— Спасибо, — сказала она, после чего надолго замолчала. И он понял, что она уже не спросит его о том, что было позавчера. Он тоже молчал, не зная, что будет полезным сказать.

Эмри продолжила, положив маленькие ладони на грязную, заслеженную чужими отпечатками столешницу из чёрного стекла:

— Ты ведь понял уже, что произошло? — спросила она его.

Гений не понял не только, что произошло, но и о каком происшествии она вообще сейчас говорит.

— Я пришла, чтобы помочь тебе, — сказала она, и Гению показалось, что каждая новая фраза даётся ей с трудом.

— Мне не нужна помощь, и кроме того, — теперь была его очередь выдавливать из себя слова, — я хочу, чтобы ты уехала.

Эмри хмыкнула, неудачно изобразив веселье.

— Тут все так хотят от меня избавиться. И как назло, я не могу уехать прямо сейчас.

Гений не выпускал из рук свой маркер.

— Я просто хочу, чтоб ты выжил. Услуга за услугу, — пожав плечами, невпопад заметила она, и Гений подумал, что Эмри испытывает такие же проблемы с коммуникацией, как и он сам. Они не понимали друг друга. Они и не стремились понять друг друга.

— Я помогу тебе попасть в корпорацию. И там обязательно найдутся люди, которые захотят от тебя избавиться. Но ты, — Эмри не изменилась в лице, — стреляй, когда придёт время.

Всё было просто. Она спятила, и ещё больше, чем он. Именно поэтому она так спокойно отправилась два дня назад в Четвёртый сектор, а сегодня пришла, чтобы спасать его от несуществующих угроз. И это спустя восемнадцать с лишним лет.

— Ты в порядке? В кого я должен стрелять? Зачем мне идти туда, где меня убьют…

У него было ещё примерно двадцать пять не терпящих отлагательств вопросов.

— Ты поймёшь, когда придёт время, — ответила ему Эмри, ничего тем самым не объяснив.

— Почему? Почему ты всё это делаешь? Почему ты не улетела вчера? — спросил Гений, ощутив снова, впервые за много месяцев, то мучительное нечто: он не понимал другого человека.

Он вообще плохо понимал других людей, но эта ситуация оказалась совсем уж исключительной. В ней фигурировало холодное оружие, к которому Гений относился со здоровым опасением, а также гипотетическая необходимость в кого-то стрелять, чего он тоже, конечно, ни разу не делал и не собирался.

Когда Эмри встала со стула и направилась к двери, Гений подумал, что ни за что на свете он никуда за ней не пойдёт. У человека должно быть чувство самоуважения. Он не понимал, что значит чувствовать самоуважение, но прекрасно знал, что в этой ситуации оно должно проявляться. И он его проявлял.

Эмри не толкнула дверь, остановившись на полпути. Она обернулась, и Гений рискнул заглянуть ей в глаза. Но совершенно напрасно: он никогда не понимал людей, видящих в глазах других что-либо. И по глазам Эмри он, конечно, не определил, что она чувствовала или даже что она хотела своим взглядом показать. Была ли она растерянна или радовалась оттого, что всё идёт по плану — она не улыбалась и не плакала.

— Почему? — переспросила она, вернувшись к его столу и наклонившись так, чтоб никто из окружающих её не услышал. — Потому что я люблю тебя, вот почему.

Она отвернулась. Гений сидел, всё так же молча рассматривая чашку, которая, кажется, подёрнулась льдом от безэмоциональности её тона. «Это неправда», — подумал он, сохранив самообладание. Она уже разрушила его жизнь и теперь зачем-то пыталась сделать это ещё раз. Это было столь бесчеловечно, что вызывало злость. Что значит ощущать злость, Гений понимал. Эмри вновь обернулась:

— И я пришла тебя спасти. Ну же, ты должен немедленно пойти со мной. Четвёртая пешеходная в нашем распоряжении.

И она снова оказалась у двери, когда Гений мысленно повторил, что никогда никуда за ней не пойдёт. В конце концов, самоуважение должно быть у всех, это гарантированное и неотъемлемое право каждого на самозащиту от бесконечного унижения, лежащего за пределами трепетно очерченных границ.

И когда он оказался за дверью, когда он смог, пусть и не полной грудью, но вдохнуть утренний воздух пронизанного садами внешнего города, Эмри подошла к нему настолько близко, что он мог видеть две мелких морщинки в уголках её глаз.

Гений непроизвольно отодвинулся от неё, оказавшись прижатым к стене. Он оглядывался вокруг, пытаясь зацепиться за что-нибудь взглядом, но то, что происходило вокруг, ужасало его: на четвёртой пешеходке, где его двадцать минут назад чуть не раздавили в толпе, не было никого, кроме них. Кроме него и Эмри.

Не дождавшись ответа, его бывшая жена сделала маленький шаг вперед, уничтожив этим шагом разделявшее их пространство. Вырвав маркер из рук Гения, Эмри опустила его в один из карманов его пиджака.

— Это право. И честное слово, мне неинтересно знать, что ты мне скажешь.

Она настолько придвинулась к его лицу, что Гений зажмурил глаза, стараясь заставить весь этот кошмар исчезнуть. Она открыла сумку. Что-то тяжелое и холодное опустилось во второй карман пиджака.

— А это лево. Стреляй в голову.

IV

«Что я должен чувствовать? — этот ненавистный ему вопрос отравлял бескрайнюю радость Гения. — Что в этой ситуации чувствовал бы другой?» И, к сожалению, в его случае этот вопрос не был праздным. Без ответа на него Гений был абсолютно сумасшедшим, он был опасен для общества. Он был пригоден разве что в качестве подопытного в исследовательских центрах корпорации.

Правильный ответ на этот вопрос привёл его туда, где он был: в технический отдел корпорации «Эмджей», что уже само по себе было практически невероятно. Но лишь на первый взгляд. Улыбка, строгое лицо, набор стандартных приёмов по обведению вокруг пальца тех, кого ему вверило в управление вышестоящее руководство. Жизнь в корпорации была игрой по правилам, которые редко ставили Гения в тупик. Окружающие могли догадываться о том, что он отличается от них, но это не имело ровным счётом никакого значения, пока они обязаны были выполнять его распоряжения.

Всё, что было за пределами, понять было совершенно невозможно. Люди говорили одно, а имели в виду совершенно другое. Объясняя мир, люди веками создавали литературу и кино, словно злонамеренно рассказывающие об этом мире откровенную неправду. Но Гений знал, что никакого умысла у них не было. Ведь все они точно так же, кто-то больше, кто-то меньше, не понимали мир средствами разума. Вместо этого они, даже самые неразумные из них, обладали чувством, направляющим их в нужную сторону в огромном человеческом муравейнике. Это чувство не было инстинктом, инстинкты были вполне присущи Гению, как и эмоции, ведь, в конце концов, биологически он ничем от них не отличался. Но его чувства были другими.

Взгляд Гения скользил по непроницаемым витринам, вид на которые открывался с четвертой пешеходки: когда-то они с Эмри гуляли здесь вместе. Ещё до того, как ей дали членство корпорации. Об остальном ему и вспоминать не хотелось. Она любила его. Но что это значило?

Не вдаваясь в значения отдельных слов, лгала она или говорила правду? И зачем она делала то или другое? Она не могла говорить правду, несомненно.

Счастье, беспредельное и переполняющее его, было вызвано ложью, смысла которой он даже не понимал. И к сожалению для Гения, это была не интуиция, а опыт.

Он не хотел думать о прошлом, но, кроме прошлого, у него не было ничего: ни собственности, ни друзей, ни семьи.

Гений захотел остановиться и присесть на бортик фонтана, за мраморным краем которого начинался уходящий вглубь внешнего города лимонный сад. Когда-то, восемнадцать лет назад, здесь косили траву и Эмри голым пальцем согнутой ноги трогала обрубленные сочащиеся травинки.

Нет, кое-что у него всё еще оставалось, и ради этого ему следовало поторопиться. Гений бросил последний взгляд на неубранную травяную гору у фонтана. Человек, который стриг газон, будто куда-то убежал, найдя более важные или интересные дела.

Ему потребовалось несколько минут, чтобы сложить два и два, но теперь он понял, что произошло.

Ну конечно, Комитет по этике снял поправку об ограничениях использования и распространения внешней памяти. Именно поэтому, блуждая по внешнему городу, он так и не смог войти внутрь: были приняты меры по защите тайны корпорации и все магистрали, ведущие внутрь, были отведены. Он и сам был прекрасно знаком с этим планом.