Погасив свет, он решил, что палец о палец не ударит, чтобы произвести на нее особое впечатление. Она состоятельная бизнес-леди – он писатель. У нее пять магазинов – у него пять книг прозы. Если он и будет видеться с ней, то лишь для того, чтобы собрать материал для новой вещи. Он не в том возрасте, чтобы распускать хвост перед каждой красоткой.

Засыпая, Медведев вспомнил, что впервые за эти дни не позвонил жене.

Проснулся Медведев в прекрасном настроении. И утренний ветерок, колышущий занавеску, и солоноватый запах моря, и шелест пальмы за открытым окном создавали ощущение, что здесь, на островке в далеком Эгейском море, с ним должно произойти что-то важное и значительное. Быть может, он напишет блестящие главы романа, быть может, случится нечто потрясающее… Быть может, ничего не произойдет, но он вернется в мглистый декабрьский Питер с новыми идеями, мыслями, чувствами и сжатый, как пружина.

Он услышал, как под окном зашипела вода, и выглянул. Анатолия, держа в приподнятой руке дымящую сигарету, пыталась другой поливать из шланга пол террасы и одновременно подкрутить кран на трубе. Попытка удалась, но струя воды снесла пустое пластиковое ведро с надгробных камней, прислоненных к стенке флигеля – их никак не могли забрать археологи, – и окатила разложенные на могильных плитах половики. Анатолия заворчала, сунула намокшую сигарету в рот, вернула отпрыгнувшее ведро на мраморный постамент, сделала ему внушительный знак рукой – «стоять!» и закрепила шипящий конец шланга на багажнике велосипеда Лайлы.

На террасу, как на сцену, бильярдным шариком выкатился толстячок Ларс, шведский поэт с детской физиономией, и, держа руки за спиной, стал быстро ходить вдоль ограждения, не замечая луж, радужных брызг и Анатолии. Он смотрел в голубое небо и шевелил губами. Анатолия укоризненно покрутила головой – не бережет человек обувь и светлые брюки, да что с него взять? поэт! – и ушла на кухню. Ларс замер, склонил лысую, со светлым пушком голову, словно разглядывая свое отражение в луже (казалось, его очки соскользнут с носа-пуговки и повиснут на шнурке), и тут невидимый кий пустил его мечущимся треугольником от борта к борту с выпадением в стукнувшую лузу-дверь, из которой он недавно выкатился.

Медведев позавидовал Ларсу – вот как надо творить! – и пошел умываться.

Когда он заканчивал утреннюю разминку, на быстро просохшую террасу спустилась Лайла, и вместо привычного «Хау ар ю?» Медведев услышал короткое сквозь зубы «Монинг». Финская детективщица колюче взглянула на него и укатила на велосипеде.

Он выпил кофе на кухне, послушал рассуждения Анатолии о Ларсе, который долго, очень долго живет в Центре, потому что в Швеции у него есть проблемы, но какие? – никто не знает, выкурил не спеша сигарету и позвонил Насте на работу.

Домой он звонил каждый день. Слал электронные письма и факсы. Елена с глазами цвета недозрелой сливы приветливо улыбалась, когда он вносил в офис очередное послание: «О, мистер Медведев! Как ваши дела?» – и бесшумно подсовывала под дверь его комнаты листы с ответами из России. Настя получала почту через издательство. Русификатора в компьютере Центра не было, и приходилось писать в латинской транскрипции: «U menja wse horosho… Kak u was? Krepko celuju, Sergei.»

Настя была его второй женой – о первой он и вспоминать не хотел, она раздражала его своей говорливостью, уверенностью в своей неотразимости и… непонятно, чем еще. Раздражала, и все. История же вышла банальнейшая – не сошлись характерами. Но не в том обтекаемом протокольном смысле, к которому зачастую сводятся человеческие драмы – измены, пьянство, ночные загулы, слежки, неудовлетворенность исполнением супружеских обязанностей или ничтожный, без всяких надежд на возрастание, заработок супруга, а также патологическая лень, запустение в жилище или ночной храп, наконец. Нет, именно так: не сошлись характерами. От первого брака осталась дочь, которую Медведев любил и брал к себе жить – сначала на выходные: детские утренники, зоопарк, Кунсткамера, Эрмитаж, ТЮЗ, а потом, когда подрос сын – разница у них была в два года, – и совместное житье на даче, поездки на Юг, к морю – вместе с Настей…

С Настей было уютно, хорошо, она почти никогда не повышала голоса, гасила своим молчанием раздражение, прорывавшееся иной раз в Медведеве, но молчала не демонстративно, не холодно, а словно выжидая – ну, когда ты успокоишься? и действительно, Медведев быстро успокаивался, клал ей руку на плечо, молча похлопывал, сопел, потом говорил: «Ну, извини…» – и они продолжали день как ни в чем не бывало.

ПРОШЛАЯ ЖИЗНЬ: Настя не кокетничала, не называла его милым, любимым, дорогим или единственным, но Медведев чувствовал, знал, что он мил ей, дорог, и считал, что безусловно – единственный. Ощутимых поводов для ревности не давал ни один из супругов, а с годами совместной жизни, когда истаяли молодые вздорные страхи и подозрения, Медведевы зажили спокойно, ценя друг друга, но и легко настораживаясь, если семейному благополучию грозила малейшая тень постороннего интереса. Семья, работа, друзья, дача, собака – что еще нужно человеку?

Иногда Медведеву хотелось, чтобы Настя была поживее, что ли, чтобы озадачивала его семейными планами – построить новый дом, например, купить новую машину, сменить мебель, вместе взяться за английский язык или начать откладывать деньги на путешествие в Южную Америку. «Ну что мы живем без всякой цели! – восклицал Медведев, которому вдруг надоедало ездить одной и той же дорогой на дачу. – Придумай что-нибудь! Роди какую-нибудь семейную идею, зажгись!» – «Что, например?» – спокойно вопрошала Настя, глядя в окно автомобиля и нисколько не тяготясь привычным пейзажем. «Мне хочется, – сказал однажды Медведев сухо, – чтобы у тебя появился дар бесконечной возможности желать и достигать» и мысленно крякнул: «Эк, как загнул!» Они в молчании проехали с полкилометра, и Настя с сожалением вздохнула: «Так это же дар, он дается свыше. Мне, видно, не дано». Медведев сдержался, чтобы не махнуть в сердцах рукой, и больше к этой теме не возвращался: может, и впрямь не дано, что я ее мучаю…

…Медведев слышал, как там, в России, на Петроградской стороне, бойкий женский голос зовет Настю к телефону – вот она подошла, радостно алёкнула, торопливо сказала, что у них все хорошо, но погода слякотная. Медведев доложил, что работает над романом, разгоняется, по-прежнему никуда не ходит, днем тепло, но темнеет быстро, и он еще даже не купался. «А чего вчера не позвонил?» – «Забыл карту купить», – мгновенно соврал Медведев и почувствовал себя неуютно. «А как себя ведешь?» – игриво поинтересовалась Настя. «Как всегда. Хорошо. А ты?» – «Тоже хорошо». – «Молодец. Целую». – «Я тебя тоже».

Он поднялся в свою комнату и, сцепив за спиной руки, прошелся из угла в угол. Ветер шевелил листы «Русского биографического словаря» профессора Венгерова, косо лежащего на столе. Медведев постоял у окна, разглядывая белую букашку бота, влипшую в зелень морской воды. Внизу, под обрывом, строители расширяли дорогу и прихватывали кусочек пляжа. Гусеничная машина, похожая на утенка, крошила камни. Железный клюв прижимал камень к земле, и раздавался короткий треск вибрирующего металла. Камень разваливался на несколько кусков, как арбуз от удара. Медведев подумал, что шум будет мешать работе, и надо бы закрыть окно, но закрывать окно не хотелось – упоительный морской воздух вливался в комнату. Нет, окно закрывать нельзя. Но и работать при зубодробительном шуме сложно.

Медведев прохаживался по номеру, заглядывал в свои записи, стоял у окна, курил, наводил на столе порядок и думал о том, что он давно не чувствовал себя столь одиноко.

Прошлая жизнь: Он привык, что с утра начинал пиликать телефон, он звонил и ему звонили, приходили и уходили авторы, художники, вплывала в кабинет бухгалтер с пачкой бумаг на подпись, секретарша Наташа спрашивала, сможет ли он сейчас переговорить с господином Н., или тому следует позвонить позже. Он был всем нужен, даже по выходным, когда прятался в своем офисе, чтобы поработать над романом, его находили и в офисе – звонил, чтобы поболтать, старинный приятель по семинару прозы и заодно узнать, не заинтересует ли издательство рукопись его нового романа о рэкетирах, таможенниках и проститутках.