Можно лишь догадываться, до каких пределов была бы в итоге опустошена страна, сколькими еще жизнями заплатило бы Политбюро за свое право на существование, вероятно, только война остановила эрозию тотального уничтожения, и те двадцать миллионов, погибших в боях с немецкими оккупантами, вкупе с миллионами, легшими на полях Европы, судя по всему, и были ценой вочеловечивания мертвого, проложившей дорогу из Царства небытия в мир под солнцем.
Вот когда обрели истинный смысл выученные мной еще в школе стихи того же В.В. Маяковского: «Коротка и до последних мгновений, // нам известна жизнь Ульянова, // но долгую жизнь товарища Ленина // надо писать и описывать заново». Я брал в руки пахнущие затхлым временем документы, и трагические эпизоды этой жизни высвечивались будто под лучом волшебного фонаря.
Вот косноязычный рапорт начальника особого патруля кремлевской комендатуры, что в четыре часа утра такого-то дня и месяца в зоне спецрежима, распространяющейся на всю Красную площадь, был задержан человек «характерной исторической внешности». Никаких документов при задержанном обнаружено не было, показания начальнику патруля он давать категорически отказался и поэтому после обыска и безуспешного допроса на месте под усиленным сопровождением был доставлен во внутренние караульные помещения. На посту же № 1 (Мавзолей В.И. Ленина) через некоторое время были обнаружены тела рядовых внешней охраны. В связи с чем была объявлена общегородская тревога. Командир патруля особо подчеркивал, что бойцы Петрунькин и Гвоздев, сопровождавшие задержанного, чувствовали во время контакта с ним сильную вялость, апатию, недомогание, а боец Селиванов был через час госпитализирован с острым приступом аппендицита.
Так закончилась первая и, вероятно, единственная (из известных) попытка бегства. Было совершенно непонятно, на что, собственно, Мумия рассчитывала. Дневной ее «рацион» составлял, по предположениям Рабикова, не менее десяти-двенадцати жизней. Скрыться даже в трехмиллионной Москве она бы все равно не смогла. Непрерывно образовывавшийся «венчик смерти» выдал бы ее с головой. Я уже не говорю об отсутствии у нее необходимых документов и денег, об отсутствии навыков чужой для нее жизни. Ее задержал бы первый же участковый милиционер.
Кстати, фамилия Селиванова в рапорте была Рабиковым подчеркнута, а на полях стояли сразу четыре восклицательных знака.
Это следовало учесть.
А вот выдержки из сообщения специального наблюдателя КГБ, несшего дежурство на Красной площади в октябре 1955 года: «Зеленоватое свечение, пробивающееся сквозь камни… Иногда ярче, иногда слабее, как будто при затухании… Самопроизвольное отключение электричества в секторе… В два четырнадцать (ночи) – длительный нечеловеческий вой… Асфальт треснул… У второго наблюдатели – мышечные судороги… Примерно с двух тридцати до трех часов – полная потеря сознания… В три пятнадцать – глухие удары, идущие, как бы из-под земли… Вой повторяется… Судороги переходят в кататонию»…
Это тот период, который Рабиков называет схваткой покойников. И.В. Сталин, по его данным, умер еще в начале войны – был на несколько дней захоронен (исчезновение, отмеченное многими мемуаристами), по решению Политбюро оживлен и задействован в виде зомби (правда, чем отличается зомби от Мумии, я так и не понял). Вероятно, Мумия отдала ему часть своей «эманации». По решению Политбюро, вторично забальзамирован в марте 1953-го. А уже в апреле того же года Мавзолей и вся Красная площадь были внезапно закрыты «на реконструкцию». Центр Москвы фактически был отрезан от всей остальной страны. Изоляция продолжалась несколько месяцев. Можно только догадываться, что происходило в этот темный период: взбунтовался ли зомби Сталина против своего истинного хозяина или той «энергии жизни», которую можно было извлечь в послевоенном СССР, не хватало, чтоб поддерживать существование обоих некробиотов. Лично мне второе предположение кажется более обоснованным. Пик активности Мумии, как установлено, приходится на ночное время, и, наверное, можно представить себе, как ровно в полночь, глубоко под землей, в самом центре страны, накрытой сейчас сонным обмороком, по лежащим под яркими рефлекторами существам пробегает как бы гальваническое дрожание, как они, будто куклы, садятся в своих одинаковых саркофагах, как похрустывает спеклость костей, как трутся суставы, как они замедленно, точно во сне, поворачиваются друг к другу – смотрят, будто не узнавая, стеклянные зрачки расширяются – и внезапно две пары рук тянутся, чтобы сомкнуться на горле.
Рабиков среди прочего приводит интереснейший документ: «Заключение Особой медицинской комиссии по освидетельствованию останков т. И.В. Сталина». Комиссия констатирует, что тело сильно повреждено: челюсть вывернута, разодраны хрящи гортани, в кистях обеих рук порваны сухожилия. Травмы, по ее мнению, нанесены механическим способом. Неизвестно, насколько все это было опасно для зомбифицированного субъекта. Вероятно, вождь мирового пролетариата еще раз проявил свой неистовый темперамент. Воля пламенного революционера преодолела цепкость и живучесть чиновника: как известно, Сталин был вынесен из Мавзолея и похоронен у Кремлевской стены. Через некоторое время бетонная обмазка могилы растрескалась, а надгробье отъехало, словно его пытались подрыть и сдвинуть. Видимо, такие мелочи, как разорванное горло, Отца народов остановить не могли. В результате место захоронения было покрыто новым слоем бетона, а плита из гранита посажена на специальную арматуру.
И наконец, ворох справок, соединенных друг с другом скрепочкой: гражданину такому-то после посещения Мавзолея была оказана экстренная медицинская помощь, гражданка такая-то (тоже после посещения Мавзолея) получила обширный инфаркт и была срочно госпитализирована. А военный пенсионер некто Д., между прочим в свое время один из участников штурма Зимнего, по свидетельству очевидцев, упал при выходе из Мавзолея – захрипел, схватился за сердце и умер, не приходя в сознание.
Рабиков полагает, что таких случаев каждый год набирались одна-две сотни. Люди умирали прямо на Красной площади, действительно схватившись за сердце, люди умирали через сутки-другие после контакта с Мумией, некоторые долго болели и, вероятно, не все выздоравливали окончательно.
Это уже застойные семидесятые годы. Глухота в огромной стране, отсутствие сколько-нибудь заметных событий. Постепенно стареющие и впадающие в маразм члены Политбюро. Вероятно, в то время с Мумией было заключено новое соглашение. Упорядочена была страшная дань, которую она собирала с шестой части суши. Видимо, брежневским руководством в конце концов было понято главное: нельзя рубить сук, на котором сидишь, невозможно год за годом опустошать страну невиданным по размаху террором. Лучше брать часть, зато более или менее постоянно. А быть может, самой Мумии уже не требовалось такого количества доноров. Одно дело – собственно оживление, и другое – поддержание жизненности. Отношения, во всяком случае, приобрели некую имперскую благообразность. Разработан был целый ритуал ежедневного жертвоприношения. Тут и многочасовое стояние в очереди, заметно ослабляющее посетителей, тут и обязательное посещение Мавзолея школьниками, у которых воля еще не до конца сформирована, тут и сам почти молитвенный трепет, подготовленный предшествующим идеологическим воспитанием.
Кстати, лично я этот трепет очень хорошо помню. В нашем классе о посещении Мавзолея стало известно еще до Нового года. Всю последнюю четверть Татьяна Григорьевна рассказывала нам о героической жизни вождя, мы писали домашние сочинения на тему «Владимир Ильич в моей жизни», почему-то это считалось сочинением на вольную тему, просмотрели всем классом фильм «Ленин в Октябре». В сам торжественный майский день оделись будто на праздник. А затем – автобус, Москва за окнами, приподнятое настроение. И действительно – многочасовое напряженное ожидание перед входом. Пустота Красной площади, дрожь в детских коленках. Огороженная барьерчиками толпа жаждущих приобщиться. Чинность, тихие голоса, возвышенная значимость происходящего. Невозможная загробная тишина священного саркофага. Восковые фигуры часовых в четырехугольном провале. Точно выхваченная светом, лежащая в центре неправдоподобно живая фигура. Какой он маленький! А почему у него опущены веки? И моя – ничтожность, готовность пожертвовать всем, открытость, как перед Богом. Вечером у меня подскочила температура и слегка зазнобило. Всю неделю потом я чувствовал себя как после гриппа.
