1.

В кабинете так холодно, что не хочется снимать шубу. Сама виновата. Привыкла к последним теплым зимам, к дождику под Новый год и поленилась заклеить окно. А сибирский мороз и напомнил о себе — под сорок и с ветерком!

На улице темень, будто сейчас не девять утра, а глубокая ночь. Уличный фонарь качает из стороны в сторону, и причудливые узоры на стекле, словно в калейдоскопе, меняют свой рисунок.

Торопливо щелкаю выключателем. Желтая лампа над столом — как маленькое солнце, и мускулистый кузнец на металлическом ромбике сейфа, изготовленного новониколаевской артелью «Ударник»,— в одном фартуке. Он так увлечен своим делом, так азартно колотит здоровенным молотком по наковальне, что не замечает, какая холодина в кабинете. Вынимаю из сейфа тоненькую папочку и усаживаюсь за стол.

«Большинство преступлений совершается в теплое время года». Это из нашего профессионального фольклора.

Но и зимой, к сожалению, тоже бывают.

Погиб человек, упал в лестничный пролет строящегося здания.

Хохлов Алексей Иванович не был строителем. Он был старшим инженером-программистом вычислительного центра «Оргэнергостроя». Строительное управление № 15 возводило для работников института жилой дом, и Алексея Ивановича откомандировали на помощь строителям.

Должностные лица стройуправлении допустили три нарушения: не обязали Хохлова пройти медицинский осмотр, инструктаж по технике безопасности и не обеспечили устройство ограждений лестничного пролета.

Вчера вечером Павел Петрович, прокурор района, передал мне эту папку, прикрепив к ней небольшой квадратик бумаги, на котором красными чернилами вывел: «Л. М. Приваловой. Возбудите уголовное дело и примите к своему производству». Далее следовало шесть пунктов указаний. Первый из них — осмотр места происшествия. Указание самое обычное, если не принимать во внимание утреннюю сводку гидрометцентра и то, что я понятия не имею, где искать дом, обозначенный строительным номером «42». Само же управление находится на другом конце города. Два недели назад, когда было минус двадцать, это бы меня не смутило. А сегодня я просто не смогла заставить себя бежать к гаражу, возиться с промерзшими замками, обжигающими пальцы даже сквозь пуховые варежки, отгребать заметенные снегом ворота, садиться в выстуженную «Ниву» и трястись от холода, пока прогреется двигатель.

Секретарь прокуратуры Танечка Сероокая, оторвавшись от разбора почты, испуганно вскидывает ресницы:

— Лариса Михайловна! Вы слышали?! «Штормовое предупреждение»!! По радио передали!

О тридцати восьми ниже нуля и ветре десять — пятнадцать метров в секунду я слышала, но трагизм в голосе Танечки заставляет поежиться. Однако улыбаюсь.

— Переживем.

Она порывается возразить, но не успевает. Я уже в кабинете шефа. .

— Здравствуйте, Павел Петрович. Мне бы машину ненадолго.

Прокурор смотрит непонимающе. Объясняю, куда нужно съездить и почему не могу воспользоваться отцовской «Нивой», Павел Петрович отгибает манжет рубашки, смотрит на часы.

— Через пять минут еду в райком,— говорит он, но видит мое огорченное лицо и добавляет: — После этого машина в твоем распоряжении.

Награждаю шефа благодарной улыбкой.

— Тогда я с вами и — сразу в стройуправление.

2.

Приемную начальника строительного управления нахожу без особого труда, даже не глядя на таблички. Все двери белые, эта сверкает полировкой. Открываю ее и попадаю в джунгли. Стены увиты лианами, широкие темно-зеленые листы экзотических растений подчеркивают нежность и чистоту цвета распустившихся бутонов, в кадках застыли лохматые стволы пальм. Посреди всего этого великолепия за двухтумбовым столом восседает полная женщина с усиками на верхней губе, с высокой прической, напоминающей шахматную ладью. Пока я разглядываю приемную, секретарь разглядывает меня.

— По личным вопросам в среду с шестнадцати до восемнадцати,— сообщает она и, взяв леечку, какие продаются в отделах детской игрушки, принимается заботливо насыщать влагой многочисленные горшки и горшочки.

— Я не по личному.

— По какому же? — удивленно поднимает голову секретарь.

— По государственному,— отвечаю я, предъявляя удостоверение.

Ей очень не хочется беспокоить начальство, по длительное ожидание в мои планы не входит.

Независимо откинув голову, Семирамида строительного управления нажимает клавишу селектора.

— Извините, Борис Васильевич, но к вам из прокуратуры... следователь. .

— Пусть проходит,— после некоторой паузы раздается из динамика сухой голос.

Снимаю шубу, иду в кабинет.

Начальник управления недоуменно приподнимает брови, но встает из-за стола и широкими шагами идет навстречу.

— Мизеров,— аккуратно пожимая мою руку, говорит он и представляет пожилого, бритого наголо мужчину со склеротическими жилками на полном лице.— Наш главный инженер, Федор Афанасьевич Омелин.

Узнав, чем вызван визит, Мизеров грустно качает головой.

— Да, все это очень, неприятно... С того времени, как я принял управление, это первый несчастный случай с такими последствиями. Кто бы мог подумать? Хотя все мы, строители, под богом ходим.

— Такая опасная работа? — удивленно раскрываю глаза.

Мизеров покровительственно улыбается.

— Лариса Михайловна, вы не совсем правильно меня поняли. Случайностей много. Тот не туда ступил, этот каску поленился надеть, а руководители за все в ответе. Нет, мы их, разумеется, наказываем, но ведь нормального производственного риска не избежишь,

— Отсутствие ограждений вы считаете нормальным производственным риском?

— Разумеемся, нет. Прораба Дербеко я не оправдываю. Тут его прямая вина, но и пострадавшему следовало быть поосторожней.

— Погибшему,— уточняю я, чем вызываю гримасу легкого раздражения на лице Мизерова.— К тому же Хохлова забыли проинструктировать по технике безопасности.

Борис Васильевич согласно кивает.

— Явное упущение. Ума не приложу, как Дербеко не проследил, чтобы Хохлов расписался в журнале? .

— Вы убеждены, что упущение только в этом?

— Дербеко — опытный строитель. Не думаю, чтобы он мог допустить к работе без инструктажа.

— А без медицинской справки?

Лицо Мизерова становится тревожно-сосредоточенным, как у водителя, идущего на рискованный обгон. Он бросает короткий, но пристальный взгляд па главного инженера. Тот отводит глаза.

— Как пи прискорбно, Дербеко и тут не доглядел,— качает головой Мизеров с таким видом, словно отдает на заклание лучшего друга.

Спрашиваю главного инженера:

— Федор Афанасьевич, вы тоже так считаете?

— Лариса Михайловна,— вместо Омелина отвечает его начальник.— О чем сейчас говорить? Как бы мы ни считали, технический инспектор профсоюза пришел к выводу, что непосредственный виновник несчастного случая — Дербеко.

— Технический инспектор указывает и на отсутствие надлежащего контроля с вашей стороны,— напоминаю я.

— Что ж, мы не снимаем с себя моральной ответственности. Ни я, ни Федор Афанасьевич. Придется быть вдвое жестче и требовательней. Прораб уже наказан моей властью: объявлен строгий выговор, лишен всех видов поощрений. Но, разумеется, и мы с главным инженером не остались без взысканий. Теперь на каждом совещании будут нас поминать,— сокрушенно говорит Мизеров и косится на часы, давая понять, что я отнимаю время у очень занятого человека.

— Значит, чувствуете за собой лишь моральную ответственность?

Спрашиваю, а сама смотрю на Омелина. Тот продолжает разглядывать лежащий перед ним чистый лист бумаги.

Снова вместо главного инженера отвечает Мизеров:

— Мы сделали все, чтобы хоть как-то облегчить положение семьи Хохлова. Всеми правдами и неправдами выбили для его жены и детей трехкомнатную квартиру в доме улучшенной планировки. Сами понимаете, как это было сложно: он же не наш работник. Взяли на себя расходы по похоронам…