5. снабжение меня вполне «приличным» статским костюмом и пр. и, наконец,

6. детальное инструктирование меня в главнейших возможных фазах моей работы в дальнейшем.

Во изменение предыдущих рапортов добавлю: Бондырев ни юнкером, ни офицером не был; он вольноопределяющийся — в остальном верно; Пигелау — также. Ваше мнение о безвредности этих господ — верно: бесконечно боятся «чрезвычайки» и в сильнейшей степени привязаны к «мирному семейному очагу»; что касается симпатий — то, конечно, остаются те же, что указывал ранее.

Михалевский

РГВА. Ф. 6. Оп. 12. Д. 8. Л. 66–67—67 об. Автограф железогалловыми чернилами.

Рапорт состоящего при комиссаре Полевого штаба Михалевского С.И. Гусеву о данном ему агентом Деникина поручении

Не ранее 24 сентября 1919 г.

Вчера я был в квартире знакомых моих Бондыревых, где получил от Ивана Ивановича[602] следующее заверение:

1. Меня рекомендуют активным белым в г. Москве для вхождения в организацию, для чего:

а) я должен доказать свою преданность Деникину тем, что выполню поручение белых в качестве курьера к Деникину и вручу подлинное расположение войск и их количество (красных на Южфронте).

Мое окончательное «вхождение» совершится в течение первых 10-ти дней. Подтверждается наличность в Москве: 1) боевой группы белых, 2) шпионской организации белых и 3) наблюдения.

Задача первой группы — «ликвидация тт. Троцкого, С.С. Каменева (Главкома) и, кажется, Л.Б. Каменева и Склянского — в первую очередь».

Михалевский

РГВА. Ф. 6. Оп. 12. Д. 8. Л. 65. Автограф синими чернилами.

Письмо И.И. Вацетиса В.И. Ленину с просьбой снять с него обвинение в подготовке военного переворота

Москва

27 октября 1921 г.

Многоуважаемый товарищ Владимир Ильич!

8 июля 1919 года, благодаря стечению каких-то до сих пор неизвестных мне обстоятельств, я был сорван с должности Главнокомандующего и заключен в тюрьму, где просидел в одиночном заключении три с половиной месяца. При аресте мне было заявлено, что будто бы я ни в чем не обвиняюсь, что я даже якобы не арестован, а лишь «изолирован» и поэтому допрашивать меня не будут. На мой вопрос: «Почему я арестован?» — я получил ответ: «По соображениям революционного времени».

Тем не менее, как мне известно, по моему делу было произведено самое форменное следствие, результаты коего мне не только не были предъявлены, но меня даже не познакомили с ними, хотя бы частично. Таким образом, я совершенно был лишен возможности опровергнуть фактическими доказательствами взводимые на меня обвинения, следствием чего явилось то обстоятельство, что каждый мог безнаказанно говорить про меня то, что ему приходило в голову. Немудрено, что после всего этого мое дело было выставлено в таком освещении, которое бросало известную тень на мое имя.

Через некоторое время до меня дошли слухи и о том, что, основываясь на не опровергнутом мною и совершенно мне неизвестном материале, Президиум ВЦИК вынес резолюцию приблизительно такого содержания: «Поведение бывшего Главкома, как оно выяснилось из данных следствия, рисует его как крайне неуравновешенного и неразборчивого в своих связях человека, несмотря на свое положение. С несомненностью выясняется, что около Главкома находились элементы, компрометирующие его. Но, принимая во внимание, что нет оснований к подозрению его в непосредственной контрреволюционной деятельности, а также принимая во внимание бесспорно крупные заслуги его в прошлом — дело прекратить и передать Вацетиса в распоряжение Наркомвоен».

Эта резолюция — приговор была вынесена мне заочно в то самое время, как я был налицо и поэтому имелась полная возможность потребовать от меня объяснений по всему следственному материалу, если бы это было желательно в то время. Этого сделано не было, и Президиум ВЦИК заочно дал мне характеристику неуравновешенного человека.

Подобная характеристика является для меня такой же неожиданностью, как для всякого, кто меня хорошо знает.

Вы меня видели в первый раз в историческую ночь с 6 на 7 июля 1918 года во время левоэсеровского восстания, когда я был приглашен Вами в Кремль для доклада о положении дела в Москве. Разве в тот критический момент я был похож на неуравновешенного человека? Разве я не доложил Вам с полным спокойствием и самообладанием, что до 12 часов дня 7 июля левые эсеры будут разбиты наголову? Разве я не исполнил свой доклад в точности?

А вспомним положение в Казани 6 августа 1918 года. Я с горстью людей оборонялся до последней крайности в штабном помещении, которое я покинул, когда нижний этаж был в руках чехословаков, и в последнюю минуту лично повел кучку храбрецов на штурм Казанского Кремля, захваченного белыми. Разве так действует неуравновешенный человек?

Не откажите припомнить мою дальнейшую деятельность: мои личные доклады Вам о положении на фронтах, план войны, создание армии, фронтов, полевого управления, издание штатов и уставов, одержанные мною победы, как-то: разгром корпуса Довбор-Мусницкого, разгром в Москве левых эсеров, разгром чехо-учредиловцев на Волге, разгром армии Краснова, занятие Украины, Латвии и др., наконец, разгром под Самарой Колчака, причем последняя операция была произведена по плану, лично мною разработанному, и под моим непосредственным руководством по телеграфу. Разве вся эта работа и все перечисленные события могут быть результатом творчества неуравновешенного человека? Наконец, ко всему этому необходимо добавить и установление контакта в действиях с армией Советской Венгрии.

Ознакомившись подробно со всей приведенной здесь моей деятельностью, можно с уверенностью сказать, что военная история всех веков не знает другого примера столь грандиозной работы — как по созданию и организации вооруженных сил страны, так и по специальной эксплуатации этих сил в пространстве и времени, в особенности если принять во внимание всю ту обстановку, при которой эта работа совершалась.

Неужели вся эта работа со своим конечным результатом может быть основанием к характеристике меня как человека неуравновешенного?

В своей специальной работе я, быть может, был до известной степени оригинален и своеобразен и, как таковой, остался не понят. Но от этого обстоятельства до неуравновешенности дистанция огромного размера.

Вторым обстоятельством, фигурирующим в резолюции Президиума ВЦИК как обвинение против меня, является то, что я, будто бы, был неразборчив в своих связях. Этот вопрос я считаю уже всецело вторжением в мою частную жизнь и поэтому подвергать его обсуждению не буду.

Третье обвинение гласит: «С несомненностью выясняется, что около Главкома находились элементы, компрометирующие его». Такое обвинение для меня уже совсем непонятно по своему смыслу и значению. Если это было действительно так, то что же делали и за чем смотрели мои комиссары? Почему никто из них ни разу не указал мне на это обстоятельство и не потребовал удаления этих элементов?

С тех пор прошло более двух лет. За это время было раскрыто много различных контрреволюционных заговоров, однако следов моей неуравновешенности или моих связей в этих заговорах установлено не было и мое имя по-прежнему остается кристально чистым, как оно и было. Все эти (элементы), окружавшие меня и находившиеся при мне, занимают в настоящее время ответственные должности, а некоторые из них даже очень серьезные посты.

Если принять все изложенное во внимание, то я имею полное нравственное право, как человек и сознательный гражданин, задуматься над вопросом: в чем же собственно заключалось мое преступление? На каких основаниях зиждется резолюция Президиума ВЦИК, так жестоко заклеймившая мое доброе имя и умалившая ту грандиозную работу, которую я с полным сознанием и чистою совестью гражданина принес РСФСР? Ответа я найти не могу, а вместо него все более и более убеждаюсь в том, что я теперь оказался в положении большого человека, которого за что-то поставили в угол и тычат на него пальцем.