Размышления старого Baboon а.

«Прежде чем писать сказки о войне, почитай «Ленка-Пенка», отлично прочищает мозги» - сказали мне. Почему бы нет? – подумал я, и принялся за рассказ.

Читаю его, и, действительно, мозги прочистились, начало вспоминаться собственное детство.

Шестидесятые годы. Не знаю, как там, на Западе, у нас здесь ещё все жили прошедшей войной.

Неудивительно: фронтовики тогда были совсем ещё молодыми, моим родителям слегка за сорок.

Отец служил на Дальнем Востоке, воевал с японцами, так что ему повезло.

Мама во время войны жила в Москве, копала противотанковые рвы, попадала под бомбёжку, рассказывала, каково это. Много рассказывать тогда не могли, да и не хотели вспоминать.

Вспоминали тридцатые годы. Отец говорил, что в десять лет не мог ходить, только ползал. Голод.

Тридцать третий год. «Взрослые щелкают конопляное семя, а мы ползаем по полу и едим шелуху».

Мама говорила, как они, детьми, ходили на колхозное поле, собирать гнилую картошку, чтобы сварить кисель. Взрослым нельзя, посадят. За детьми только гонялись на лошадях, с нагайками.

«Разве убежишь от лошади?» - вспоминала мама.

Но это родители, пережили и голод, и холод, и страшную войну.

Читаю книгу. Арсеньева.

«До четырёх лет считала себя мальчиком». Интересно. Я помню, что я ЕСТЬ, и хочу ЕСТЬ. Кто я, меня совершенно не интересовало. Нас и так было четверо братьев, старшему десять, мне два.

Нет, первое моё впечатление: я лежу в кроватке и воплю от голода на весь дом.

Подходит мама, берёт на руки, начинает кормить с ложечки манной кашей. Я голодный, хочу сам, тянусь за ложечкой. Мама смеётся.

Родился я в интересном месте. Называлось оно по–корейски Тафуин. Что означает «Мыс Счастья»

Наш ДОС стоял в основании мыса Пещурова, на котором стоит маяк. Так и местность называется. Маяк.

С одной стороны - Астраханский пляж, с другой – просто пляж. На север – бухта Гайдомак с купалкой, на западе – Гайдамакский пляж, далее пляж Первой Камышовой речки, дальше пляж Второй Камышовой речки, и так до мыса Де Ливрона. Дальше уже бухта Анна.

Напротив Гайдомакского пляжа есть озеро Лебяжье, там разводили рыбу.

Здесь родился и мой старший брат Юрка. Двое более старших брата родились в Тамбове и Караганде.

В ДОСе у нас была двухкомнатная квартира, где мы и жили был сарай, был огород.

Мы любили сладости, отец давал нам по кубику сахара каменной твёрдости, и мы часами танцевали с ними. Какая вкуснятина!

Наверно, организм требовал глюкозу, сладости. Недалеко от нас был зверосовхоз. Там разводили норок. Вы знаете, как пахнет рассерженная норка? Лучше вам не знать.

Осенью норок забивали, трупики вместе с соломой сжигали на берегу.

Мы рылись в этих кучах с горелыми трупиками норок в поисках баночек с витаминами. В каждой баночке обязательно оставались одна-две витаминки, которые давали норкам для роста шерсти.

Перед забоем норкам в поилки наливали коньяк. Все забойщики были веселы.

Упоминается в рассказе про Ленку пряник. Такие пряники бывают, или бывали, без глазури. Да, расколешь молотком, крошки можно сосать, потом жевать. С глазурью они прогорклые. Маргарин, наверно, горчит. Но мы их ели. Это же пряники! Но это было позже.

В своём рассказе «Мальчик» я упомянул Сашу, которая падала с обрыва. Думаете, вымысел?

Саша удержалась. Я – нет.

Сколько там метров? Или пятнадцать, или двадцать, подойдёшь, посмотришь, повспоминаешь…

Было мне три года, лёгкий. На всю жизнь запомнилась полынка, зажатая в кулачке, выдернутая с корнем, на фоне голубого неба.

Ничего, обошлось, только ноздрю разорвал, да полщеки. Выкатился на камни, лежу, молчу.

Спасла меня девочка лет двенадцати, которая в это время стояла на камне. Камень тоже интересный, его то замывало песком, то раскапывало, почти весь, поэтому дети любили на нём стоять.

Позже я смотрел с этого камня на место, где я лежал, видно плохо, видно, девочка увидела, как я летел.

Принесли меня домой. Бедная мама!

- Мама, не плачь! – успокаивал я её, - Я живой.

Пришёл отец на обед. На счастье, приехала водовозка, и меня увезли в больницу.

Зашили щёку, как ребёнок зашивает дырку в одежде: собрали всё в кучу и зашили. Мальчиков украшают шрамы. Я комплексовал до 15 лет. Стеснялся девочек. Этакий уродец!

Как ни странно, последствия моего полёта больше отразились на моём брате, Юрке.

Юрка следил за моим полётом, потом убежал, и его долго не могли найти.

Подумаешь, я повскакивал ночами с воплем, когда снились непонятные сны. Отец, наш суровый отец, отслуживший в армии восемь лет, брал меня на руки и успокаивал.

Юрка вставал молча, и долго. Ходил по дому.

Я долго не мог понять, почему он так меня любит и ненавидит одновременно.

Потом я ещё сломал ему ногу. Не верите? Сломал…

Думаете, мы вынесли из этого урок? Нет, лазили мы по отвесным скалам, смеясь над трусами.

Дети у нас в посёлке нередко гибли. Одну девочку откачивали у меня на глазах. Не откачали. Мама водила меня на пожар, показать заживо сгоревшую девочку, чтобы я знал, к чему приводят игры с огнём. На что там смотреть? Чёрная головёшка. Чувствительнее было на попке, ремнём, привезённым отцом с войны.

Старший говорил, что ему попадало пряжкой.

Был у нас сосед по улице. На двенадцать лет ему подарили мотовелик, и он разбился насмерть.

Мама водила меня на похороны, я сидел, и слышал, как погибший мальчик спрашивал меня, буду ли я есть конфеты, и пить чай возле его тела. Я сказал, что нет, и ушёл.

Мама расстроилась: родители мальчика были богатые, а без меня присутствовать было нельзя.

Ночью мальчик пришёл ко мне и попросил проводить его.

Сколько я подобных историй читал, и все дети были в свитерах. Почему? Холодно там?

Я проводил его до угла забора, дальше он меня не пустил. О чём мы разговаривали, не помню. Знаю только, что я приобрёл редкий дар: нравиться людям. Только с одним условием: я должен соответствовать представлению людей о себе. Я не могу поступать, как все. Не прощается.

Поэтому в моих рассказах вызывает возмущение у некоторых, что моего героя начинают все любить. Каждый автор пишет о себе, даже выворачивая рассказ наизнанку. Привык я. Меня сильно обижает, когда кто-то не понимает меня.

Так же и те, которые пишут отзывы. Они пишут о себе.

Что-то я ушёл от темы.

Про блокадный Ленинград. Сразу вспомнилось кино про девочку, которая пережила блокаду. Я не любил кино про войну. Такое ощущение было, будто всё это пережито лично, настолько всё было пропитано воспоминаниями. И, когда девочка на буржуйке начала что-то жарить, типа котлеток, я так искренне радовался! Она выходила соседского маленького мальчика, не отдала его в детский дом, когда уже все умерли. Потом приехал папа мальчика с фронта. По - моему он их двоих взял к себе. Не сразу, война продолжалась. Тихая была девочка, сил не было громко разговаривать.

Снится ей сон: стол, на котором стоят торты, пирожные… «Что бы ты хотела, девочка?» «Хлеба!».

Не знал я такого голода. Подумаешь, есть хочется! У нас была РЫБА. Рыбы было много. Камбалу и сейчас ем с удовольствием, а вот краба нет. Объелся. Тогда ни крабов, ни, тем более, кальмара, не ели, брезговали. Корейцы научили есть.

Тогда ещё в море водилась рыба. Мы ходили, ловить. Тогда июнь был холодный и дождливый, выше 15 градусов температура не поднималась. Чтобы ловить рыбу, надо было залезть полностью в воду, набрать ежёй. Кого-то мы стеснялись, лезли в воду в трусах, и потом мёрзли в мокром, целый день. Такое вот удовольствие. Но ловили, и дома жарили вкуснющую рыбку. Назывались ленки. Похожи по вкусу и жирности на терпуг.

Как-то раз идём с уловом домой, а навстречу мальчишки постарше нас.

- Отдавай рыбу!

- Иди, да налови! – отвечает мой брат.