— Немедленно дайте место под культовое здание, негде молиться! — пора, пора, нас много, мы сила, бить нас поздно и нельзя, мировые законы не позволяют сокращать иноземные излишки. Поглядели аборигены, опоздали, укоренение нашей национальной культуры произошло, вперёд, братья!

На ошибках с приезжими горели прежде, горят ныне и будут гореть в предстоящие времена «большие» государственные деятели, принося злую радость народной мелочи из местных:

— Што, доигрались, козлы!? — хотя бы у единого из малых сих присутствовало желание понять:

— У «больших» людей и ошибки соответствую положению, а мелкоте, буде вздумает ошибаться по-крупному, быстро укорот получит!

— «Бей своих, чтобы чужие боялись»?

— Мудрость отказалась работать через минуту после рождения. Вообще-то правителей следует выбирать из сорта «мелкая сошка».

— Чего так?

— Маленького человека на большую дурь не хватит, способности не позволят, и много денег из казны не украдёт. Так понимать? И как быть со званием «козёл»?

— «Козёл», как и туберкулёз с сифилисом, полностью не излечиваются, был козлом — козлом и останется.

Ни один серьёзный историк не рискнёт объяснить большой вопрос прошлого: «с чего и почему в святом деле очищения родины от врагов» не последнее место занимали сами очищаемые, почему бы на очистку не пригласить со стороны? Нет вам, писали доносы, верили написанному и что «очищают родину от врагов».

— Хотелось знать, какой балл влепил милейший Пётр Андреевич любимому ученику за нынешнее вольное изложение старого анекдота:

«Сидят трое в камере. Времени много, на допросы таскают редко, спешить некуда, и сидящие убивают время долгими и основательными разговорами:

— За что сидишь? — одному.

— За два метра пеньковой верёвки…

— Брось, за два метра даже у нас не сажают!

— Оно так, но на другом конце корова была…

— А ты?

— Толом двух пескарей глушанул…

— За двух пескарей срок!? Не может быть!

— Там ещё два водолаза были…

— А ты?

— За лень…

— Брось! Как «за лень»!?

— Так. Как-то под вечер сосед пришёл попиздеть. Сидим, всякие анекдоты травим, власть как есть поминаем, полная домашняя вольница. Сосед анекдот — я в ответ, он мне — я ему… Резвимся!! Вроде все анекдоты рассказали, ушёл сосед, и сам на покой отправился. Улёгся и думаю: «ай, сходить в органы заложить говоруна, или утра дождаться? А, неохота тащиться ночью, схожу утром» — а ночью за мной пришли».

Читатель, запишись в счастливчики и спи сном праведника: ныне, после любого количества и качества рассказанных анекдотов о власти ночью за тобой никто не придёт, никому ты не нужен. Вывод: «в прежние времена граждане страны советов получали от власти больше внимания, чем ныне»!

Что опасного «самому передовому строю в мире» мог изобрести школьник послевоенных лет, какими крамолами навредить «стране, победившей фашистского зверя», какими возможностями и средствами располагал? — до срока, когда гражданам «страны саветов» дозволили «открывать рот не по делу» оставалось тридцать лет.

Общаться с талантами и дарами нынешних школяров не приходилось, а посему ничего сказать не можем, но своё золотое школярство излишне подробно помню и кое-какие моменты выставлю.

— С моего дозволения и с моими поправками. Не иначе.

— Уж как-нибудь тебя, сущность бесплотную, обойду, обучен русскому языку высоким профессионалом, а ты в это время где-то мотался по своим делам.

Школяры прошлого не могли заблуждаться, не знали о зарубежной жизни, не считая иностанных фильмов, кои, прорвавшись на экраны совецких зрительных учреждении в звании «трофейные» давали крохи знаний. Иных источников, кои могли отравить сознание молодого поколения савецких людей не было.

— А книги?

— Были ядовитые книги, но книжный яд подобен некоторым ядам растительного происхождения: подверг термической обработке — и, милости просим, можете кушать, а с киноядами сложнее.

Верха именовали трофейные фильмы «буржуйскими», а низы, смотревшие киношное зарубежье, не понимали неприязнь верхов и высказывали свои соображения:

— Живут же люди! — кассовая выручка от враждебных, чуждых совецким людям зарубежных фильмов приятно волновала сердца товарищей, нёсших культуру в массы:

— Больше бы таких «плохих» фильмов — забота о выполнении плана по сбору средств от просмотра стояла на первом месте, забота о «чистоте помыслов совецких граждан, не порченных западной культурой» — на втором.

Пока дети травились зарубежным трофейным кино — отцы-матери жили по определению «ниже травы — тише воды». Употреби кто «диссидент» — название сошло бы за новое оскорбление, не тяжелее, чем имевшийся на то время набор старых и привычных лестных эпитетов. Что говорить о школярах?

Время начала обучения запомнилось как «тревожное», или «запуганное», что без разницы встревоженным и пуганым.

Граждане страны саветов не отошли от ужасов недавно окончившейся горячей войны, а чтобы не случился новый перегрев с потерей «чувства ответственности в борьбе за идеалы социализма» большие политики, не задерживаясь, предложили малым гражданам страны советов холодную войну в старых объяснениях:

— Враги не дремлют — и вам спать не дадим! — хотя чудаков, мечтавших о совершении преступлений идеологического свойства к тому времени извели под корень. В общем и целом страна саветов походила на большой медицинский бикс с начинкой из стерилизованных предметов, и потому единственный «вражеский микроб» мог возбудить многие умы «савецких» людей надолго и сильнее.

— Разница громадная: ныне сотни «микробов» пытаются сотрясти умы граждан и без успеха.

Если уголовные ошибки всегда явные и понятные — политический бред сказывается со временем. Талантом видеть ошибки прошлого одарено ничтожно малое число людей из расчёта «единица на миллион», но и они не всегда обходили стороной уверенность:

— «И на старуху бывает проруха»!

На выявление людей в звании «умный сверх меры» привлекали «бдительность совецких граждан». Это было время, когда верха требовали от низов «пролетарской бдительности и отличной работы».

Статей наказания за пропаганду вражеской идеологии хватало, но злобной и страшной выступала пятьдесят восьмая с параграфами («политическая»), коя меньше «червонца» изоляции от общества с отбытием наказания на золотоносной магаданской земле.

Пятьдесят восьмая позволяла одним гражданам «страны советов» держать мысли в адрес других:

— Враг народа! — пятьдесят восьмая царила на необъятных просторах «страны советов», но какова была сила в местах, где отбывали наказание получившие «царицу» ни бесу, ни секретарю неизвестно.

— Во всякой стране поутру следующего дня после указа об отмене «эры большого страх» приходят «политические подснежники» с необъяснимым свойством: царил запрет на хулу в адрес власть предержащих — молчали, сняли запрет — хула попёрла на снявших ограничения.

Душам, когда-то осуждённым по «пятьдесят восьмой», ныне дозволено задавать вопросы потомкам:

— За какой хер сгинули!? — на что живые отвечают:

— Ни за хер сгинули, впустую! — не нужно мёртвым отвечать, знают, сами были такими, как и потомки.

— Нам по барабану ваше прошлое — с коих пор ударный инструмент превратился в освободителя от забот остаётся невыясненным.

Затравленность любой степени и длительности рождает вопрос:

— Какова длина послевоенного времени в стране советов: год, два, десять? Или и до сего дня время послевоенным выглядит, но без комендантского часа? «Напряжённо трудовым, с полной отдачей сил, способностей и талантов на всех участках деятельности»? — прут куски передовиц савецких газет, и не все враз, как глисты, но порциями.

Тема сочинения вольная, без конкретики (ФИО), а буде кто увидит полёт камня в свой огород — так это работает старое «на кого бог пошлёт»

Глава 2. Вещи и мы. (Мы и вещи)

«…и да поможет мне бог…» взято из текста присяги в судах заокеанской державы, но в отечественных судилищах до клятв пока не дошли.