Владимир отрицательно качал головой, с неохотой произнося, точно смертный приговор, краткое «нет», и видел, как скорбно суровели искрившиеся надеждой глаза, как испарялись радость и тепло из них, как заволакивало их безысходной тоской и болью.

В такие мгновенья он отворачивался и чувствовал себя виноватым в том, что доставил человеку огорченье. А некоторые ни о чем не спрашивали и на вопрос: «Вы к кому?» — отвечали откровенно:

— Да вот зашли на минутку на вас поглядеть, да чужому счастью порадоваться…

Средняя школа № 4 — на крутом, обрывистом берегу Каменки. Белая, двухэтажная с большими квадратными глазницами окон, она возвышается над серыми бревенчатыми домишками окраин и похожа на пароход. Ночью это сходство еще больше усиливалось, так как школа, залитая электрическим светом, издали, казалось, плыла над землей.

С противоречивыми чувствами вошел Володя в нее, где не был больше года. Внимательно оглядывая, прошел вестибюль с размещавшимся здесь гардеробом. В коридоре тихо, сумрачно, безлюдно. Пахло свежевымытыми полами, острым щиплющим запахом извести и еще чем-то непонятным.

Из-за неплотно закрытых кое-где классных дверей доносились приглушенные голоса.

«Уроки еще не кончились. Тем лучше. Огляжусь…» — решил Володя и, стараясь ступать бесшумно на носки отчаянно скрипевших с мороза хромовых сапог «джими», пошел по коридору.

Его внимание привлекла красиво оформленная стенгазета: «Смерть фашизму». В передовой статье «Наш ответ Гитлеру» бросались в глаза цифры: собрано и сдано металлолома — 20 тонн, — собрано колосков…

— Кто к нам пришел?! — раздался за спиной знакомый мелодичный голос.

Володя обернулся.

Перед ним, улыбаясь, стояла Фелицата Константиновна — его бывший классный руководитель.

«Милая, дорогая Фелицата Константиновна!.. Нисколечко, ни капельки не изменилась! По-прежнему очень и очень симпатична, аккуратно и со вкусом одета… Не случайно многие парни в классе влюблялись в нее…»

— Здравствуйте, Фелицата Константиновна!

— Здравствуй! Здравствуй, Володя! Какой ты солидный, мужественный стал!.. Идем скорее в учительскую, — она взяла его под руку.

— Зачем? — смущенно улыбался Владимир.

— А затем, что наш сын вернулся домой и мы — родители — должны его видеть…

— Владимир Ушаков! — торжественным голосом конферансье объявила она, точно представляя знаменитого артиста, когда они вошли в преподавательскую.

Находившиеся в ней педагоги, а их было двое, будто по команде повернулись к дверям.

Первым к Володе подошел директор школы — лучший литератор города Александр Александрович Кузовников, недавно демобилизованный из армии по состоянию здоровья. Высокий, костистый, с больших очках на крупном прямом носу, в старенькой залатанной гимнастерке и таких же брюках, он, пожимая руку Владимира, сочным, звучным баритоном говорил:

— Рад видеть вас, дорогой коллега, в родной школе. Рад видеть! Прошу раздеваться.

За ним мужской походкой, широким шагом подошла Таисья Павловна Бедрова — завуч школы. В длинном, чуть не до пят, темном платье, скрывавшем кривоватые ноги, она походила на монахиню. Энергично давнув ладонь Владимиру и холодно заглянув в глаза, кратко произнесла:

— С приездом!..

Володя вроде бы съежился, почувствовал себя снова учеником, увидев перед собой строгого педагога. Вспомнилось, как после окончания 7-го класса, ему по настоянию Таисьи Павловны за слабую дисциплину и успеваемость вместо аттестата выдали справку о том, что «В. П. Ушаков прослушал курс неполной средней школы…»

В 8-й класс пошел в 3-ю школу на трубный, где директор — Галина Павловна Иванова, знакомая матери — приняла его на свой страх и риск до первого серьезного замечания. После успешного окончания 8-го класса с единственной четверкой по немецкому, перешел в свою школу в родной класс.

Шептались учителя, шептались парни и девчонки, удивляясь отличной учебе Володи. Даже первая красавица класса — всегда всех лучше одевавшаяся, всех лучше певшая на школьных вечерах — отличница Милька Ремизова порой украдкой пристально глядела на него…

А еще раньше, где-то классе в пятом или четвертом, Володя после драки с Мишкой Мироном помчался по лестнице и столкнулся лицом к лицу с Таисьей Павловной. Загородив дорогу, она презрительно-строго смотрела сверху на его исцарапанное лицо, зелено-бурые синяки под глазами, распухший, кровоточащий нос, всклокоченные волосы.

— Опять дерешься, Ушаков?

— Так я защищал слабого! — дрогнувшим голосом стал объяснять Володя.

— Не оправдываться! — словно плеткой ожгла Таисья Павловна. — Знаем, как вы защищаете!..

И, проходя мимо, зло процедила:

— Колонист из тебя выйдет!.. Попомни мои слова…

Долго глотал слезы обиды тогда на уроке…

С прыгающим сердцем, взволнованный, поднимался Владимир по лестнице рядом с Александром Александровичем на второй этаж.

«Сейчас увижу ребят, Мильку. Надо сегодня же обо всем поговорить с ней. Если будут танцы — приглашу танцевать… Не должна же отказать?.. Попытаюсь проводить домой… В общем, сегодня все выяснится…»

На вечер, проводившийся в самом большом помещении — спортзале, собрались ученики обеих смен. Как же? Всем охота было поглядеть на живого орденоносца, да еще ученика своей школы. Послушать, наверняка, интересные рассказы. В зале — битком, тело к телу, будто в очереди за хлебом. У стен — чуть ли не до потолка. Остальные — давились в коридоре у обеих распахнутых дверей…

Едва Александр Александрович, Владимир и Фелицата Константиновна по одному протиснулись к столу, как грянули дружные аплодисменты. «Будто героя встречают», — смутился Володя и тоже захлопал в ладоши, оглядывая зал и всматриваясь в лица. Он увидел и узнал многих своих одноклассников — и Короткову Галину, и Свету Вольскую, и Лену Алексееву и Светку Булашевич, и Неску Чернявскую, и даже парней — долговязого Витьку Бабина и коротыша — «профессора» Андрея Рязанского, давшего ему еще в 3-м классе прозвище Адмирал. И все они или почти все, особенно девчонки, приветливо улыбались. Но ее, Ремизову, к сожалению, не увидел.

«Сидит где-нибудь сбоку — я и не вижу…»

Когда Александр Александрович, стоявший за маленькой фанерной трибуной, веско бросил в стихающую аудиторию:

— Слово предоставляется воспитаннику нашей школы, награжденному за подвиги в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками медалью «За отвагу» и орденом Красного Знамени летчику старшему лейтенанту Владимиру Петровичу Ушакову! — в зале и коридоре обвалом рухнули аплодисменты.

Володя, разрумянившись от столь неожиданного приема, вышел к трибуне. Дождался тишины, громко произнес:

— Друзья! От летчиков, штурманов, техников, механиков, стрелков, радистов и мотористов нашего дальнебомбардировочного комсомольского полка передаю вам горячий боевой привет!..

И снова зал грохнул взрывом аплодисментов.

Володя, поощряемый напряженным вниманием слушателей, говорил звонко и четко. Часто приводил примеры из боевых действий своего полка, дивизии и других частей. И когда закончил словами:

— Несомненно, в 44-м году фашисты будут разбиты! — зал снова, в который уж раз, бурно зааплодировал.

Володя, чуть вспотевший и немного уставший, направился было за стол на свое место, но ему не дали отдохнуть. Посыпались вопросы:

«А что за училище он окончил?.. Сколько времени в нем учиться?.. Давно ли на фронте?.. А страшно ли там?.. На каких самолетах летает?.. Сколько сделал боевых вылетов?.. Как часто приходится летать?.. Видел ли немцев?.. За что получил награды?.. Каков экипаж на самолете?.. Берут ли девушек в авиацию?..» И много, много других…

Под конец откуда-то с галерки из темного угла раздался развязный, ядовитый голос, полный ехидного сочувствия:

— Летчик! А отчё ты поседел?.. От страху?..

Зал возмущенно ахнул и замер в растерянности, словно ожидая, что будет дальше и чем все это кончится.

Володя краем глаза видел, как покраснели Александр Александрович и Фелицата Константиновна. Видел и чувствовал на себе разные взгляды. В большинстве стыдливые и сочувствующие. Но были и любопытные, насмешливые: «Ну, поглядим? Что ответишь? Как выкрутишься?..» Кое-где раздалось едучее хихиканье…