«Суженный» настиг ее через сотню метров, на бегу подхватил, словно цветок сорвал, облапил, обвил, как спрут, и не спеша понес к стану.

Тем временем леший наскоро собрал рюкзаки – даже фотоаппарат не забыл; тяжелый, с книгами, завалил за спину, второй повесил на грудь.

– Ну, Прокошка, давай ходу! А коль завопит, дак ты ее цалуй в уста-ти!

– Как цаловать-то?…

– По мужески! – научил леший. – Не чмокай, а губы засасывай! Пондравится!

Жених скосил говорящие глаза на ее губы, словно предупредил, мол, поцелую, если закричишь, потом стиснул свою ношу еще крепче и понесся, словно лось, уберегая ее голову от сучьев. Похищенная отроковица и впрямь едва дышала, однако при этом испытывала чувства смешанные, странные. Душа еще противилась насилию, однако замороченный, разум влекло ожидание некого приключения, забавы, развлечения. Этот иконописный, желтобородый богатырь, без устали бегущий по лесу, внушал страх и любопытство одновременно, и второе все более затушевывало первое. Ему удалось удивить опытную, искушенную женщину, вызвать недоумение, замешательство с одновременным притягательным интересом; да он попросту напустил на нее чары, как-то незаметно заворожил, хотя она не поддавалась и прекрасно знала – увязнет коготок, всей птичке пропасть. Но ведь он как-то угадал привлекательный аромат? Специально намазал волосы, умышленно бродил незримым по опушке кедровника, чтоб она смогла его уловить, принюхаться, пристраститься и даже очароваться…

Как иначе объяснить свое непредсказуемое поведение?

А потом, еще никогда в жизни и никто так долго не нес ее на руках: бывший муж всего дважды отрывал от земли – раз от ЗАГСа до лимузина, и другой, из роддома до такси. Его безнадежно влюбленный младший брат лишь единожды донес от порога до кровати, а все иные как-то и не догадывались, что ей доставляет невероятное удовольствие – хотя бы на минуту избавиться от земного притяжения.

Теперь этот золотобородый благоухающий исполин, со смешным уменьшительным именем Прокоша, мчался с ней на руках, вызывая непроизвольное ощущение полета, так что замирала душа. И хоть бы остановился на минуту дух перевести, перекинуть ношу с руки на руку! Кажется, напротив, еще и ходу прибавлял, поскольку леший, обвешенный рюкзаками, на пятки наступал и раззадоривал, поторапливал:

– Наддай, Прокошка! Коль притомился, давай отроковицу!

Отдавать добычу в чужие руки жених не хотел, и откуда у него только силы брались! Женя видела его целеустремленный профиль, совершенно спокойное лицо, плотно сжатые, волевые губы, обрамленные золотистой растительностью, разве что чуть раздувались тонкие крылья носа, выдавая высокое внутреннее сосредоточение. Намасленные его волосы, вероятно, уже выветрились, и лишь чуть отдавали запах, однако оказавшись в его руках, она сразу же уловила особенно яркий источник аромата; он исходил от его широченной, перевитой мышцами, груди, словно под рубахой были невиданные цветы кедра. И она воровато, осторожно вдыхала его, закрывала глаза и с неуместным, тайным восторгам думала, какое же это счастье – лететь в руках мужчины….

Бежали так уже минут двадцать, причем, похитители путали следы, двигались зигзагами, иногда по валежнику, а то и вовсе делали петли. Наконец оказались у залитой поймы и тут огнепальный богатырь впервые встал и ослабил руки. Можно было бы очень легко вывернуться и сделать еще одну попытку, к тому же, леший отвлекся, складывал рюкзаки в облас, однако Женя лежала у него на руках и уже окончательно замороченная, не испытывала желания бежать. Ее авантюрный разум находил убедительное оправдание – это же все невероятные и забавные приключения!

Ведьмак подчалил один облас бортом к берегу, и Прокоша в тот час же опустил Женю на мягкое сиденье из лосиной шкуры, устроенное в носу. Сам же удалился в лес, а этот огнепальный сват остался за ней надзирать – выбросил весло и столкнул долбленку на чистую воду.

– Гляди, не шевелись. – предупредил. – Опрокинешься.

Облас оказался настолько неустойчивым, вертким, что она сидела и дышать боялась, и это чувство опасности на минуту вернуло ее к реальности.

– Что же я делаю?… – прошептала она.

Однако до конца протрезветь и осмыслить происходящее не успела: жених вернулся с винтовкой и самым настоящим копьем, которое положил рядом с Женей. А та с ужасом подумала, как он, такой огромный, поместится в маленьком обласе? Неужели самой придется грести?… Богатырь же преспокойно сел в корму, подвернув под себя ноги, и вместе с веслом поднял на нее влюбленные глаза. Он вытолкался с мелководья на стремнину и погреб вверх по речке, и то, что душегубка не утонула и вдруг сделалась уравновешенной и остойчивой, как земная твердь, казалось чудом, поскольку борта возвышались над водой всего лишь на палец.

И это стало последним, что ее изумило; встречный ветерок как-то незаметно сдул эфирный аромат, и вместе с ним смел хмель последних чувств и ощущений. Паники не было, нахлынуло смутное и запоздалое раскаяние – зачем поддалась? Ведь могла сопротивляться, кричать, кусаться наконец, а заморочили голову, и пошла, можно сказать, добровольно. Куда ее везут? Зачем? Что будет?!…

Ни одной подобной мысли у нее не возникло, пока нес на руках…

Между тем огнепальный жених греб, как заведенный, срезая речные повороты по мелководным разливам, и все еще ласкал взглядом и улыбался в свою золотую бороду. Она же сидела в неудобной, с поджатыми ногами и коленями у подбородка, позе, и опасалась пошевелиться, дабы не нарушить равновесия, и тихо наливалась язвительным протестом.

– Невесту себе добыл? – спросила Женя и сразу ощутила, как ее голос заставил жениха насторожиться. – Ну, скажи что-нибудь? Теперь можно, сватовство закончилось. Точнее, похищение… Не молчи, Прокоша!

Он все слышал и понимал, даже насмешливо-едкий тон, однако смиренно и виновато отвел взгляд, при этом размеренно работая веслом. Женя попыталась разговорить его иначе.

– А знаешь, что у меня в Ленинграде семья? Дочь, мама… Мне тридцать пять лет!… У вас что здесь, девчонок нет? Украл бы какую-нибудь в Усть-Карагаче!…

В первый миг ей показалось, он вздумал опрокинуть лодку посередине реки, или прыгнуть за борт, поскольку резко вскочил на ноги и в тот же час обрушился вниз – встал на колени, лбом достал ступни ее ног и так замер. Причем длинная косичка упала ей в руки, потом медленно сползла на дно, и Женя опять ощутила запах цветущего кедра.

Облас некоторое время по инерции скользил по воде, затем остановился и течение повлекло его назад.

– Пока не поздно… – неуверенно предложила она. – Верни меня туда… Где взял.

Огнепальный разогнул спину и не поднимая глаз отрицательно мотнул головой.

– Коль пожелаешь, дочку привезем. – пообещал леший – его долбленка оказалась рядом. – Что ей в миру оставаться? Вырастим, замуж отдадим… А пока уходить надо бы, Рассоха вернется – искать начнет.

– Рассоха?… Вы его знаете? – не сразу спросила Женя.

– Кто его теперь на Карагаче не знает?.. – ухмыльнулся леший. – Нарушил покойную жизнь, эвон сколь народу кругом!… Да мы не в обиде. И даже отблагодарим, коль встретится. Он ведь тоже не по своей воле, а провидением ведомый сюда явился. Мы с Прокошей сегодняшнего дня, считай, два года ждали, чтоб тебя добыть. Ему на роду ты была прописана. Вот и ждали, когда явишься.

– То есть как… прописана?

– Дак сорокаустным провидением. Прокоша сахатого на гону поборол и к старикам, мол, жениться хочу, которую отроковицу взять? Ему и прописали: кто на Зорной речке жир найдет, тот и жену тебе приведет. Возьмешь у него отроковицу зрелую, ярую да нагую. Иной не бери. Мы два лета рыскали, Рассоху стерегли. Жир-то он нашел, а тебя все нет. Ходят с ним все не потребные отроковицы. То не зрелая, то годами подходящая, да в одеже. Вот дождались и взяли тебя нагую… Как раз все и сошлось, как старики напророчили. Глянул Прокоша, и чуть токо не ослеп! Сразу признал…

Сказал это с явным намеком, что видели ее обнаженной.