неохотно и почти не грело, но Аргус с видом жутко занятого человека продолжал крутиться на месте, подставляя серым язычкам то озябшие руки, то ноющую спину, как вдруг замер, услышав снаружи комнаты шум. Тут же забыв о боли в пояснице, старик распрямился и, схватив кочергу, подкрался к двери.

— Она пришла! — шепнул он, выпучив глаза и приоткрыв рот. — Крысиная королева привела свою армию, чтобы обглодать мои косточки!