– Говорил ли с вами Державин или с кем-либо другим против власти? – спросил следователь.

– Я точно не помню. В разговоре со мной он сказал, что советская власть задавила налогами. Религию угнетает. Всех задавила непосильными налогами, фабрикантов обобрали, купцов тоже, теперь возьмутся за крестьян. Власть духовенство давит, меня лично гонят из дома. Дожили при этой власти до того, что ничего нет. Это Бог наказывает за наше безбожие.

Другой лжесвидетель сказал, что священник систематически выступал с проповедями, в которых призывал бороться за укрепление религии; указывал, что теперь детей при советской власти в школах Закону Божию не учат и надо их учить дома. Призывал граждан помочь Церкви, собрать деньги среди верующих. Спасибо тем гражданам, которые еще не забыли Бога и посещают храм, им Бог за это поможет. У нас стало много безбожников, забыли Бога, жить стало худо, храм разваливается, ничего не стало. Бог нас за это накажет.

Опираясь на эти показания, ОГПУ 3 февраля 1930 года арестовало священника, и он был заключен в Бутырскую тюрьму в Москве. На следующий день, отвечая на вопросы следователя, отец Иоанн сказал: «Никакой антисоветской агитации нигде и никогда я не вел. Проповеди я не произношу уже около года. Ранее произносил проповеди часто, но они носили исключительно религиозный характер, и ничего противосоветского в них не было. В частных разговорах от бесед на политические темы воздерживаюсь. С прихожанами имею общение только по чисто церковным делам».

На этом дело было закончено. 22 марта 1930 года «тройка» ОГПУ приговорила священника к трем годам ссылки в Северный край и дана была рекомендация на все ходатайства о смягчении его участи отвечать отказом.

Вернувшись из ссылки, отец Иоанн был направлен служить в храм в село ИльинскоеЯрыгино Сычевского района Смоленской области. 12 февраля 1935 года он был назначен служить в храм в село Ново-Александровка Шаховского района Московской области, а 5 марта 1937 года – в Троицкую церковь в село Каменка Ногинского района; жил он с семьей в селе Милет Реутовского района. За самоотверженную и безупречную службу отец Иоанн был возведен в сан протоиерея и награжден крестом с украшениями.

Протоиерей Иоанн.

Москва. Тюрьма НКВД. 1937 г.

29 ноября 1937 г. он был арестован и заключен в тюрьму в городе Ногинске. На священника донесли, будто бы он говорил, что верующие стали забывать Бога и мало посещают храмы, что советская власть зверски преследует веру и верующих, сажает невинных людей в тюрьмы, что священник призывал, стоя в церковном дворе: «Православные, возьмите себя в руки, вы позабыли веру и Бога, мало ходите в церковь и больше слушаете этих антихристов-коммунистов, пора вам взяться за ум».

Священника обвинили в активной контрреволюционной деятельности, но отец Иоанн не признал себя виновным.

– Следствием установлено, что вы в августе в ограде церкви запугивали верующих контрреволюционной клеветой с целью привлечения к Церкви и создания недовольства среди верующих советской властью. Признаете ли это? – спросил следователь.

– Никогда я верующих с целью привлечения к Церкви и создания недовольства советской властью не запугивал, – ответил священник.

3 декабря 1937 года «тройка» НКВД приговорила отца Иоанна к расстрелу. Протоиерей Иоанн Державин был расстрелян 15 декабря 1937 года на полигоне Бутово под Москвой и погребен в безвестной могиле.

Священноисповедник Роман Московский

Священноисповедник Роман родился в день праздника Покрова Божией Матери 1 октября 1874 года в местечке Замостье Холмской губернии в семье учителя прогимназии Ивана Иосифовича Медведя, происходившего из крестьян села Хорощенка Бельского уезда Седлецкой губернии, приписанных к городу Грубешову Холмской губернии, и его супруги Марии Матвеевны. В семье было семеро детей – пять сыновей (один из них умер в отрочестве) и две дочери. Роман был вторым ребенком в семье; отец умер, когда мальчику исполнилось двенадцать лет.

Роман, как и его братья, учился в Холмской духовной семинарии в то время, когда ректором ее был архимандрит Тихон (Беллавин), будущий Патриарх, оказывавший впоследствии братьям свое покровительство и помощь. Окончив в 1892 году семинарию первым учеником, Роман Иванович поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию.

Во время обучения в Академии он стал одним из самых активных участников Общества религиозно-нравственного просвещения и часто выступал с проповедями и миссионерскими беседами как в зале самого Общества, так и в тех духовных и миссионерских центрах, которые тогда открывались при различных учреждениях и фабриках Санкт-Петербурга.

10 октября 1895 года он участвовал в открытии духовных бесед при Петровско-Спасской мануфактуре в селе Смоленском за Невской Заставой, где привлеченные к миссионерскому делу студенты Академии и священники обязались безвозмездно вести беседы два раза в неделю, по вторникам и пятницам. Первую беседу открыл Роман Иванович, сделав основной акцент на том, что «истинное счастье человека заключается не в богатстве и не в чувственных грешных удовольствиях, а в живом союзе с Богом, в повиновении Церкви Христовой и в мире со своей собственной совестью»2. Беседа окончилась глубоким вечером и произвела огромное впечатление на слушателей.

12 декабря 1897 года Роман Иванович выступил в собрании членов Общества от лица студентов-проповедников.

«Мы, студенты Духовной академии, – сказал он, – уже одним поступлением в это учебное заведение предрешаем свою будущую деятельность. Изберем ли мы пастырство, монашество или учительство, начиная с высшей школы и кончая низшей, наше главное дело определяется как воспитание душ, живых в вере Христовой. Вполне ли мы подготовимся к этому делу или совсем нет, все равно большинство из нас вступит на это поприще и так или иначе будет воздействовать на окружающую среду, только беда, если не в том духе, который будет соответствовать нашему званию. Четырьмя годами академического курса мы должны воспользоваться так, чтобы оказаться возможно более достойными нашего будущего звания. Проповедничество в этом отношении не стоит у нас поперек дороги…

Вот первое впечатление, вынесенное мною от слышания беседы одного не из красноречивых, но ревностных студентов-проповедников. Это было более трех лет тому назад, спустя месяца два после моего поступления в Академию. Хотя я и знал о том, что студенты ведут беседы, но сам не решался взяться за это дело, потому что считал его не по силам для себя. Только однажды, случайно заинтересованный тем, что один из моих товарищей собирался на беседу, и я решил пойти познакомиться с этим делом. Меня провели на Кирилловскую улицу. По-видимому, я ничего особенного там не увидел: небольшую залу в образах, проповедника в стихаре, говорящего с возвышения о святых мощах, и слушателей низшего класса. Но нужно было взглянуть на лица и выражение глаз слушателей. Нужно было видеть, какая пламенная вера горела в них во время пения церковных песнопений, хотя пение было не особенно хорошее; нужно было видеть, как все они обращались в слух во время речи проповедника. Кажется, они ни одного звука не проронили из беседы. Признаться, мне доселе не приходилось видеть ничего подобного в отношении к проповедуемому слову, а я не могу сказать, чтобы слышал доселе немногих проповедников. Я видел на западе России, как проповедники вызывают своим словом и всеобщие слезы, и вздохи. Но там чувствовалась какая-то ложная аффективность, какое-то религиозное мление, а у проповедника – театральность. Здесь же я видел серьезное, вдумчивое внимание и очевидное понимание всего говоримого. Было видно, что сюда приходят на дело – у читься и молиться. Чувства у слушателей я видел не менее, чем на родине, но они не проявлялись в таких странных порывах, где теряется сознание и ощущается что-то несчастное, неестественно-вымученное. Я сразу почуял здесь что-то новое, чего не видел на своей родине, на западе России; я увидел как будто другую народную душу, которая так непосредственно и так умно, смиренно говорила о себе. Я думаю, этот вечер дал мне больше, чем несколько книг. Когда я возвращался домой, для меня уже не существовало вопроса, буду ли я проповедовать. Я полюбил своих слушателей с уважением, с почтением к ним. Постараться подготовить себя к проповеди для меня стало значить все равно что не лишить себя величайшего удовольствия и пользы находиться в общении с этим народом.