Однако есть в этом вопросе и другая сторона. Одна писательница - известный историк и политик - в своих мемуарах вспоминала, как в советские времена, еще при Брежневе, ее посадили по "антигосударственной статье" - что-то там такое неправильно написала про нашу безвременную блядскую власть. (Кстати, сегодня, в эру просвещенной демократии, когда свобода слова священна и неприкасаема, наши правоохранительные органы не сажают за правдивые слова, сказанные или написанные в адрес государственной власти, они теперь благоразумно ищут для писателя более современную и законную статью: например, "неуплата налогов", или "перепродажа купленного с прибылью". А то и еще проще: молятся своему ведомственному богу, и... с неугодным для них человеком происходит какой-нибудь "несчастный случай"). Но для умных людей горе - не беда! На "воле" этой талантливой женщине всегда не хватало времени для свободного творчества, и вот она решила в тюрьме взяться за книгу, которую давно уже вынашивала в себе. Ее труд был чисто исторический, без какого-либо политического оттенка (хотя, если писать Историю правдиво - это почти всегда политика!), поэтому ей разрешили этот литературный труд, хоть и не без некоторой борьбы: для администрации колонии это послабление оказалось более простым решением, чем голодовка довольно известной в мире узницы. И вот ей разрешили передачу письменных принадлежностей. И хотя ей и отказали в словарях и справочниках, но просить об этом у власти, которую ты "неправильно" описываешь в своих книгах, было бы совсем уж наглостью. Принудительные работы на производстве ей, по ее тщательно заверенной письменной просьбе, заменили пребыванием в камере одиночного заключения - собственно, тем, отчего нормальные люди сходят с ума: многие из нормальных людей стопроцентно предпочли бы "одиночке" даже издевательства от сокамерников. Но для творческого человека одиночество, порой, это как подарок судьбы, как для обычного заключенного - воля. Ее срок быстро (по ощущениям ее внутреннего пространства) закончился, она вышла на волю, доработала и опубликовала свою книгу ("за рубежом", разумеется!), получила награду (также "за рубежом"), и времени на творчество опять стало не хватать (трое детей и муж алкоголик (хоть и профессор) не шее, к тому же, она устроилась работать на фабрику "Москвичка", так как с кафедры философии ее "вежливо поперли"). Приблизительно в этот период ее жизни она сказала как-то в кругу близких людей:

"Товарищи, честное слово, я сейчас готова написать еще одну политическую статейку об этих коммунистических идиотах, лишь бы снова оказаться в тюрьме". И она нисколько не кривила душой: эта пресловутая решетка была тогда для нее защитой от быта и от безжалостной потребности зарабатывать деньги. Как это ни смешно, в тюрьме она была на "попечении" и под защитой заботливого государства, которое она же критиковала за бессердечность и жестокость.

Да, можно только позавидовать творческим людям, которые своей внутренней свободой могут превратить внешнюю тюрьму в свободу заниматься творчеством где угодно. Вот Александр Исаевич, у которого с предоставлением возможности творить за решеткой были гораздо более существенные проблемы, чем у той писательницы, так тот вообще "писал" свои вещи на свою память, а потом, уже освободившись, переносил их на бумагу, благо с памятью ему повезло больше, чем многим.

Однако вы можете вполне справедливо заметить, что я слишком долго и утомительно думал, сидя в гараже за единственной, пусть и полуторалитровой, баклажкой пива. И вы будете совершенно правы: полтора литра довольно быстро истекли через меня, поэтому мне пришлось идти за второй бутылью, благо, что магазин находился рядом. И еще большее благо было в том, что там был большой холодильник (собственно, целая комната, которую нещадно охлаждали два кондиционера). Торгаши молодцы, хорошо подготовились к жаре: почти все полки этой комнаты были уставлены рядами пивных баклажек, и лишь в углу скромно стоял никому не нужный картонный ящик с маргарином.

Итак, я сидел в гараже за вспотевшей, двухлитровой бутылью пива и думал... И даже не предполагал, какое логичное продолжение получат мои мысли.

Солнце уже садилось, но все равно было очень жарко, по градуснику аж 36. Мне показалось, что мимо дверей кто-то прошел. Но мало ли кого могло занести в открытое с двух сторон пространство нашего кооператива: соседа по гаражу в поисках инструмента (либо собутыльника), велосипедиста со спущенным колесом в поисках насоса, разъяренную женщину в поисках своего благоверного, который скрывается от обязанностей в гаражах таких же раздолбаев-автолюбителей. Поэтому я не обратил на это особого внимания, ведь если бы это была моя жена, она уже стояла бы передо мной и объясняла (на примерах из мира животных), кто я, собственно, есть такой.

Через какое-то время на мой "рабочий" стол упала чья-то тень. Сердце екнуло в неприятном предчувствии..., но это оказался всего лишь бомж. Высокий, нескладный, с седой копной волос, выбивающихся из-под бейсболки, в длинном грязном плаще (а на дворе-то плюс тридцать шесть!). Он стоял и смотрел на меня, сидящего в глубине гаража рядом с машиной. Я не сильно удивился - мало ль их тут ходит в поисках чего-нибудь выпить, а еще лучше чего-нибудь стащить. Я сидел и ждал, что будет дальше, хотя моей первой реакцией было послать его дальше, куда шел. Бомж тоже молчал и с тоской взирал на мой скромный столик, на котором величественно возвышалась потная, недавно начатая баклажка с пивом.

"Друг, - наконец вымолвил бомж, - у тебя лишнего пластикового стаканчика не найдется?".

И тут вся моя настороженность и неприязнь к грязно одетому человеку вдруг исчезла. Я представил себе: жара под сорок, бесконечное, бесцельное плутание по улицам, потом поиск ночлега, какого-нибудь обоссаного ящика в проходном дворе... Я никогда не жалел бомжей - они сами выбрали свою судьбу, это жалкое существование, где каждый новый день непредсказуем и не гарантирован от самых неожиданных неприятностей... Но тут во мне что-то шевельнулось - что-то человеческое, ибо все мы, хоть и считаем обычно себя правыми, ни за что не хотим посмотреть на жизнь чужими глазами.

Я молча налил до краев в пластиковый стакан (200 грамм) холодное пиво и протянул бомжу, со словами:

"Лишнего стакана нет, только с возвратом!" (хотя, разумеется, этот стакан я бы уж точно никогда не использовал по прямому назначению).

Бомж осторожно подошел ко мне, оглядываясь и словно ожидая подвоха, осторожно принял стакан из моей руки, и так же осторожно выпил пиво одним долгим, смачным глотком.

"Спасибо, друг! - сказал он, вытирая ладонью губы. И тут же спросил: - А стаканчик-то я возьму, ладно? Ты ж его и так выкинешь!". - И улыбнулся, поблескивая влажными от пивного удовольствия глазами.

В ответ я тоже улыбнулся, а бомж повернулся и вышел. Я думал, что больше его не увижу, но через час он снова заявился в мой гараж (я к этому времени успел уже сходить за третьей баклажкой, а солнце совсем скрылось за крышами гаражей), и мне это уже перестало нравиться. Я сразу вспомнил пословицу о добрых делах, которые никогда не проходят безнаказанно, и решительно поднялся со своего места. Бомж, очевидно, понял мои намерения, улыбнулся и, успокаивая меня, сказал:

"Слушай, друг, такое дело... Хочешь выпить чего-нибудь посерьезнее?".

С этими словами он достал из кармана своего плаща бутылку хорошей водки (не помню сейчас, какой именно, но она точно была неплохая, не паленая дагестанская, что тогда было делом обычным). Не представляю, где он ее мог достать - может даже спер в каком-нибудь другом гараже, временно и безрассудно оставленным своим хозяином. Но это уже было не моим делом, ведь так?!

Я был уже и так пьян от пива, и водка в такую жару совсем не улыбалась мне, поэтому, естественно, я отказался, сказав только: