— Ладно, не расстраивайся. Что-нибудь придумаем. Подожди меня здесь, схожу к дежурному по вокзалу.

Как назло, около комнаты дежурного толпился народ, а его самого на месте не было. Пришлось ждать. А когда пришел — только огорчил:

— Других поездов нет, кроме утреннего.

Унылый возвращался к Любе. Что же делать? До конца увольнения чуть больше часа, а я не могу отправить ее домой. Если сию минуту не провожу — опоздаю в казарму. Главное, слово не сдержу, которое дал Умаркину. Подведу его, доставлю неприятности, а, может, и получит взыскание из-за меня. Никто другой бы не отпустил — утром прыжки — боевая учеба. На добро отвечу злом, как последний негодяй. Стыд-то какой?!.. Ужасно, за одно увольнение сделаю два нарушения. Тут простым взысканием не отделаться…

Проталкиваясь к расписанию, я, к удивлению, услышал чей-то знакомый, но гневный голос:

— Отстаньте от меня, слышите! А то сейчас же позову милицию! Отпустите руку! Вам говорят!..

В углу неподалеку от выхода какие-то два небритых субъекта, которых часто рисуют на плакатах, прижали Любу к стене.

Подскочил к ним. Схватив ближнего за ворот, рванул с силой. Тот попятился, завзмахивал руками, побежал назад, спиной расталкивая людей.

— А ну, марш отсюда! Сейчас позову патрулей!

— Ах ты, щенок! — наливаясь злобой, повернулся ко мне второй. — Под ногами путаться!?.. Раздавлю, гнида!

Он размахнулся, но я оказался проворней. (Не зря же недавно стал боксером-третьеразрядником). Увернувшись, нанес короткий резкий удар под «дыхало». Мордастый всхлипнул, застыл с открытым ртом, округлил глаза. Потом, согнувшись, побрел в сторону.

— Ну, сука! Погоди, пришьем на улице! — прохрипел кто-то у входа.

Подхватив меня под руку, Люба обрадованно говорила, заглядывая в глаза:

— Боря! Я так испугалась! И что пристали? Что надо?..

Я лукаво посмотрел на нее и бухнул:

— Ты же видная, симпатичная, привлекаешь внимание. Вот и пристали.

Люба зарделась.

— Ну уж ты и скажешь…

— А что? — улыбался я. — Я же пристал.

— Это я к тебе пристала, — рассмеялась она и, враз потускнев, зашептала испуганно: — Идем отсюда скорей! Я боюсь их! Больше никуда от себя не пущу.

Мы поднялись на второй этаж: сели на скамью.

— Ну что с поездом? Ты что-то долго был там? Я уж подумала — не увижу тебя, — засмеялась Люба.

— Ждать до утра.

— Да?! — скисла Люба, а потом встряхнув завитками, бодро добавила: — Ну да ничего! Подумаешь, ночку не поспим. В этом тоже есть своя прелесть. Правда, Боря? Запомнится навсегда…

— Правда, но у меня на это нет времени.

Я поглядел на часы, сердце сжалось от тревоги. Вот-вот доложат дежурному по училищу: «Курсант Ушаков не явился из увольнения».

Люба с беспокойством сказала:

— Да, Боря?! Сегодня такой суматошный вечер, что я забыла спросить, каким временем ты располагаешь?

— Никаким.

— Как?! До которого часу ты отпущен?

— До одного ноль-ноль.

— Как? А сколько сейчас?

— Полпервого.

— И ты молчишь?

— А что говорить?

— Но тебе же попадет?!

— Обязательно.

— Ну почему ты молчал? Не сказал сразу?.. Что не можешь меня проводить. Я почему-то решила, что раз сегодня суббота, а завтра воскресенье, то ты располагаешь временем, как я… Ой, какая дура!.. никогда себе этого не прощу! Мало того что сама себе навредила, так тебя под удар поставила. Ты прости меня, поверь, я не хотела этого…

— Верю.

— Так почему ты сразу-то не сказал?

— А как бы я выглядел в твоих глазах, когда, не успев познакомиться, брякнул: «Здравствуйте! Рад с вами познакомиться. К сожалению, не располагаю временем. До скорого свидания. Я поехал!..» Так что ли должен был я поступить у кинотеатра?..

— Мда-а, — вздохнула Люба. — Все же мог бы сказать, что не можешь идти в кино.

— Да я там не успел рот раскрыть, как очутился в зале.

— Вот что! — сказала Люба решительно. — До своего лагеря я доберусь как-нибудь одна. А ты сейчас же отправляйся в часть. Но в следующий раз, когда пойдешь в увольнение, попросись, чтобы отпустили на все воскресенье. Мне сообщишь письмом, когда и где ждать.

— Не ждать.

— Почему? — обиженно вытянулось ее лицо.

— После сегодняшнего опоздания меня больше не пустят в увольнение.

— Это серьезно? — она притихла, потом негромко добавила: или шутишь?

— Хотелось бы, но это серьезно.

— И все я виновата, — горестно вздохнула она. Взяла мою руку.

— Дай слово, что будешь писать, и прошу — скорей иди.

— Даю, — я поднялся.

— Я напишу тебе сегодня же, как доехала, а ты мне — как добрался и как встретят.

— Хорошо, — кивнул.

— Может, на каком-нибудь трамвае доедешь?..

— Сейчас они не ходят.

— Опять неприятность, пешком далеко?

— Двадцать пять километров.

— Что-о?! Когда же ты придешь? К завтрашнему вечеру…

Я улыбнулся:

— Ну почему? К сегодняшнему утру.

— Это невозможно.

— Бегают же марафонцы по сорок два километра.

— Но ты же не марафонец. Нет, нет. Это выше моего понимания.

«Но Вострик же бегает по 40 километров! Почему я не смогу?» — чуть не вырвалось.

Люба раскрыла сумочку, порылась в ней, достала деньги, протянула.

— Здесь пять рублей, может, поймаешь какую-нибудь машину… К сожалению, больше у меня нет.

Я покраснел.

— Спасибо, не надо. Деньги у меня есть. А машину вряд ли сейчас найдешь.

— Возьми, — настаивала Люба, — они не помешают.

— Нет, самой пригодятся. Ладно, побежал…

Уже подошел к лестнице, когда услышал:

— Боря! Постой!..

Она, догнав, взволнованно зашептала:

— А если те двое караулят тебя?.. Может, дождешься все-таки утра? Все равно уж опоздал?..

— Не беспокойся, я бегом, им не догнать.

— Ну береги себя…

— Спасибо.

Побаиваясь, вышел из вокзала, готовый ко всяким неожиданностям. На площади машин почти не было. Всего каких-то три фургона. Озираясь, не встретиться бы с небритыми мордами, подскочил к грузовикам. Но те оказались закрытыми и без шоферов. Ну и черт с вами! Нисколько и не надеялся.

Не раздумывая больше, не теряя драгоценного времени, побежал рысцой, гулко бухая сапожищами по асфальту…

И вот прибежал и сижу теперь неприкаянным в казарме… Так зачем я поступал в училище?.. Чему научился?.. Если совершил свой первый в жизни по-настоящему гражданский поступок, за который вместо благодарности так жестоко хотят наказать, как не наказывали и не накажут никого из роты…

Мотая головой, словно вытряхивая мысли-шипы, я продолжал маяться…

СЕКУНДЫ МУЖЕСТВА

Наконец под вечер притопала рота, враз наполнив казарму шумом и гамом. Оно и понятно — только что прыгнули второй раз в жизни и не остыли еще от пережитых волнений.

Вострик нашел меня в ленкомнате, где никого еще не было.

— Ты где это пропадал? — требовательно-недовольно спросил он. — Уж не у ней ли ночевал? — сощурился враждебно.

— Если будешь говорить в таком духе — ничего не скажу, — ответил холодно.

— Сразу уж обиделся? — смягчился Вострик. — Знал бы, что произошло со мной…

— Что?..

— Не скажу, — заулыбался Петр, — сперва расскажи ты. Я ведь ждал, ждал, не мог дождаться. Всякая чушь лезла в голову.

Выслушав меня, вздохнул облегченно, похлопал по плечу.

— Молодец! Хвалю за храбрость! Жаль — не на меня нарвались.

С любопытством спросил:

— Ну и что теперь будет? Какое взыскание ждешь?

— А-а! — поморщился я. — Будь, что будет! Лучше расскажи, что произошло?..

Глаза Петра загорелись. Посмеиваясь, он вспомнил необычное во всех деталях.

Басовито рокоча мотором, Ан-2 набирал высоту. Поглядывая друг на друга, сидели курсанты, ожидали замораживающей команды: «Приготовиться к прыжку!..»

Стих мотор, машина перешла в горизонт, будто замерла. Наконец, «выстрелила» команда. Все встали, еще крепче сжали вытяжные кольца, в затылок друг другу выстроились у двери. И вот двери открылись. Далеко-далеко внизу подернутая сиреневой дымкой — земля. В этот миг каждый парашютист замирает в ожидании команды: «Пошел!» И она громыхнула.