Другие пополнения во время похода случались нечасто. Больше всего офицеров дали Бердянск и Мелитополь — примерно по 70 человек, в Таганроге присоединились около пятидесяти, в Каховке — около сорока. Сотня одесских добровольцев так и не вышла на соединение с Дроздовским, так как в местной газете напечатали ложную информацию о его гибели. По мере того как отряд брал пленных красноармейцев, их также ставили в строй; многие из них храбро воевали и впоследствии были произведены в офицерские чины. Одновременно шел отсев слабых, малодушных, разочаровавшихся в самой идее похода. Таких оказалось всего 12 человек.

А вот трофеев во время похода было немало. В Мариуполе взяли лошадей, в Мелитополе — блиндированную железнодорожную платформу, которая «легла в основу» собственного бронепоезда, и около десяти мотоциклов, что позволило создать команду разведчиков-мотоциклистов. В Бердянске и Таганроге трофеями «дроздовцев» стали автомобили, горючее к ним и… аэроплан. Служащий Каховского банка передал отряду 600 тысяч рублей. А на мелитопольских складах нашлись обувь и ткань, из которой было пошито новенькое обмундирование — каждый офицер и солдат получили пригнанный по фигуре френч защитного цвета и такие же полугалифе. В итоге поход завершали даже в более щегольском виде, чем начинали.

В пути отряд неоднократно входил в соприкосновение с германскими и австро-венгерскими войсками, которые согласно просьбе Центральной рады о военной помощи продвигались вглубь Украины. По приказу Дроздовского в бой с ними не вступали. Легко себе представить чувства, которые испытывали при этом русские офицеры, — ведь по их земле беспрепятственно двигался враг, с которым они сражались на протяжении нескольких лет. И все-таки в новой обстановке немцы и австрийцы были для добровольцев скорее союзниками, чем противниками. Они вели себя вежливо, всячески давая понять, что уважают тех, кто хранит верность присяге и борется с анархией, и подчеркивая, что на месте Дроздовского поступили бы так же. Так, когда какой-то украинец попытался сорвать с автомобиля отряда Дроздовского русский флажок, германский офицер через переводчика громко заявил: «Я не позволю, чтобы кто-нибудь впредь так разговаривал с настоящими русскими офицерами, до конца остающимися верными своей несчастной Родине». А второй немец, обращаясь к русским, сказал об украинцах: «Это не войско, а банда. Она не лучше большевиков».

Сам Михаил Гордеевич отмечал в дневнике: «Странные отношения у нас с немцами: точно признанные союзники, содействие, строгая корректность, в столкновениях с украинцами — всегда на нашей стороне, безусловное уважение. Один между тем высказывал: враги те офицеры, что не признали нашего мира. Очевидно, немцы не понимают нашего вынужденного сотрудничества против большевиков, не угадывают наших скрытых целей или считают невозможным их выполнение. Мы платим строгой корректностью. Один немец сказал: „Мы всячески содействуем русским офицерам, сочувствуем им, а от нас сторонятся, чуждаются“… Немцы — наши враги; мы их ненавидим, хотя и уважаем»[168].

Тогда же Дроздовский кратко отметил и особенности взаимоотношений с украинской властью: «С украинцами <…> отношения отвратительные: приставанья снять погоны, боятся только драться — разнузданная банда, старающаяся задеть <…> Начальство отдает строгие приказы не задевать — не слушают. Некоторые были побиты — тогда успокоились: хамы, рабы. Когда мы ушли (из Мелитополя. — В. Б.), вокзальный флаг (даже не строго национальный) сорвали, изорвали, истоптали ногами <…> Украинцы — к ним одно презрение, как к ренегатам и разнузданным бандам. Немцы к украинцам — нескрываемое презрение, третирование, понукание. Называют бандой, сбродом <…> Они действительно банда, неуважение к своим начальникам, неповиновение, разнузданность — те же хамы. Украинские офицеры больше половины враждебны украинской идее, в настоящем виде и по составу не больше трети не украинцы — некуда было деваться… При тяжелых обстоятельствах бросят их ряды»[169].

Впрочем, серьезных боестолкновений ни с германцами, ни с украинцами во время похода не было. С попадавшимися в пути большевистскими силами офицерский отряд справлялся достаточно легко. Вот типичная картинка боя во время похода: «Пехота красных <…> высадилась из эшелона и, рассыпавшись в цепь, повела наступление на Акимовку. Спустя минут пятнадцать, с нашей стороны раздались редкие артиллерийские выстрелы. Только две, метко выпущенные, наши шрапнели произвели в рядах красных беспорядок и вынудили их бежать и скрыться за перегибы местности. То же случилось и с поездом противника, на котором стояло орудие. Метким огнем нашей артиллерии орудие было подбито. Над Акимовкой воцарилась тишина»[170]. Местные банды также не представляли для отряда особой опасности. Так, бандиты из деревни Малеевки сдались сразу же после того, как их обещали обстрелять химическими снарядами (которых у артиллеристов отряда не было).

Местные жители встречали отряд Дроздовского по-разному. Более-менее состоятельные и интеллигентные слои населения радовались, приветствовали офицеров как избавителей, записывались добровольцами; те, кого уже успела развратить «свобода» 1917-го, косились с ненавистью. Огромное впечатление на всех производил тот факт, что добровольцы не реквизировали продукты и фураж, а расплачивались за него наличными. Многие толком не понимали, что за странная воинская часть пришла в село или город и куда она движется. «Дроздовцев» считали и переодетыми австрийцами, и украинцами, и «буржуями, нанятыми помещиками для отобрания у крестьян земли», и даже… большевиками (самый экзотичный слух об отряде пустила одна из местных большевистских газет, сообщившая, что в составе отряда воюет… Николай II). Но все-таки большей частью их принимали как минимум нейтрально, хотя случались и совсем другие эпизоды. Так, возле села Воссиятского (ныне Еланцевский район Николаевской области Украины) вооруженные крестьяне внезапно напали на водителей легковых машин, которые мирно беседовали с местными ребятишками. Первыми выстрелами были убиты дети, затем погиб один из офицеров, были тяжело ранены еще трое. Там же, у Воссиятского, пришлось бросить один из трех отрядных броневиков.

С местными большевиками, анархистами, теми, кто чинил расправы над офицерами, разговор был короткий и жестокий. Но эта жестокость всегда была ответом на чудовищные злодеяния. Так, 4 апреля к «дроздовцам» пришли два раненых офицера 84-го пехотного Ширванского полка, которые рассказали о мученической гибели своих однополчан: их схватили жители села Долгоруковка (ныне Александровка Новобугского района Николаевской области Украины), избили, издевались над ними, выкололи глаза и в конце концов расстреляли. По приказу Дроздовского немедленно была организована карательная экспедиция в Долгоруковку. Конный взвод ворвался в село, захватил в полном составе местный совет и без долгих разговоров изрубил его. Затем на площади собрали всех жителей, у которых потребовали выдать тех, кто издевался над офицерами. О дальнейшем вспоминал П. В. Колтышев: «Все они были выданы жителями и тут же расстреляны. Принадлежавшие им дома были сожжены, а все мужское население моложе 45 лет было перепорото шомполами, причем пороли старики. Пощады никому дано не было, ибо в этом селении народ настолько озверел, что, как оказалось из произведенного дознания, когда красноармейцы хотели помиловать нескольких офицеров, все жители, включая женщин и детей, требовали обязательного расстрела. По окончании экспедиции последовало приказание отправить <…> для нужд отряда даром весь лучший скот, свиней, фураж и др. <…> Во время этой экзекуции <…> в селе стоял сплошной вой»[171].

Читать сегодня такое, конечно, страшно, и именно такие фрагменты с удовольствием цитируются теми, кто расписывает «зверства белогвардейцев». Но зададимся вопросом: а как еще следовало поступить с озверевшими убийцами в условиях военного времени?.. Пощадить, закрыть глаза на «эксцесс» и идти дальше?.. Другой, возможно, сделал бы именно так, но не Дроздовский. Прошедший через ад 1917 года Михаил Гордеевич уже выбрал свой путь — борьба с губителями Родины — и решил идти по нему до конца. Конечно, отдавая приказ на расправу, он испытывал тяжелые моральные мучения, отразившиеся в его дневниковых записях. Приведем большую цитату, так как она — одно из немногих сохранившихся свидетельств того, как ломал культурного и образованного человека, военного интеллигента, ужас начинавшейся Гражданской войны: