Но не отбросить мысли тревожные, словно шелуху непутевую…
Ведь все не так идет. Земля не родит, оскудела матушка… Весна как зима, лето – как осень слезливая… Солнце холодное, неласковое… Как на пасынков чужих, нелюбимых смотрит, разве что не отворачивает свой ясный лик еще… Пара деньков в году и насчитается ясных, солнечных… Ох, чует сердце, не за горами тот день, когда и взаправду солнце от края проклятого отвернется… Даже звери уходят… Птиц перелетных лет семь никто не видал… Еще годков пять – и совсем худо будет. Раньше-то земля жирной густой была, колосья тугие до земли склонялись, коровы тучные да красивые важно выхаживали… А теперь… Зерно у соседей закупают, скот домашний тощий да облезлый… Уже и не зарятся соседи на проклятую землю. От нападений только слава княжеская и удерживает…
Не понять князю, когда все переменилось. Все в ту сечу упирается. Перехитрила тогда ведунья Мойр-прядильщиц, жизнь его продлив… Но с каждым годом по возвращении все хуже и хуже… Неужель причиной напастей лишь жизнь его, неверно из лап смерти выхваченная?
Да разве люд в том повинен?
Только и радости у князя, что дети малые.
Но как не признать, что ежели так и дальше пойдет, то что же сыну останется… Голая земля да кости облезшие.
Не о таком наследии для сына он мечтал.
Ведуны руками разводят, не понимают, кто проклял. Да и не похоже на проклятие… Земля-матушка молчит… Лес спит, не добудиться… Хоть бы знак какой подали… Может, обидел кто ненароком? Али сам князь не угодил? Может, должок на ком? Так узнать бы, что за долг, кому отдавать, кто должен… Немедля бы расплатились. Невмоготу больше терпеть, народ стонет.
Вздохнул князь, бороду огладил. Все отдаст. Если жизнь его нужна – пусть. Он и так больше положенного отведенного прожил…
А там, глядишь, и перестанут сны зеленоглазые душу бередить… Мертвецам сны без надобности…
Ох, не удержалась я. Снова сказочка для вас, хорошие мои.
Сказка маленькая, всего три главы.
Остальные завтра будут, уж дождитесь.
====== Ты вернись... ======
Небо вновь светло, новый день занимается… Но не ясный день… Тоскливый день да пасмурный, дождливый… Снова… Хмурое небо низко висит, дышать мешает. Нет радости от такого рассвета. Как и от вчерашнего… Уж не вспомнить, когда солнце землю радовало… Позабыл отец Красно-солнышко дорожку в земли эти… А ведь когда-то на залитых солнцем лугах звучали смех и песни… Куда же все ушло…
И вновь день как день, как вчерашний день, как и месяц назад.
Идут и идут жалельщики, просят-молят о помощи, чтоб под крылышко княжеское от бед укрыться-схорониться.
Не откажешь им. Всех привечаешь. Уже скоро в палатах княжеских беженцы поселятся.
Невесел князь сидит. Худо все. Потянулся народ простой прочь с земель родных… Что проку с друзей-советников, не подмога они в делах божьих…
Да, был знак… Проснулся лес по весне… Но лучше б дальше спал. Вместе с лесом лихо пробудилось… Звери хищные, злые… Навь ночная…
Хуже быть не может…
И никак не разойдутся просители, все об одном твердят: защити, помоги, охрани, княже… Никому не откажешь… Не вина их в том, что лес да боги гневаются…
Вдруг потемнело в тереме, сгустились тени, как живые, из углов тьмой тянутся… Во дворе вскрикнул кто-то тонко, не утерпел князь, к окну метнулся. А над теремом тучи темные, ветер, и так еле заметный, затих, умолк совсем… Ночь в одночасье день светлый сменила. Народ заголосил, запричитал опасливо. Бабы-девки по домам побежали, от страха ни живы, ни мертвы.
Умолкли жалельщики, тихо за спиной князя, так тихо, что слышно, как треснул платочек шелковый в руках жены. Резко развернулся князь. И замер. Тени сплелись посреди зала, фигура человеческая из тьмы в хоромы княжеские ступила.
Челядь молчит, от страха трясется, просители по стенам хоронятся… Княгинюшка белее снега, руки в кулаки сжала, из последних сил крепится. Невольно зауважал её князь ещё больше, что не выкажет страха.
А гость молчит. Страшный гость. Темный волос, длинный да спутанный, чела не видать, будто мраком укрыт, только губы тонкой ниткой сжаты, щеки впалые, кожа как снег бела, руки тонкие, что лапы птичьи, да и сам гость – кожа да кости, ключицы-то над воротом резко выступают. Но силен гость… Сама тьма его как кошка ручная слушается…
Выдохнул князь, плечи расправил.
Ждал он гостя. Ждал. Знал, что необычный гость придет. Всем сердцем чуял… Одна надежда, что поведает гость ночной, в чем провинились они перед богами. Уж не поскупится князь, все отдаст, но вину загладит, чья бы она не была. Али он не князь?
От окна отошел, поклонился гостю в пояс.
- День добрый, гость уважаемый. Не желаешь ли отдохнуть с дороги, лицо умыть? Али отобедать с нами за одним столом?
Гость молчит, только губы скривились в усмешке колючей. Головой покачал.
- Не желаешь ли назваться, уважаемый? Или же Тороком, Безымянным кликать тебя? – осторожно поинтересовался князь. Гость лишь подбородком острым дернул, чуть кивнул через миг.
- Как пожелаешь, Торок, – кивнул князь. – Меня Радомир зовут, но, ты, я думаю, о том ведаешь? – выпрямился гость, глазами черными сверкнув, усмехнулся недобро, руки тонкие на груди сложил. Ушла тень с чела, но в глаза смотреть ему мочи нет… Словно в колодец ледяной да бездонный ухнуть… Воистину, Навь ночная… Скрепил сердце князь, продолжил вежливо: – Ждал я тебя, каждый день ждал… Знаю, что виновны мы, богов прогневали. Но уволь, не ведаю, в чем оступились. Не откажи, поведай, что привело тебя к нам?
- Долг… – прошелестел голос негромко, словно листья в лесу всколыхнулись.
- Долг? – удивился князь. – Всего-то? Но в чем он, поведай! Все отдадим, без утайки! Не со зла, поверь, задолжали тебе! Да и не ведал я, что долг на мне.
- Не ты, – мотнул головой, – она! – тонкая рука указала на жену, хоронящуюся за князем.
- Ярга? – удивился князь, невольно на неё обернувшись. И воскликнул неверяще: – Да будет тебе! Как баба может быть тебе, Торок, должна? Да она же из палат княжьих не выходит, даже лекарствует там же!
- Она, – вновь указал Торок, прищурился хищно. – Она знает, поверь, о чем долг… Она должна вернуть! – прошелестел голос спокойный, да не вяжется огонь безумный в глазах и речи ледяные. Невольно страх по спине княжеской ползет, липкий да колкий. Ох, да, знает он, кто гость его, но не прогнать прочь… Его князь ждал… Его…
Но не успел князь слово молвить, как Ярга из-за спины мужниной выступила, зашипела кошкой дикой:
- Изыди, Навь! Не твое, не отдам! Прочь, Кощей, иди костями других пугай! – да закричала пуще, рукой на гостя махнув: – Не видать тебе его как своих ушей!
- Не отдашь сама – всё едино ко мне вернется! – так же спокоен голос его, холодны речи. – Все за грань уйдут, я же рядом с ней подожду. Один раз отвел – и еще раз уведу.
- Прочь! – воскликнула Ярга. – Не бывать этому!
- Обожди! – перехватил ярящуюся жену за пояс, прижал крепко. – Как «все за грань уйдут»? Прошу, Торок, разъясни непутевому.
Но не к нему гость обратился. Словно и не слышал его:
- Время до новой луны тебе, жена князева. Верни долг, или же все за грань уйдут. И я долг сам заберу… – спокойно ответил Торок, поворачиваясь к князю спиной. Следом тени сгустились, посередь зала заклубились. Через миг тьма рассеялась, гостя с собой забрав.
…Тихо в тереме. Просители смотрят тревожно, вести невеселые принять пытаются. Челядь дыхнуть боится. Княгинюшка столбом соляным стоит, не шелохнётся…
Гневается князь. Яростно очами сверкает. Стоит, кулаки сжимает. Кабы не прибил в запале.
- Все прочь… – тихо повелел он. Не помня себя от радости, народ из терема княжьего ринулся. – Ярга, жена моя, останься.
У самой двери замерла княгиня, не посмела мужа ослушаться.
Через миг князь с женой наедине остался.
- Я слушаю, – спокойно, как змей ледяной, молвил он, подходя к окну, хмуря глядя на небо темное… Так и не вернулся день ясный, ночь-полночь стоит, хоть глаз выколи.
