При этих словах Арлин навострила уши и пододвинула кресло, словно собиралась смотреть на калькулятор через плечо сына.

– Помнишь ту загадку, которую он показывал? Помнишь, мам?

– Ну, я не знаю, милый. Он знал кучу загадок.

Тепло исходило от приятно наполненного желудка Рубена. Он смотрел через стол на них и ощущал поразительную расслабленность. Принесенные цветы стояли в вазе на столе. Не розы: это было бы слишком личным, было бы чересчур. Букет, составленный из высушенных цветов, таких солнечных, вроде ромашек, он вручил с извинением за то, что первое впечатление, произведенное им, было безрадостным. То, чему предназначалась роль дружеского жеста, смутило ее и у обоих вызвало ощущение неловкости. Вручив цветы, он совершил ошибку, которую, если бы смог, забрал бы обратно, а каждый взгляд на букет в фарфоровой вазе напоминал ему: нет, не смог бы.

– Помнишь ту, про работу на тридцать дней?

– Нет, Тревор, кажется, не помню.

Голоса доносились до Рубена как бы издали, он чувствовал, что постепенно становится отстраненным от происходящего.

– Помнишь, он спрашивал: если работать на кого-то тридцать дней и иметь выбор – получать по сто долларов в день или получить один доллар в первый день, а потом каждый следующий день плата будет удваиваться – что лучше выбрать? Я выбрал по сто долларов в день. А он сказал, что я проиграл. Вот я и посчитал на калькуляторе. Сто долларов в день за тридцать дней принесли бы три тысячи. Зато, если удваивать доллары ежедневно, то получишь в последний день больше пятисот миллионов. О разнице между этими суммами нечего и говорить. Вот так я и придумал идею для задания мистера Сент-Клера. Понимаете, я делаю что-то по-настоящему доброе для трех человек. А потом, когда они спрашивают, чем могут расплатиться, я говорю, что им придется заплатить другим. Еще трем людям. Каждому. Вот и получат помощь девять человек. Потом и им придется сделать добро – двадцать семь раз. – Мальчик обратился к калькулятору, показал несколько чисел. – Потом это вроде как расширяется, понимаете. До восьмидесяти одного. Затем двести сорок три. Следом семьсот двадцать девять. Потом две тысячи сто восемьдесят семь. Видите, как много становится?

– Но, милый. Есть одна маленькая трудность.

– Какая, мам?

– Уверена, мистер Сент-Клер объяснит тебе.

Рубен вздрогнул, услышав свое имя:

– Я?!

– Да. Скажите ему, что не так в его замысле.

– По-моему, твою маму расстраивает то, что, хотя само по себе желание помочь Джерри хорошее, она… обеспокоена. Ситуацией в целом.

– Нет-нет. Не то. Тревор, я знаю, что отчитывала тебя за Джерри, но потом мы с ним долго говорили. Возможно, на его счет я ошибалась. Он приятный и милый человек. Кроме того, думаю, у него уже есть где жить. Уже несколько дней не показывался.

Тревор опять наморщил лоб и выключил калькулятор.

– Как сказать. Его типа арестовали.

– За что? – вдруг воскликнула Арлин, и голос прозвучал озадаченно. Рубен уловил в ее мгновенной вспышке подлинное огорчение, ощутил какую-то тоненькую связующую нить между ней и этим безликим человеком. Что-то, что, возможно, побудило ее – всего на миг единый – оказаться в команде Джерри.

– Точно не знаю. Я проходил мимо его работы. Там сказали, что он так и не вернулся после того, как получил зарплату. Сказали, что его взяли за какое-то там нарушение.

– Милый, мне жаль. Видишь, это то самое, что мистер Сент-Клер начал объяснять тебе.

Рубен снял салфетку с колен и бросил на стол. Это привычное обыкновение между Арлин и ее сыном, оно не только стало ему убийственно понятным, оно заодно и выходило ему боком. Вот, сыночек, мистер Сент-Клер, который расскажет обо всем, о чем ты и слышать не хочешь. «Простите, мисс Маккинни. Если хотите, чтобы сын поверил, будто люди в основе своей эгоистичны и безответственны, то придется вам самой убеждать его в этом». Он улыбнулся плотно сжатыми губами и покачал головой, не говоря ни слова.

Она жгла его взглядом, который сгорал в молчании. Только он уже не боялся гнева или вознамерился доказать это и ей, и себе самому, а вместо этого разглядел, что глаза у нее карие, почти одного цвета с короткими, по-детски пушистыми волосами.

– Ну что ж, Тревор, – произнесла она. – По-моему, это хорошая затея. Расскажи о ней побольше.

И Тревор принялся объяснять, помогая себе калькулятором, каким огромным делом это могло бы стать. Где-то на шестнадцатом уровне, на котором было уже вовлечено сорок три миллиона сорок шесть тысяч семьсот двадцать один человек, калькулятор оказался не в состоянии подкреплять оптимизм Тревора числами. Только мальчик был убежден: еще немного, и числа окажутся больше, чем население мира.

– Тогда, знаете, что произойдет?

Арлин взглянула на Рубена, но тот и не думал догадываться, желая услышать ответ от Тревора, мозг которого явно работал вовсю.

– Нет, милый. Что?

– Тогда каждому помогут больше одного раза. И тогда добро станет разрастаться еще быстрее.

– Вы как думаете, мистер Сент-Клер? – Арлин явно хотела, чтобы Рубен хоть что-то сказал, но у него с каждой минутой убывала уверенность в этом «что-то».

– По-моему, Тревор, это благородная идея. Большое усилие. Большие усилия ведут к хорошим результатам. Как ты относишься к тому, что Джерри арестовали?

Тревор вздохнул. По выражению лица Арлин Рубен понял, что наконец-то верно справился с возложенной на него задачей.

– Ничего страшного, думается. Вот только мне придется все заново начать, вот и все. Все в порядке, в общем-то. У меня уже другие идеи есть.

– Какие, например, милый? – спросила Арлин сладеньким голоском, к которому всегда прибегала, когда расспрашивала собственного сына.

– Это секрет. Можно я пойду?

Арлин опять перехватила взгляд Рубена, моля о чем-то. Словно бы не могла попросту сказать: «Нет, молодой человек, мы еще тут не закончили». Учитель только плечами пожал.

– Ладно, тогда беги, милый.

Тревор ринулся к спальне, но, когда он катил мимо Рубена, тот мягко ухватил мальчика за рукав и притянул к себе так близко, чтобы сидевшая через стол Арлин, как он надеялся, не услышала.

– Тревор, нельзя сдирижировать любовь.

– Что такое «сдирижировать»?

– Нельзя сделать так, чтобы она захватила кого-то другого.

– Это как-то связано с музыкой?

– Не всегда.

– А-а. Нельзя, да? То есть. А-а. Ладно. Впрочем, это не было моей идеей. Во всяком случае.

– Просто проверяю.

Рубен отпустил рукав, и мальчик исчез.

Рубен увидел, как в пристальном взгляде Арлин возгорается смесь из напряжения, гнева и ракетного топлива, к которой он начинал привыкать, считая это милым.

– Что вы ему сказали?

– Секрет. Вы позволите, я пойду?

Мама с м-ром Сент-Клером нравятся друг другу. Я точно знаю. Но сообразить не могу, почему они не понимают? Это ж так ясно, хочется как бы встряхнуть их и сказать: «Да признайте же это!» М-р Сент-Клер ей здорово бы подошел, по-моему. По-моему, он все сердце отдаст тому, кто скажет: «А знаешь, та половина лица, что у тебя есть, прелестна». Ну, знаете, типа стакан наполовину полон, вместо, ну, вы понимаете. У него на лице – одна печаль. По-моему, не будь этого, он охотнее признавался бы, что ему кто-то нравится. С другой стороны, у мамы лицо классное, а она тоже не признается. Поди разберись!

Что, если бы мир и в самом деле изменился из-за моей затеи? Крутейшая бы штука вышла, а?! Тогда бы все сказали: «Кому какое дело до его лица, он лучший в мире учитель – вот в чем суть». Было бы круто!

Думаю, лучшее достижение в моем плане это миссис Гринберг. Джерри под арест попал, а м-р Сент-Клер говорит, что нельзя сдирижировать любовь. Звучит так, будто я пытался палкой во все стороны махать или еще что. Однако пока такое впечатление, что он как бы прав.

Кабы не садик. Садик от всей этой дирижерской ерунды никуда не денется.

Ее покойный муж, Мартин, верил в чудеса, только рак его все равно прибрал. С тех пор как супруг ушел, миссис Гринберг старалась вновь привнести эту веру, считая ее естественной для семьи, которой небесами предназначено жить в серо-голубом доме.