– Я же говорила вам, преподобный отец. Он должен соблюдать пост, как все мы, – сказала Мать. – Это очень важно. Он должен быть полностью подготовлен.

– Не думаю, чтобы немножко овощей с мясом сильно повредили ему, Эстер, – заметил Родитель.

– Он съел половину, – возразила Мать, указывая на коричневую подливку, которую уже с интересом обнюхивал Монро.

Отец Бернард позвал собаку, но Мать пренебрежительно махнула рукой:

– Пусть ест, преподобный отец. Теперь уже все равно.

Хэнни принялся облизывать пальцы. И тут Мать, тяжело дыша, схватила его за руку и потащила к задней двери. Открыв ее навстречу струям дождя, она до тех пор запихивала пальцы Хэнни все глубже в глотку, пока он не вывернул содержимое желудка на ступеньки.

Я умыл брата в кухонной раковине и отвел его в спальню прилечь.

Я попытался уговорить Хэнни еще поспать, но он по-прежнему был возбужден и постоянно ходил в туалет. Каждый раз он возвращался оттуда все более бледным, с покрасневшими, воспаленными глазами. Наконец он сел на край моей кровати, гремя банкой с гвоздями.

– Где болит, Хэнни? – спросил я, прикасаясь к его вискам, лбу и макушке.

Он расположил руки на голове, образуя каску. Болело везде.

– Попробуй уснуть, Хэнни, – предложил я. – Тебе станет лучше.

Брат взглянул на меня, затем коснулся матраса.

– Хорошо, – сказал я, – но только недолго.

Я лег рядом с ним, и через несколько минут он захрапел. Я постарался как можно тише выбраться из кровати и вышел из комнаты.

Дождь перестал, последние капли воды стекали по старым водосточным канавкам, проложенным по булыжнику к массивной сточной решетке посередине двора.

Снаружи, как и внутри, «Якорь» производил впечатление места, которое жители многократно покидали. Места, обманувшего надежды и заброшенного. Стены, окружающие двор, развалились, превратившись в мозаику из камней разного размера, которые никто не мог сложить заново, поэтому разломы были просто затянуты проволокой. В углу можно было видеть небольшой сарай с жестяной крышей. Он был заперт, обнесен цепью, птичий помет обильно покрывал, его стенки. А дальше, за пределами двора, начинались огромные пустынные поля, так давно не возделывавшиеся, что ржавые плуги, культиваторы, сеялки, брошенные там еще с тех времен, когда мы только начали ездить в Лоуни, были почти полностью погребены под зарослями крапивы и терновника.

С моря дул порывистый ветер, словно проводя гигантской расческой по низкорослой траве и бросая в дрожь стоячую воду в крупных водоемах. Послышались какие-то звуки. Я обернулся. Рядом со мной стоял отец Бернард.

– Эндрю в порядке?

– Да, преподобный отец. Он спит.

– Хорошо.

Священник улыбнулся и кивнул головой в сторону моря:

– Вы раньше приезжали сюда каждый год?

– Да.

Он недоверчиво присвистнул:

– Не сказать чтобы здесь было много развлечений для мальчишки.

– Нормально было.

– Напоминает мне места, где я вырос. Мне не терпелось уехать оттуда. Скажу тебе, когда меня направили в Ардойн, жилье, которое мне предоставили, было просто райским по сравнению с тем, что на острове Ратлин. Для начала, в доме был туалет.

– И как там было? Как в Белфасте? – спросил я.

Я каждый вечер смотрел репортажи про него в новостях: баррикады, бутылки с огнесмесью…

Отец Бернард посмотрел на меня, понял, о чем я спрашиваю, и снова перевел взгляд на поле:

– Ты не захочешь там оказаться, Тонто. Поверь мне.

– Пожалуйста, преподобный отец.

– Откуда такой внезапный интерес?

Я пожал плечами.

– В другой раз, ладно? Хватит того, что Крамлин-Роуд в июле совсем не забава… – Отец Бернард кивнул в сторону поля. – Я собираюсь прогуляться. Хочешь со мной?

Священник раздвинул проволоку, я пролез сквозь нее и в свою очередь сделал то же самое для него. Оказавшись с другой стороны ограды, отец Бернард оправил куртку, и мы двинулись в сторону «Танка», спугнув пару куликов, которые с шумом вырвались из травы и улетели.

– Она желает добра, – сказал отец Бернард. – Твоя мать. Она только хочет помочь Эндрю.

– Я знаю, – вздохнул я.

– Со стороны это, может быть, выглядит и не так, но она сейчас в страхе.

– Да.

– А страх толкает людей на странные вещи.

– Да, преподобный отец, я знаю.

Священник похлопал меня по плечу и сунул руки в карманы.

– Ему станет лучше? – спросил я. Вопрос вырвался, прежде чем я смог себя остановить.

Отец Бернард оглянулся на дом:

– Что ты имеешь в виду под словом «лучше», Тонто?

Я колебался, и тогда отец Бернард, подумав секунду, задал этот вопрос по-другому.

– Я хочу сказать, что бы ты изменил в нем? – спросил он.

Я никогда раньше не думал об этом.

– Не знаю, преподобный отец. Чтобы Хэнни мог говорить.

– Это то, что тебе хотелось бы? Чтобы он заговорил?

– Да.

– Похоже, ты не очень уверен.

– Я уверен, преподобный отец.

– А ты думаешь, что Эндрю из-за этого несчастлив? Из-за того, что он не может говорить?

– Не знаю. Вроде бы не очень похоже.

Отец Бернард взвесил мои слова с глубоким вздохом, а затем заговорил:

– Послушай, не знаю, будет ли Эндрю лучше в том смысле, в каком ты хочешь. Тут Бог решает. Все, что ты можешь, это молиться и положиться на Него в том, что, как Он решит, так и будет лучше всего для Эндрю. Ты еще молишься, Тонто?

– Да.

Отец Бернард насмешливо улыбнулся. Хоть он и задал вопрос, но я думаю, он знал, что я не молюсь, и причем уже давно. Священники, как доктора, знают, что люди врут, чтобы не разочаровывать их.

Мы подошли к «Танку», и отец Бернард положил руку на камень и пощупал поверхность. Он провел пальцем вдоль длинной трещины и выудил клок мха, пропуская его волокна между пальцев:

– Богу известно, что нелегкий это путь, понимаешь? Он позволяет сомневаться в вере снова и снова. – Отец Бернард пристально разглядывал окаменелых моллюсков и аммониты. – А теперь, великий мудрец, скажи-ка, что там говорится в пятнадцатой главе у Луки.

– Насчет заблудшей овцы?

– Да. Ишь, раз ты помнишь это, значит, ты точно еще не проклят на веки вечные.

Отец Бернард двинулся вокруг камня, нащупывая, за что ухватиться, потом подтянулся и влез на самый верх. Уперев руки в бедра, он оглядел пейзаж, а затем его внимание привлекло что-то под ногами.

– Эй, Тонто, – позвал он. – Лезь сюда.

Он опустился на колени и принялся водить пальцами в наполненной водой выемке. Потом озадаченно посмотрел на меня.

– Это буллаун, – сказал он. – Мальчишкой я видел такой у нас на ферме…

Он снова взглянул на меня, взял мою руку и прижал пальцы к краям выемки.

– Чувствуешь, как гладко? Это не вода прорезала. Это вырезано человеком.

– А для чего, преподобный отец?

– Такие вырезали лет сто назад, чтобы собирать дождь. Тогда считали, что, когда вода не касается земли, она обладает магическими свойствами.

Он поднялся и вытер руки о куртку.

– Бабушка заставляла коров на нашем поле пить из него. А если у меня случался жар, она вела меня к нему и купала в воде, чтобы вылечить меня.

– И получалось?

Священник глянул на меня, нахмурился, потом коротко рассмеялся:

– Нет, Тонто, не получалось.

Он слез вниз. Я уже собирался сделать то же самое, как увидел, что на дороге внизу остановился «лендровер». По кресту на дверце я определил, что это была машина Клемента, но самого его в машине не было.

Два человека на переднем сиденье повернули головы в мою сторону, хотя трудно было сказать, смотрят они на меня, на «Якорь» или на рощу позади дома. На что бы они ни смотрели, даже с этого расстояния было видно, что это те двое, которых накануне отец Бернард просил помочь. Один был похож на быка, второй был с собакой. Паркинсон и Коллиер.

– Что это был за шум ночью, преподобный отец? – спросил я.

– Между нами, – отвечал он, – я не слышал ни звука.

– Но вы сказали, что это фермеры.