— Я хочу знать.

— Ты в курсе, почему я попал в тюрьму?

— Из-за своей матери.

— Ага, — согласился он. — Я не извиняюсь за вещи, которые мне нужно было сделать для сохранения бизнеса. Мы с Преппи переживали дерьмо с самого детства, занимаясь всем, чем могли, чтобы извлечь из этого выгоду; большинство дел оказывалось далеко вне закона, но мы выполняли их. Это дерьмо было неплохим весьма длительное время. Но моя злость постепенно съедала меня, и чаще всего я был тем, кого время от времени отправляли за решетку, обычно лишь на сутки. Иногда на тридцать или шестьдесят дней, зависело от обвинения. Другие участники игры, которую мы вели, знали правила. Также они знали, что, когда выходили за рамки, кое-что происходило. Кое-что, что вело к их смерти. Но это был не один из таких случаев. Я не нажимал на курок, не использовал нож и не посылал никого за ней.

— За своей матерью? — спросила я.

Он кивнул и потом продолжил свою историю:

«Когда мне было пятнадцать, я, Преппи и Медведь создали нашу маленькую компанию. Просто три молодых засранца, которые хотели хорошо проводить время, трахаться и зарабатывать хоть какие-нибудь сраные деньги. Удивительно, но нам это удавалось. Денег хватало, и я смог позволить себе купить дом.

Некоторое время мы втроем были на вершине мира. Я не собираюсь лгать. Это было самое лучшее гребаное время за всю мою жизнь.

Но потом меня прижали. Это было не впервые, и случай был не из тех, за которые меня обычно сажали ранее. Тупая драка в баре, в высококлассном месте на другом берегу реки, в Корал-Пайнс, где хотел побывать Преппи. Какое-то вшивое туристическое местечко.

Я беседовал с девушкой, когда какой-то индюк с завязанным на шее розовым свитером подступил ко мне, чтобы поговорить с ней. Мы сцепились, сломали некоторое дерьмо в баре: стулья, бокалы, столы.

Я весь покрыт татуировками, и у меня имелась криминальная история. А у него был розовый свитер на плечах. Легко догадаться, кто отправился за решетку, когда появился шериф.

Из-за моих предыдущих задержаний мне дали девяносто дней. Когда я был в окружной тюрьме, девушка, с которой мы обычно зависали, пришла проведать меня. Она была огромной, будто чертов дом. Я думал, девушка родит прямо в комнате для посещений. Она сказала, что ребенок от меня и что ей хотелось бы вырастить его, когда я выйду.

Я не думал много о девушке, но она была милой, и, когда первый шок от ее новости прошел, мысль стать отцом действительно меня воодушевила. Я выработал план, пообещал сам себе, что стану хорошим отцом, особенно когда моим собственным мог оказаться любой мужик в городе, кроме мистера Вонга, державшего лавку на углу, по очевидным причинам.

Из тюрьмы я писал малышу письма, хотя тогда Триша и не знала, кто это был: девочка или мальчик. Она говорила, что они пытались узнать пол с помощью ультразвука, но малыш слишком много двигался. Это было именно то, что мне было нужно. И тогда это было то, чего я хотел.

Естественно, у меня были деньги, но малыш давал мне причину желать от жизни большего.

Он давал мне цель.

В то утро, когда меня выпустили, я уехал из окружной тюрьмы, а Триша должна была забрать меня, но она так и не показалась. Я нашел таксофон, чтобы позвонить ей, и, ответив на звонок, она рассказала, что родила ребенка на неделю раньше срока.

Девочка.

Она назвала ее Макс. Это имя мы выбрали, когда Триша еще была беременна.

Я спросил ее, где малышка, а она пробурчала что-то о том, что это слишком тяжело и что она не могла вынести этого. Что вся хрень о материнстве не для нее. Она сказала, что не вернется.

На заднем плане было много шума, стучали бокалы, играла музыка. Будто она была в баре.

Триша кричала в трубку.

— Где она, бл*дь? — я продолжал спрашивать у нее снова и снова.

На мгновение я подумал, что Триша скажет мне, что отдала ее или какую-нибудь хрень в этом роде, и уже размышлял, кого мне нужно будет убить, чтобы вернуть ее, когда вдруг Триша сообщила мне нечто, шокировавшее меня и перевернувшее мой желудок.

— Я ОСТАВИЛА ЕЕ С ТВОЕЙ МАТЕРЬЮ.

До того дня я видел свою мать не так много раз за несколько лет, и ни один из них не был специальным визитом. В основном, когда я сталкивался с ней, она даже не знала, кто я такой. В самый последний раз, когда я ее видел, она назвала меня Трэвисом и спросила, как прошла поездка на Бермуды.

Как только Триша сообщила мне, где мой ребенок, я повесил трубку и позвонил матери, но линия была недоступна, а я не знал, был ли у нее мобильный.

Я взял такси до ее дома и позвонил Преппи, чтобы он встретил меня там.

Я добрался туда раньше него.

Подходя к дому, я знал, что было что-то не так. Я чувствовал это своим нутром.

Я колотил в дверь квартиры матери, пока костяшки на пальцах не начали кровоточить, но не последовало ни единого ответа. Я слышал, как внутри работал телевизор. Я кричал матери, но она не отвечала. Я собирался спуститься вниз и уйти, проверить кого-то из соседей и узнать, жила ли она здесь до сих пор, но потом услышал ее.

Я услышал ее.

Мою малышку.

Она плакала.

Моя малышка плакала.

Не просто слабое хныканье или капризный плач, а душераздирающий крик прямо из глубины души. Такой, который давал понять, что такого дерьма быть не должно.

Она будто знала, что я был там, и звала меня.

Я выбил входную дверь. В гостиной было темно, свет падал лишь от экрана включенного телевизора. Когда я ступил внутрь, к подошвам обуви прилип мусор: обертки от фастфуда и окурки. Столешница была вся засыпана мусором. На кухне над раковиной, заполненной грязной посудой, летали мухи. Мусорное ведро было переполнено.

Я снова услышал ее плач. Он доносился из задней части квартиры.

Я вбежал в пустую комнату и включил свет, но ничего не сработало. Понадобилось мгновение, чтобы глаза адаптировались к темноте, но, когда они привыкли, я увидел крохотную малышку: прекрасную, напуганную, худую малышку размером не больше, чем моя рука от запястья до локтя, покрытую дерьмом с головы до гребаных пальчиков. Ее глазки были красными и затуманенными от слез. Она не была в колыбельке. Она лежала на грязной простыне на полу. Ни бутылочки. Ни одеяла. Ни света. Ничего.

Я бережно взял малышку в свои руки, и она не весила почти ни грамма. Даже если ей физически было больно и от моих прикосновений в том числе, я помню ощущение, когда впервые взял ее на руки. Еще даже не родившись, она стала для меня самой важной частью мира, но держать ее — значит скрепить сделку печатью.

Не существовало ничего, чего бы я не сделал для нее. Ничего.

Я бы причинил боль кому-угодно, если бы кто-то заставил мою девочку плакать вот так снова. Я бы сжег города ради нее.

Я упал на пол и, прислонившись спиной к стене, качал малышку, пока она не успокоилась. Я рассказал ей обо всех вещах, которые собирался ей купить. Сказал ей, что ее папочка был рядом и что она в безопасности. Я встал и нашел самое чистое полотенце, которое смог, и укутал ее в него. Она прижалась к моей груди и уснула.

Я рвал и метал. Я был так чертовски встревожен. И полностью влюблен. Все в один и тот же момент.

Я уходил с Макс на руках, когда свет от экрана телевизора стал ярче, и мне показалась тень в кресле. Конечно, это была моя мать. Рядом с ней стояла пустая бутылка какого-то дешевого дрянного виски и пепельница, наполненная маленькими мешочками с остатками кристаллов.

Она не позаботилась о моей новорожденной девочке, потому что была чертовски занята бухлом и наркотиками.

Макс умерла бы, не доберись я до нее вовремя.

Именно эта мысль заставила меня слететь с катушек. Она по сей день приводит меня в ярость, заставляя воспроизводить в памяти то, что случилось, словно вереницу событий, когда я перебираю воспоминания.