«Это должно было бы доставить тебе огромное удовольствие, — подумала она, мысленно обращаясь к Гению и неотрывно следя за временем. — Никогда в своей жизни я ещё не полагалась на тебя в такой степени. И уже никогда не положусь».

Если б не удачное стечение технологических обстоятельств, смерть Эмри могла бы оказаться куда более мучительной, а если б она так и не решилась на самоубийство, жизнь после всего, что она сделала, была бы мучительной вдвойне: она, пожалуй, и стала бы для Эмри самым страшным наказанием за всё.

И раз уж ей выдался шанс закончить свои страдания безболезненно, она не собиралась его упустить: ровно в десять часов по местному времени в её внешней памяти, как и во внешней памяти всех остальных жителей Земли, возникнет сбой, вследствие которого она на несколько минут потеряет сознание.

«И почему мне так хочется, чтобы ты выжил? Как будто всё это ещё имеет какое-то значение», — подумала она, хотя в последние две минуты, наверно, следовало бы предаваться каким-то более безысходным мыслям. Но, увы, чем дальше, тем меньше она могла себя контролировать. «Какая же ты бессердечная дрянь, Эмри», — сказала она вслух, на этот раз — самой себе. Даже теперь, попрощавшись с этим миром, она упорно фальшивила, продолжая испытывать не то, что должны испытывать все нормальные самоубийцы.

Ей вспоминалось другое, бесконечно далёкое теперь утро, пришедшее на смену той ночи, когда Гений выгнал её из квартиры и велел не попадаться ему на глаза. Это было, пожалуй, одно из самых любимых воспоминаний Эмри: её так забавляла борьба Гения с собственными очевидными желаниями, что она, конечно, просто не могла от него отступиться, и необходимость следить за ним выступала в данном случае не более чем предлогом. Она специально пришла в отдел раньше него (хотя с его графиком это далось ей непросто), чтобы поотвлекать немногочисленных в тот ранний час сотрудников от работы. В отделе обнаружилось даже несколько человек, которые смогли её вспомнить, и она, разумеется, нашла, что с ними обсудить. Когда сам Гений, непричёсанный, не слишком гладко выбритый и невыспавшийся (спал ли он вообще?), зашёл в свой отдел, она подумала, что готова была бы много заплатить за то, чтоб ещё хоть один раз увидеть его настолько возмущённым происходящим. В тот момент она, кажется, присев на краешек стола, рассыпала комплименты туфлям молодой девушки-стажёра и с искренне довольным выражением лица обсуждала с ней разницу в том, что носят теперь в Первом и Третьем секторах, а один из узнавших её сотрудников, пытаясь привлечь её внимание, любезно протягивал ей стакан с кофе.

Когда Гений схватил её за локоть и резко потянул в сторону кабинета, Эмри сохранила всё такой же непринуждённый вид и продолжила свой разговор с сотрудницей, правда для этого ей пришлось обернуться и говорить громче.

«Меня нет», — раздражённо объявил он, втолкнув Эмри в кабинет.

Эмри показалось, что за захлопнутой им дверью кто-то не выдержал и сдавленно засмеялся. Да, не только ей редко выпадало удовольствие видеть его до такой степени взбешённым. И да, это было слишком прекрасное утро, чтобы в очередной раз выслушивать его нотации. Если он и мог кого-то запугать, только не её, ей он был совершенно не в состоянии даже слегка испортить настроение.

Всё с той же милой, благожелательной улыбкой на лице она размахнулась и что было сил ударила его по щеке. И то короткое, практически моментально исчезнувшее с его лица выражение невинного удивления, непонимания, чем он мог бы это заслужить, абсолютно того стоило.

Он так этого и не понял, но понимание было тут совершенно излишним. Эмри достигла своей цели: этот удар стал для него последней каплей. Они потратили восемнадцать лет на то, чтоб поиздеваться друг над другом, у них оставалось слишком мало времени, чтобы продолжать в том же духе.

И вновь Эмри пришла в голову совершенно неуместная метафора: она подумала о том, что весь её план сводится к тому, чтобы залепить такую же наглую и неожиданную пощёчину каждому мировому лидеру, каждому политику, грезящему о перспективах, открываемых всемирным распространением информационного оружия. И с особенным, ничем не отягчённым удовольствием она бы ударила по лицу главу Одиннадцатого сектора. Возможно, не один раз.

На этой фальшиво-оптимистической ноте у неё кончилось время: она разбежалась и прыгнула вниз.

XLI

— Так что, вы говорите, Меженова сделала с организацией освобождения? — полюбопытствовал занявший освободившееся в комитете место Питер Маркус, который ждал этого назначения, кажется, уже лет десять.

— «Освобождают» теперь бывший Четвёртый сектор, — с готовностью ответил Моррван. — У них же там объединение намечается. Совместный совет директоров и всё такое. Нужна инфраструктура, вот они и строят, — он махнул рукой. — Короче, что с А-17, что без — сплошное нарушение прав человека.

В комитете прошла беспрецедентная по масштабам чистка, в ходе которой все уличённые в содействии Роулсу были не только исключены из основного состава и штата экспертов, но и, если на то были основания, — отданы под суд.

— Я бы на твоём месте не была так радикальна в оценках, — осторожно заметила Сонцев.

Однако Моррвана её серьёзный тон вовсе не лишил желания давать комментарии.

— Уж кто, как не я, Хелен, может оценивать, а? Это не нас с тобой больше двадцати дней продержали взаперти? Съездили в командировку, называется. Не знаю, как ты, а я в Третий сектор больше ни ногой.

Она недовольно вздохнула.

— Я очень надеюсь, что наш председатель появится в ближайшее время, иначе нам… придётся как-то решать этот вопрос.

— «Наш председатель»? Ты имеешь в виду «наш спаситель человечества»? Ну, насколько мне известно, она до сих пор в Третьем секторе.

— Что она там делает столько времени? — спросил Маркус.

Сонцев предостерегающе посмотрела на уже готовившегося ответить Моррвана, и он демонстративно развёл руками.

— Вот по этому поводу я бы уж точно воздержалась от шуток с учётом того, что её никто не видел с того дня, как А-17 было отключено и мы покинули сектор. Её дочь вообще сказала, что она покончила с собой. Так что ничего особенно смешного во всём этом не вижу.

— Ну как знаешь, Хелен, — обиженно сказал Моррван, — а я в это точно не верю. Меженова же однозначно сообщила, что с Эмри всё в порядке и сегодня она появится здесь.

— Я думаю, если б с ней всё было в порядке, она бы давно уже с нами связалась. Как-никак почти неделя прошла, — не слишком весело возразила Сонцев. — К тому же мы ждём её уже час, а я не помню, чтоб она хоть раз куда-то опоздала.

— В таком случае, полагаю, мы должны начать без неё, — признал Моррван. — Тут, кажется, было какое-то письмо на её имя.

— То есть? — Хелен пристально посмотрела на него.

— Ну, бумажное письмо. Бывший секретарь Роулса передал.

В этот раз на него с недоумением посмотрели абсолютно все присутствующие.

— А ты не думал, что это может быть опасно? Кому, бога ради, могло понадобиться отправить бумажное письмо в комитет?

— Сама лучше посмотри, — предложил Моррван, подвинув к ней конверт.

Сонцев, впрочем, не торопилась следовать его примеру и брать конверт руками. Она слегка привстала, чтобы рассмотреть надписи на нём.

— Ошибка в имени? Очень мне всё это не нравится, и предлагаю не вскрывать, — резюмировала она.

— Ошибка? — с усмешкой переспросил Моррван. — Я бы сказал, Меженову виднее. К тому же, если рассматривать «Эмри» не как имя, а как типичное международное сокращение, образованное от имени с реверсированием первого слога… Всё логично.

— Логично, да только неправильно, — прервала его Сонцев. — Но и это не главное. Обрати внимание на дату отправки письма.

— Тридцать первое августа. Ты намекаешь на то, что оно месяц сюда шло? Ну бывает, — Моррван вновь пожал плечами и придвинул письмо назад к себе.

— Да нет же, — Сонцев даже удивилась его недогадливости, — я намекаю на то, что тогда Эмри ещё не была председателем Комитета. А здесь ты сам видишь, что написано… Это, помнится мне, тот день, когда мы пытались уничтожить А-17, и…