Илья вернул лист в папку и задумался. После этой «жизни» все закончилось. Саша рассказывал все больше подробностей о своих уже известных Илье ипостасях, но стоило заглянуть глубже, как словно срабатывал блок. И Илья не мог понять его причину. Из всех предположений был только страх перед чем-то или кем-то. А, может, и сам Саша настолько сильно не хотел ничего вспоминать, что даже желание разобраться не могло разрушить этот блок. И что с этим делать, Илья не знал, но чувствовал, что время утекает сквозь пальцы. Он не мог даже себе объяснить, откуда у него взялось это ощущение, но состояние Саши ухудшалось. Пока это не проявлялось настолько явно, но Илья замечал и спонтанно появляющийся тремор в пальцах, и становящийся все более беспокойным сон. Взгляд все чаще словно обращался внутрь себя, глаза мутнели. Саша ел все меньше и держался на непонятных Илье резервах. Ольга почти рычала, но Илья стоял на своем. Нельзя бросать все сейчас, просто нельзя. Иначе все, чего они добились, все, что Саша уже пережил, сломает парня окончательно. Но как взломать этот чертов блок…

Илья снял очки, сжал переносицу пальцами и, вернув очки на место, рывком встал из кресла. Похоже, пришла пора тяжелой артиллерии.

========== 8. ==========

…- Вы изменили распорядок, — не вопрос, констатация факта. Саша нервничал. Илья не позвал его на сеанс ни утром, ни днем. Только когда на улице стемнело, Семенов пригласил Сашу.- Думаете, если выбьете меня из зоны комфорта, это поможет?

— Я должен попытаться, — Илья пожал плечами и, подойдя к своему столу, взял заранее наполненный бокал и протянул его Саше. — Возьми.

— И как к этому относится врачебная этика? — тот усмехнулся, но взял.

— Никак. Но это поможет тебе расслабиться. Здесь всего лишь легкое вино. Выпей, как компот.

Саша хмыкнул, но послушно выпил, отдав Илье уже пустой бокал.

— Спасибо, было вкусно.

— Я знаю, — Семенов улыбнулся и устроился в своем кресле. — Мне оно самому нравится. И я вдруг подумал, что тебе оно тоже придется по душе. Ты ведь не часто пил вино?

— Как-то было не до алкоголя, — Саша пожал плечами, откидываясь на спинку кушетки и заметно расслабляясь.

— И оно заставляет терять контроль, — закончил за него Илья, запуская метроном. Взгляд Саши ушел в сторону и словно прикипел к маятнику. — Считай, Саша. Просто считай.

Саша сморгнул и послушно принялся за счет в такт движения метроном:

— Один, два, три…

Прислушиваясь к его голосу, становящемуся все более безразличным и пустым, Илья дотянулся до папки на столе.

— Стоп.

Саша замолк.

— Посмотри на меня, — четко, но не жестко приказал Илья, и Саша перевел на него глаза, в которых не было ничего. Совсем. Жутковатое зрелище, к которому Илья так и не смог до конца привыкнуть. — Я хочу, чтобы ты сказал мне, кто это, — открыв папку, он вытянул один из листов бумаги и показал его Саше. До сих пор он не делал этого, ограничиваясь только устными вопросами, но Саша не отвечал и молчал до тех пор, пока не получал нового вопроса. Теперь же… — Посмотри сюда, Саша. Кто это?

Тот перевел взгляд на рисунок, вздрогнул, потом еще раз, словно хотел отшатнуться, но гипноз замедлял реакции.

— Ну же, Саша. Ты знаешь, кто это, — Илья достал еще один рисунок. Опасная грань. Очень. — Просто скажи мне. Назови хотя бы имя.

— Нет… — глухо прохрипел тот, и Илья впервые за все сеансы увидел его больше не пустые глаза. Отчаяние, страх, боль. — Нет! — Саша снова дернулся, не в силах отвести взгляд от карандашных линий на бумаге.

— Тогда, может быть, этот? — Семенов отложил в сторону те рисунки, что держал в руках и взял другой из тех, что нашел в комнате. Судя по виду, он был одним из первых, нарисованных Сашей. Портрет был неровным, немного изломанным, словно рука того, кто держал в руках карандаш, дрожала.

Саша застонал, прикусив губу, мотнул головой, не отводя взгляда повлажневших глаз. Его обычно спокойное лицо исказилось, сломалось, став вдруг некрасивым. Но с губ так и не сорвалось ни слова.

— Кто это, Саша? Кто?!

— Артур. Брайан. Гордон. Сэм. Элиас. Игорь. Отто. Артур. Брайан. Гордон. Сэм. Элиас. Игорь. Отто, — заговорил вдруг Саша чужим голосом, захлебываясь воздухом и словами. — Артур, Брайан. Гордон. Сэм. Элиас. Игорь. Отто. Артур… — он повторял и повторял, заходясь в треморе, то выплевывая, то выстанывая имена. — Артур. Брайан. Гордон. Сэм…

Илья отшвырнул рисунки, вскочил с места и вдруг все закончилось. Саша замолчал, нелепо открыв рот, а потом его голова свесилась на грудь, словно он потерял сознание. Илья шагнул вперед… и замер от раскатившегося по кабинету жуткого, леденящего смеха. По ногам и спине прошелся сквозняк, втянул по позвоночнику, распахнувшиеся створки окна ударили в стены, бумаги разлетелись, а книги с полок посыпались на пол.

— Саша…

— Его нет, — светловолосая голова поднялась, и Илья отшатнулся, врезавшись в края сидения кресла. С тонкого лица Саши смотрели абсолютно черные глаза. Его губы кривились, ломались, скалясь. Угрожающий рык, который, казалось, не в состоянии издать человеческое горло, заставил Илью вздрогнуть от ужаса. И голос стал другим. Страшным, чужим, ледяным. А потом пришла настоящая ярость. На себя, на собственную трусость, на то, что он потерял столько времени.

— И кто же ты? — ноги не держали, но садиться он не собирался. Только так, стоя, смотреть на то, чем стал вдруг Саша, смотреть сверху вниз. — Артур? Брайан? Элиас?

От прозвучавших имен Саша зашипел потревоженной змеей.

— Проклятый грешник! Трус, заслуживший свой ад! — он дернулся вперед, и Илья не успел. Цепкие ледяные пальцы сжали его запястье, мгновенное головокружение, и реальный мир вдруг исчез, сменившись кадрами, обрывками чужой жизни.

…Лес — заметенный снегом, темный, страшный. Расплывшиеся кровавые следы, ведущие куда-то вглубь. Бездыханный волк и человек в разодранной одежде. Из-за кровавой корки лица было почти не разглядеть, но он дышал, он был жив.

…Незнакомец тяжел, и под его тяжестью ноги проваливались в снег глубже, чем обычно. Дорога до дома измотала и закончилась, когда уже пришла ночь.

…Неровный свет от очага выхватывал скудную обстановку, деревянные стены, развешанные пучки трав и лежащего на грубо сколоченной кровати человека. Уже без одежды, чисто обмытый — он был в беспамятстве, метался от жара, но даже таким Илья его узнал. Тот самый, с рисунков Саши. Только здесь он старше, черты лица тверже и грубее.

…День и ночь сливается в одно. Иногда от вьюги сотрясался дом, иногда волчий вой заставлял волоски на теле подниматься дыбом. Раненый уже не метался от жара, и Илья видел его глаза, но не успел зафиксировать их цвет.

Он увидел их позже, когда мужчина оказался вдруг так близко, что была видна каждая ресничка. Его взгляд был таким жарким, яростным, шалым, почти ненавидящим. Они много и подолгу разговаривали, рана на боку и груди затягивалась и тому, чьими глазами смотрел Илья, не хотелось его отпускать.

А потом Илье показалось, что это он почти кричит от поглотившей вдруг боли, счастья и удовольствия. Чужие объятия были такими властными и сильными, губы — до странного неопытными, но жадными. Тело было словно в лихорадке, боль между бедер можно было едва терпеть, но в груди разливалось странное, безумное счастье.

…Одиночество и тихое отчаяние день превратили в ночь. Илья не знал, не мог знать чужих мыслей, он только чувствовал, но они заставляли дыхание срываться. Дни сменялись днями, закончилась зима, пришла весна. Тоска немного утихла, или тот, кто ее чувствовал, привык к ней.

…Всадники заполнили весь двор. Громкие, страшные, в черных хламидах и цепях. Никаких объяснений, только ярость, безжалостность и холод металла, обжегшего запястья.

…Усталость, страх, голод, сырость и холод. Он сутки провел в каменных застенках, и дневной свет ослепил на миг. Свет факелов, орудия пыток, и голос, говоривший на незнаком языке, но Илья его почему-то понимал. Обвинение в колдовстве. Удивление — это все, что накрыло девятым валом. Удивление и непонимание. А потом появился ОН. Когда-то спасенный, когда-то любовник. Он в серой хламиде инквизитора, его глаза были холодны, но во взгляде за ненавистью плескалась тоска. Он смотрел и говорил, говорил, говорил, без утайки рассказывая, как заблудился в лесу, как на него напал волк и как его спасли. Спасли только для того, чтобы околдовать, погубить душу давшего обет целибата. Совратить, заставив желать себя, возлечь с мужчиной, полюбить его больше своего святого долга. Что это, если не колдовство?