— В сторону чувак, — подпалив фитиль банки, сказал Генка и, размахнувшись, бросил маленький коктейль в кучу малу слизняков. С хлопком полыхнуло. Свист перешёл в жалобное поскуливание.

«Мы победили», хотел крикнуть Пашка и хлопнуть Генку по плечу. Но опешил, слизняки стали сбиваться в кучу, ворочались на снегу, и огонь быстро прекратился.

Затихающий свист снова усилился, став ещё более протяжным и откровенно злобным. Заработали глаза — антенны на головах тварей, одновременно повернувшись в сторону крыши. От этого синхронного действия у мальчишек свело животы, засверлило между лопаток и волосы на голове начали подниматься дыбом.

— Ааа! — заголосил Пашка. Он взял за руки Генку и приказал:- бежим!!!

Внизу слизняки наползали один на одного, таким образом становясь всё выше и выше — и сразу мальчишкам стало понятно, что твари задумали таким образом добраться до них.

— Нет, нет, — закричал Генка и посмотрел на Пашку. Куча мала из слизней стремительно росла вверх. Их усики шевелились, а из пастей вырывался свист, наполненный предвкушением.

— Бежим, Генка. Живо дуй. Не то поздно будет, — застыли в воздухе слова Воробьёва… Генка разогнался и побежал точно заправский марафонский спринтер

.-Ааа! — закричал он и оттолкнувшись в прыжке на мгновение, завис в воздухе, а потом больно стукнулся подбородком о бетонную кромку забора. Руки мальчишки оцарапались за металлическую сетку, но удивительным образом ухватились крепко. Толстые ножки пацана волочились по бетону, сучили, но подтягивались вверх.

Наконец парнишка сумел перекинуть одну ногу через сетку и замер, на месте восстанавливая дыхание. Вдох выдох. Друг был на заборе. Генка смог. Пашка оторвал взгляд от спины толстого слизняка, пузыри-крапинки которого вздымались и опадали.

Воробьёв побежал, набирая разгон — и что-то громко лязгнуло за его спиной.

Пашка оглянулся, наблюдая, как труба покинула окно, вытолкнутая тварями. Страх сжал кишки, железной рукой и завернул в тугой узел. Он стиснут зубы — и побежал.

«Давай, друг, сделай это!» — словно подбадривал взгляд Чебурека. Пашка прыгнул, оттолкнулся и бросился на забор. Сердце мальчишки замерло в горле и пропустило удар. Руки схватили воздух, соскочили и затем крепко сомкнулись на проволке.

Острая проволка рвала, резала пальцы. Боль пришла не сразу и была резкой как от ножа. Воробьёв зашипел, но проволку не отпускал.

Что-то мягкое коснулось его лодыжки. Холодное и слизкое, он дёрнул ногой, пытаясь вырваться. Не получилось. Внезапно коже стало горячо, ужасающе горячо. Взгляд мельком вниз и Воробьёв увидел, что к его икроножной мышце присосался слизняк.

Мочевой пузырь Пашки не выдержал. Теплая жидкость обмочила штаны, потекла, вниз пропитывая носки. Пальцы мальчишки скользили и почти разжались.

Чебурек схватил его за плечо и тащил. Глаза Генки были вытаращены, он что-то говорил, но Пашка его слов не слышал. Он отчаянно отбивался от присосавшейся твари.

Ноги Воробьёва скользили и скользили по бетону. Пашка чувствовал, что вот-вот сорвётся, потому что слизняк точно гиря тянул вниз. Даже смотреть на его треугольную морду вызывало у мальчишки омерзение. Отчаяние душило его и ко всем прочему невыносимо хотелось блевануть.

— Давай чувак, ты сможешь, не сдавайся. Борись! — твердил Генка как очумелый, но в тоже время решительный как на олимпиаде по биологии, в которой он победил, вопреки всем прогнозам учителей. С рвением питбуля Генка тащил друга наверх со всех сил.

— Вот увидишь, скоро уже к бабушке моей поедем! — твердил он. — Давай раскачайся. Давай Пашка. Ты же мне нужен. Ты же мне брат, ну, пожалуйста, пожалуйста, — перешел Генка к увещеваниям.

Голова Воробьёва кружилась. Слизняк раздувался на глазах и от высосанной крови стал гораздо тяжелее.

От боли, от усилий слёзы стекали по щекам Воробьева, нос хлюпал, но мальчишка не сдавался. Он не хотел умирать. Не хотел умирать вот так. Ни за что, ни про что после всего, что ему довелось здесь пережить.

— Подтяни меня Генка чуть-чуть, и я попробую кое-что.

Чебурек подтянул друга и поддерживал его одной рукой, чтобы он не упал. Хотя плечо мальца от усилий отчаянно ныло. Но всё равно, Пашка находился слишком низко.

Всплеск адреналина в крови притупил страх. Ненависть к тварям душила. Ноги дрожали. Руки дрожали, но Генка пересилил себя, понимая, если он что-то не предпримет, то Пашка упадет вниз. Его единственный настоящий друг упадёт. Нет, только не так. Кряхтя, почти закрыв глаза, Генка перебросил ногу с забора и снова держался только на руках, затем нацелился и стал дубасить тварь ногой по голове. Раз другой, пока не смял её подошвой зимнего сапога до ослизлой массы.

Пашка изранил все пальцы, почти до кости. Но, удерживался на весу, терпел. На его глазах слизняки дружно прыгали вниз с кучи-малы, а некоторые намеревались сползать с крыши, наметив новую цель.

Вскоре мальцы уже снова оказались на верху забора. Тяжело синхронно дышали, больше не смотрели вниз. Снег, наконец, прекратился и ветер стих.

— Еще чуть-чуть, сейчас мы сделаем это. Ты первый Пашка. Ты первый. А я за тобой.

— Ага, — сказал Пашка и перекинул ноги на другую сторону забора, затем отпустил руки и сиганул почти с трёх метров вниз.

Сделав глубокий вдох и пожелав слизнякам сдохнуть Генка перекинул свои уставшие ноги и всё тело на другую сторону, затем отпустил руки.

Лететь вниз было далеко. Казалось, вот шмякнешься в снег, замрешь, затаишь дыхание — и всё упрешься во что-то руками и замедлишь падение, но нет.

Пальцы мальчишек напрасно пытались ухватиться за снег, скользили, по ледяной корке, а оттого их тела только быстрее съезжали вниз в обрыв.

Дыхание с хрипом вырывалось из груди мальчишек. Кто-то кричал. Наверное, сам Пашка или быть может всё-таки Генка.

И — вот, всё оборвалось, глаза закрылись, головы бухнулись в снег, ноги ощутили сырость, с одной ноги Генки соскочил ботинок.

Вот и всё. Так, наверное, утопленник смиряется с поражением и, наконец обессиленный тонет.

— Пашка Ты как живой? — спрашивал Генка. Наклонившись над мальчишкой, заслоняя свет.

Язык не хотел ворочаться в его горле. Он так устал и лежал бы так вечно пялясь в тени от корявых кустов, слушал бы журчанье протекающего внизу канализационного стока.

Генка попытался приподнять друга, но, кряхтя, сел пятой точной в снег и закрыл руками лицо. Заплакал.

— Ты чё, чувак. Раскис. Я нормуль, — сказал Пашка и с усилием встал. Болели бока, руки кровоточили и на лбу пальцы нащупали шишку. Но, Генка улыбался и подошёл к нему, обнял так крепко, что затрещали ребра.

Пашка бросил взгляд на свою укушенную сморщенную голень, и боль вернулась, накрыла собой. Она была яркой и острой точно раскалённая бритва..

— Не смей Пашка. Не смей. Падать снова. Не отключайся, слышишь, чувак. Я знаю дорогу. По тропинке вдоль канализации и наверх по ступенькам, там общежитие есть. Там нам точно помогут.

— Генка почесал плечи, шею, сплюнул горькую чёрную мокроту и подхватил Пашку под руку, как мул потащил его к тропинке.

— Не могу больше, сука как жжётся. Не могу, — почти кричал Пашка, прокусив от боли губу. Пару секунд Генка переводил дух, затем оглянулся по сторонам, отмечая, что кроме мигающего светофора и гудящих, то и дело гаснущих фонарей свет в общежитие не горит.

— Мы почти дошли, потерпи. Потерпи чувак. — Он пыхтел, оттого запинался. Ужасно чесалось место между лопаток, но Генка терпел, стиснул зубы.

Пашка даже сквозь одежду просто горел, как костёр разведённый на бензине. Друг был бледным как мел, а его глаза как у тяжелобольного глубоко запали.

— Мы дойдём Воробьёв, обещаю, — подталкивал Генка, Пашку и так с усердием они перешли дорогу.

Одинокая машина стояла возле качелей, её колесо заехало на бордюр, водительская дверь была распахнута настежь.

Пашка задёргался, остановился — и его вырвало едкой серой жижей. Ноги Воробьёва подкосились. Он потерял сознание. Генке пришлось его оставить на скамейке, затем бежать к дверям общежития и стучать, стучать в запертую дверь пока не заныли костяшки пальцев.