Для такой цели подвал был хорошо приспособлен. Его стены были неплотно сложены и недавно были оштукатурены повсюду грубой штукатуркой, которая из-за сырости воздуха не успела затвердеть. Кроме того, в одной из стен был выступ, образованный фальшивым дымоходом или камином, который был засыпан и сделан так, чтобы походить на остальную часть подвала. Я не сомневался, что в этом месте я мог бы легко сдвинуть кирпичи, вставить труп и замуровать все, как раньше, так, чтобы ни один глаз не мог обнаружить ничего подозрительного.

И в этом расчете я не обманулся. С помощью лома я легко сдвинул кирпичи и, осторожно прислонив тело к внутренней стене, закрепил его в этом положении, в то время как без особых проблем восстановил всю конструкцию в первоначальном виде. Раздобыв раствор и песок со всеми возможными предосторожностями, я приготовил штукатурку, которую нельзя было отличить от старой, и с ее помощью очень тщательно прошелся по новой кирпичной кладке. Когда я закончил, я почувствовал удовлетворение от того, что все было в порядке. Стена не представляла ни малейшего признака того, что ее потревожили. Мусор на полу был собран с величайшей тщательностью. Я торжествующе огляделся и сказал себе: “По крайней мере, здесь мой труд не пропал даром”.

Следующим моим шагом было найти зверя, который был причиной стольких несчастий, ибо, в конце концов, я твердо решил умертвить его. Если бы я мог встретиться с ним в тот момент, не было бы никаких сомнений в его судьбе; но оказалось, что хитрое животное было встревожено силой моего предыдущего гнева и не решилось появиться в моем теперешнем настроении. Невозможно описать или представить то глубокое, блаженное чувство облегчения, которое вызвало в моей груди отсутствие ненавистного существа. Он не появлялся ночью – и, таким образом, по крайней мере одну ночь с тех пор, как он появился в доме, я крепко и спокойно спал – да, спал, даже с грузом убийства на моей душе!

Прошел второй и третий день, а мой мучитель все не приходил. Я снова вздохнул как свободный человек. Монстр в ужасе покинул дом навсегда! Я больше не увижу его! Мое счастье было безграничным! Чувство вины за мой темный поступок мало беспокоило меня. Было сделано несколько запросов, но на них были с готовностью даны ответы. Был даже проведен обыск, но, конечно, ничего обнаружить не удалось. Я считал свое будущее счастье обеспеченным.

На четвертый день после убийства в дом совершенно неожиданно ворвалась группа полицейских и снова приступила к тщательному обследованию помещения. Однако, уверенный в надежности своего убежища, я не испытывал ни малейшего смущения. Офицеры попросили меня присутствовать при обыске. Они не оставили неисследованным ни одного уголка. Наконец, в третий или четвертый раз, они спустились в подвал. У меня не дрогнул ни один мускул. Мое сердце билось так же спокойно, как у того, кто дремлет в невинности. Я обошел подвал из конца в конец. Я сложил руки на груди и легко расхаживал взад и вперед. Полиция была полностью удовлетворена и готова к отъезду. Ликование в моем сердце было слишком сильным, чтобы его можно было сдержать. Я горел желанием сказать только одно слово в знак триумфа и вдвойне убедиться в их уверенности в моей невиновности.

– Джентльмены, – сказал я, наконец, когда компания поднялась по ступенькам, – я рад, что развеял ваши подозрения. Я желаю вам всем здоровья и немного больше вежливости. Кстати, джентльмены, это… это очень хорошо построенный дом. (В бешеном желании сказать что-нибудь легкое я едва ли понимал, что вообще произнес.) Я могу сказать, что это превосходно построенный дом. Эти стены, вы идете, джентльмены? Эти стены крепко сколочены.

И тут, просто из бравады, я сильно постучал тростью, которую держал в руке, по тому самому участку кирпичной кладки, за которым стоял труп моей любимой жены.

Но пусть Бог защитит и избавит меня от клыков Архидемона! Как только эхо моих ударов погрузилось в тишину, мне ответил голос из гробницы! Крик, сначала приглушенный и прерывистый, похожий на рыдание ребенка, а затем быстро переросший в один долгий, громкий и непрерывный крик, совершенно аномальный и нечеловеческий крик-вой, вопящий вопль, наполовину ужаса, наполовину торжества, такой, который мог исходить только из ада, одновременно из горла проклятых в их агонии и демонов, которые ликуют в проклятии.

О моих собственных мыслях говорить глупо. Теряя сознание, я, пошатываясь, добрался до противоположной стены. Какое-то мгновение группа на лестнице оставалась неподвижной, охваченная крайним ужасом и благоговением. В следующее мгновение дюжина крепких рук трудилась над стеной. Стена упала. Труп, уже разложившийся и покрытый запекшейся кровью, стоял прямо перед глазами зрителей. На его голове, с красной, раскрытой пастью и единственным огненным глазом, сидело отвратительное чудовище, чье коварство соблазнило меня на убийство, и чей доносящийся голос отправил меня на виселицу. Я замуровал чудовище в гробнице!

Однажды вечером, около восьми месяцев назад, я встретился с несколькими товарищами по колледжу в доме нашего друга Луиса Р. Мы пили пунш и курили, говорили о литературе и искусстве и шутили, как любая другая компания молодых людей. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату, как ураган, ворвался тот, кто был моим другом с детства.

– Угадай, откуда я? – воскликнул он.

– Я ставлю на Мабилль, – ответил один из них.

– Нет, – сказал другой, – ты слишком веселый; ты пришел, взяв взаймы деньги, похоронив богатого дядю или заложив свои часы.

– Ты трезвеешь, – воскликнул третий, – и, почувствовав запах пунша в комнате Луи, ты поднялся сюда, чтобы снова напиться.

– Вы все ошибаетесь, – ответил он. – Я городка П., в Нормандии, где я провел восемь дней и откуда я привез одного из моих друзей, великого преступника, которого я прошу разрешения представить вам.

С этими словами он вытащил из кармана длинную черную руку, с которой была содрана кожа. Она была перерезана у запястья. Сухая и сморщенная форма руки и узкие пожелтевшие ногти, все еще цепляющиеся за пальцы, делали ее страшной на вид. Мышцы, свидетельствовавшие о том, что ее первый владелец обладал огромной силой, были связаны на месте полоской похожей на пергамент кожи.

– Только представьте себе, – сказал мой друг, – на днях они продавали вещи старого колдуна, недавно умершего, хорошо известного во всей стране. Каждую субботу вечером он отправлялся на собрания ведьм на метле; он практиковал белую и черную магию, давал коровам голубое молоко и заставлял их носить хвосты, подобные хвосту спутника святого Антония. Старый негодяй всегда питал глубокую привязанность к этой руке, которая, по его словам, принадлежала знаменитому преступнику, казненному в 1736 году за то, что он бросил свою законную жену головой вперед в колодец – за что я его не виню, – а затем повесил на колокольне священника, который его обвенчал. После этого двойного подвига он ушел, и в течение своей последующей карьеры, которая была короткой, но захватывающей, он ограбил двенадцать путешественников, выкурил два десятка монахов из их монастыря и превратил монастырь в сераль.

– Но что ты собираешься делать с этим ужасом? – закричали мы.

– Эх! Друзья! Я сделаю из нее ручку для своего дверного звонка и буду пугать своих кредиторов.

– Друг мой, – сказал Генри Смит, крупный, флегматичный англичанин, – я полагаю, что эта рука – всего лишь разновидность индийского мяса, консервированного по новой технологии; я советую тебе приготовить из нее бульон.

– Не ругайтесь, господа, – сказал с величайшим хладнокровием студент-медик, который был на три четверти пьян, – но если вы последуете моему совету, Пьер, вы предадите этот кусок человеческих останков христианскому погребению, опасаясь, что их владелец придет требовать останки. Кроме того, эта рука приобрела некоторые дурные привычки, а вы знаете пословицу: ”Кто убил, тот убьет".