Собрание постановило также обратиться в партийные органы:
— в ЦК РКП(б) «с указанием на необходимость принятия более крутых мер и суровых наказаний к контрреволюционным элементам». Фактически с помощью совещания Дзержинский и Кедров сотоварищи переложили инициативу усиления красного террора (а как иначе назвать подобные меры?) на руководящий партийный орган.
— в МК РКП(б) с ходатайством о направлении в МЧК надежных коммунистов за мандатами на право задержания «всех лиц, ведущих контрреволюционную деятельность». В принципе этот пункт был жестом отчаяния: его проведение по сути таило угрозу разоблачения агентов ВЧК и МЧК в случае их случайного задержания «надежными партийными товарищами».
Поручить чекистским органам:
— ВЧК «чаще и систематичнее инструктировать провинциальные ЧК в деле борьбы с контрреволюцией»;
— МЧК проверить регистрацию проживающих в Москве лиц. Заметим, что немногое изменилось в Москве с 1919 года;
— ТО ВЧК обязывался ежедневно докладывать о работе Президиуму ВЧК.
Предложение Дзержинского о введении в состав штаба Дейча и Петерса (последнего в качестве председателя) приняли. Дзержинскому такое назначение было выгодно вдвойне: во-первых, назначение члена Коллегии ВЧК наделяло оперативный штаб большими возможностями; во-вторых, Петерс на время лишался возможности принимать активное участие в руководящей работе в ВЧК[452], а Дзержинскому вряд ли нравилось присутствие рядом креатуры покойного Якова Свердлова, дважды заменявшей его во времена опал[453]. Важность борьбы с контрреволюцией в тылу армии закреплена в 6-м пункте решения: «Обратить особое внимание на работу Особого отдела МЧК среди красноармейцев и каждые 3 дня представлять в МЧК краткую сводку работ соответствующих отделов в этом направлении»[454].
31 мая 1919 г. апогей паники — в «Правде» выходит воззвание Ленина и Дзержинского «Берегитесь шпионов». В нем говорится: «Наступление белогвардейцев на Петроград с очевидностью доказало, что во всей прифронтовой полосе, в каждом крупном городе у белых есть широкая организация шпионажа, предательства, взрыва мостов, устройства восстаний в тылу, убийства коммунистов и выдающихся членов рабочих организаций. Все должны быть на посту. Везде удвоить бдительность, обдумать и провести самым строгим образом ряд мер по выслуживанию шпионов и белых заговорщиков и по поимке их…Каждый пусть будет на сторожевом посту — в непрерывной, по-военному организованной связи с комитетами партии, с ЧК, с надежнейшими и опытнейшими товарищами из советских работников»[455].
К лету 1918 г. активизировалась и «подрывная» деятельность И.В. Сталина в военном ведомстве. Еще 3 мая Дзержинский, обработанный Сталиным во время зимней поездки в Пермь[456], предложил на заседании Оргбюро ЦК, чтобы представитель Особого отдела ВЧК «еженедельно делал доклады члену ЦК Сталину для доклада Оргбюро или непосредственно Оргбюро» (предложение приняли, сообщили о решении М.С. Кедрову)[457]. 18 июня 1919 г. Сталин доложил Ленину, что «в районе Кронштадта открыт крупный заговор» с целью захвата крепости, подчинения флота, удара в тыл Красной армии и открыть Родзянко путь в Петроград. Сталин довел до сведения Ленина, что все участники заговора арестованы, ведется следствие[458]. Атмосфера накалилась настолько, что 15 июня 1919 г. ЦК РКП(б) обязал все партийные учреждения и их работников сообщать в особые отделы обо всех фактах измены, дезертирства и шпионажа[459]; руководство ОО ВЧК впоследствии подчеркивало значение этого решения ЦК, «распространяющегося и на комиссарский состав» Красной армии[460]. А 22 июня вышло постановление ВЦИК, возложившее (разъясняло в приказе ВЧК) «на ЧК… более чем когда-либо тяжелые задачи — очистки Советской республики от всех врагов рабоче-крестьянской России… Внутри страны белогвардейцы, пользуясь частичными (курсив мой. — С.В.) нашими неудачами, подымают головы и стараются связаться с заклятыми врагами пролетариата — Колчаками, Деникиными, финскими, польскими и иными белогвардейцами. В самом тылу нашей армии происходят взрывы мостов, складов, кражи и сокрытие столь необходимого армии оружия и пр. и пр.»[461].
В ночь на 3 июля 1919 г. в Серпухове был арестован генштабист Н.Н. Доможиров[462], давший 8 июля показания против Главкома и своих коллег. В показаниях говорилось, что в последнее время положение Вацетиса «как бы пошатнулось (что неудивительно, принимая во внимание обращение с ним председателя РВСР. — С. В.), он стал мрачен и запил». Генштабист Е.И. Исаев убедил пьяного Вацетиса, что белые готовятся к захвату власти и угрожают расстрелять или даже повесить Главкома, обещая, однако, сохранить ему жизнь и оставить в должности командира батальона, если Вацетис окажет им помощь. Главком спьяну согласился, но все «подготовления были лишь в области разговоров» и конкретные шаги «заговорщиками» не предпринимались, если не считать небольшой латышской части, по показаниям Доможирова, «будто бы» (за свои слова Доможиров ручаться отказался) отправленной в Москву или уже давно находящейся в Москве. Причем вскоре выяснилось, что Главком в действительности не популярен даже у латышей, на которых (из этого якобы исходил Исаев) он вроде бы мог опираться. Сам Доможиров, приехав в 15-ю армию, к латышам, «воочию убедился, насколько там любят „деда“ (так за глаза называли Главкома. — С. В.) и как там все за ним пойдут, — кроме бранных отборных слов со стороны членов РВС… по адресу Главкома ничего не слышал, а, когда я сказал, что членом РВС армии может быть назначен Вацетис, то Данишевский (член РВС. — С. В.) крикнул: „Так это правда! Да ведь это же предательство“». На этом, показал Доможиров, разговоры о перевороте и закончились, после чего Исаев поставил вопрос «о создании скелета Генерального штаба с тем, чтобы поставить выпуск 1917 г. в такое положение, чтобы с ним считалась всякая власть»[463]. Последняя мысль действительно должна соответствовать действительности: еще А.А. Антонов, пообщавшись с отдельными генштабистами в конце 1918 г., заявил: «Генштабисты — по крайней мере, большинство из них — усиленно стараются подчеркнуть, что они служат правительству и отнюдь не желают знать ни о каких большевиках и даже ни о каких классах»[464]. Если Исаев и не озвучил вопрос о постановке выпуска в особое положение при любой власти, то она, безусловно, подразумевалась.
Хронология изложенных в показаниях Доможирова событий уточняется по приказам Полевого штаба по личному составу. 8 июня «прибывший 4 июня с.г. начальник штаба Западного фронта генштаба Н.Н. Доможиров» прикомандировывался в распоряжение Ф.В. Костяева и зачислялся «с указанного числа на все виды довольствия при штабе»[465]. 1 8 июня Доможиров назначался командующим 15-й армией[466], но приказом от 4 июля «прибывший в распоряжение Главнокомандующего бывший командующий 15-й армией… Н.Н. Доможиров прикомандировывается к штабу и зачисляется на все виды довольствия с 30 июня» (в качестве основания — рапорт Доможирова от 30 июня № 2785)[467]. Выбор чекистами в качестве первой жертвы Доможирова обусловлен был, вероятно, тем фактом, что он уже дважды (!) находился под следствием. Второй раз в числе трех обвиняемых в разглашении военной тайны[468] — об измене тогда речи не шло, но тем не менее… К тому же нелестную оценку незадолго до ареста Доможирова получил его штаб. 23 июня Ивар Смилга заявил Эфраиму Склянскому: «Смилге по прямому проводу сообщил, что работа штаба Запфронта совершенно не налажена. Того же мнения держатся Вацетис, Костяев и Петин. Смилга требует немедленной присылки Соллогуба на должность начальника оперативного отделения и минимум двух генштабистов, достаточно опытных и работавших уже ранее на наших фронтах. Целиком поддерживаю просьбу Смилги»[469].
