Через пару минут мой телефон снова издал писк:

Странно! Обсудим все сегодня в 19.00, если уговор в силе. Целую.

Кэти открыла дверь и обняла меня. Она выглядела великолепно в новом платье, с уложенными волосами и с умеренным количеством косметики на лице. У меня сразу испортилось настроение. Ведь у нас сложилась традиция: покупая новую одежду, прежде демонстрировать ее друг другу и лишь потом надевать на работу, в гости или в ресторан. Иногда одного косого взгляда Кэти хватало, чтобы я тут же бросилась менять купленный наряд на другой, но чаще, увидев меня в обновке, она хватала свой айпад и приобретала через Сеть такую же вещь. Хотя этим вечером мне было не до традиционных показов. Я не смогла сделать над собой усилие, чтобы дать платью оценку, и лишь покраснела, когда подруга посмотрела на меня с сочувствием. Она опять прижала меня к себе, и я не противилась. Само мое тело хотело тепла и ласки.

– Бедная ты моя, – промолвила Кэти, не понимая, видимо, насколько хуже мне становится от таких слов лучшей подруги.

– Как прошла конференция? – спросила я.

Тема меня не особенно интересовала, но я догадывалась, что ей самой захочется поговорить об этом и лишний раз показать мне, насколько хорошо складываются у нее дела на работе. Так уж установилось между нами издавна. Мы всегда измеряли собственные достижения, пользуясь как шкалой успехами, которых добилась Кэти. Пусть даже сегодня вечером у меня не было на это времени.

– Я не могу никому ни о чем рассказывать, – ответила она, понизив голос до театрального шепота. – По пути домой я позвонила маме, и она разрешила мне нарушить правило только для нее, но предупредила, что если начну хвалиться перед Джеймсом, он меня бросит.

– Неужели у тебя все зашло так далеко?

– Да благословит Господь ее мамочку, – произнес Джеймс, входя в холл и помогая мне снять жакет. – Так толково все объяснить. Кэти пыталась поделиться со мной новостями в течение недели, но я ни черта не понял в ее сбивчивом изложении.

Кэти рассмеялась. Она привыкла, что многие люди не понимали ее, когда она пускалась в описание своей работы.

– Если честно, – признала она, – то получалось у меня довольно скучно.

Мы сидели в гостиной, где-то на заднем плане негромко звучала музыка, а дрова в камине заменял мерцавший свет связки кремовых церковных свечей. Это было нечто новое, но я вспомнила, что, когда Кэти в последний раз гостила у нас с Мэттом, я купила именно такие свечи и наполнила ими свой камин. Она пришла в восторг от этой идеи, и теперь, разумеется, использовала сама. В комнате было тепло и уютно, чего так не хватало сейчас моей гостиной. И безукоризненно чисто.

Кэти ушла в кухню, чтобы приготовить напитки. Я ожидала от Джеймса упоминания о приходе ко мне позапрошлой ночью, но он, не сводя глаз с кухонной двери, за которой Кэти звенела бокалами, устанавливая их на поднос, лишь сообщил мне, как, придя домой с работы в пятницу, застал тестя с тещей за укладкой моющего пылесоса в багажник своей машины. Устроили у вас генеральную весеннюю уборку, объяснили они Джеймсу.

– Ты не возражаешь, чтобы они вот так запросто являлись в твой дом?

Он пожал плечами:

– Мне бы пришлось делать уборку самому в выходные дни. Они сэкономили для меня уйму времени. Зачем же мне возражать?

Я покачала головой:

– Терпеть не могу, когда кто-то приходит в мое отсутствие. Меня это пугает.

– Пугает? – спросила Кэти, появляясь с подносом в руках. – Ты боишься собственных родителей?

Джеймс бросил на меня многозначительный взгляд:

– Лично я совершенно не беспокоюсь. Если им хочется заниматься уборкой – милости просим!

– А мне нравятся визиты папы с мамой, – сказала Кэти. – Пусть помогают по мере сил.

Она забралась с ногами в угол дивана, где свет лампы особенно красиво играл в ее светлых волосах, и посмотрела на Джеймса с ненавязчивой немой просьбой в глазах. Он закатил глаза, однако налил нам понемногу вина. Кэти облизала губы и на секунду стала похожа на кошку, перед которой поставили миску сливок. Я видела ее такой очень часто еще с детства. И дело не в том, что Кэти росла избалованным ребенком, хотя ее изнежили изрядно. Она привыкла к обожанию. Родители страстно хотели иметь детей, но только в сорокалетнем возрасте после двадцати лет супружества у них родилась наконец дочь. И со дня своего появления на свет Кэти стала маленькой богиней, у алтаря которой истово молились отец и мать. Когда же она покинула отчий дом, то повергла их почти в траур. Впрочем, они быстро пришли в себя и сумели переключить свое внимание на ее новую жизнь, заводя дружбу с ее друзьями, привозя ей еду, стирая и отглаживая ее одежду, причем так, что она даже не замечала этого. Родители по-прежнему обращались с ней как с маленькой девочкой, а ей нравилось такое отношение к себе, и «богиня» без стеснения принимала от них любые подношения и услуги.

Кэти испытывала сострадание к любой семье, где детей не возводили хотя бы на полубожественный пьедестал, но на самом деле ее не слишком волновали чужие взаимоотношения. Родители Джеймса переселились в Шотландию, и, думаю, Кэти втайне была очень рада, что ей не приходится делить время между своими и его родственниками. Но, исполняя долг, она строго соблюдала приличия, навещая их с мужем дважды в год, хотя, насколько я знала, ее всегда поражало, до чего спокойно они прощались с сыном после каждого визита. Ее родители тяжело переживали бы перспективу не увидеться с ней несколько месяцев, и Кэти казалось, что родители равнодушны к Джеймсу. Ее бы разубедило только море прощальных слез, мольбы о скором возвращении, пятьдесят фунтов из их скудных пенсий, сунутые в руку Джеймса, и множество сообщений на мобильный телефон, едва они выехали бы из ворот дома.

Что касалось меня, то для Кэти оставалось непостижимым, как можно жить с родителями в одном городе и редко видеться с ними. И объяснять ей что-либо было бесполезно. Даже пока мы оставались детьми, я предпочитала проводить больше времени в ее доме. Стоило мне войти в их кухню, как я сразу же чувствовала себя свободно и расслабленно. Правда, Кэти тоже любила бывать у нас. Атмосфера в нашем доме менялась в ее присутствии, и когда она играла в нашей гостиной или общалась с моими родителями, пропадало напряжение, в котором жила я сама. От подруги словно исходил солнечный свет, столь любимый моей матерью, она много смеялась. Мне самой рядом с ней становилось веселее, и родители испытывали те же ощущения.

На секунду я закрыла глаза. Последнее, чего мне сейчас хотелось, это думать о них. Я протянула руку, чтобы взять бокал с вином, и заметила в одном из пустовавших кресел гитару Джеймса.

– Много играешь в последнее время?

Он кивнул:

– Да, при любой возможности.

– Пока меня нет дома, – сказала Кэти. – Держу пари, ты бренчал каждый день всю последнюю неделю?

Он рассмеялся:

– Чаще, чем в другое время.

– Он предпочитает играть в мое отсутствие.

– Потому что тогда она не пытается тебе подпевать? – с улыбкой спросила я.

Он лукаво усмехнулся:

– О, это просто невыносимо для меня.

И снова память перенесла меня в прошлое, когда нам всем было по семнадцать лет. После занятий в колледже я приходила к Джеймсу, мы ложились рядом на его узкую односпальную кровать, и он играл на гитаре, а я думала, что мой парень – само совершенство. Те месяцы стали самыми счастливыми в моей жизни. Однажды Кэти увязалась за мной, и когда Джеймс заиграл, мы оба чуть с кровати не свалились при звуках ее пения. У нее оказался поистине ужасный голос – тонкий и пронзительный. Мы с Джеймсом переглянулись, а потом хохотали до слез.

– Что такое? В чем дело? – допытывалась тогда Кэти. – Над чем вы смеетесь?

А теперь мы с подругой сидели рядом на диване, а Джеймс вытянулся в кресле у камина. При ровном пламени свечей время, казалось, остановилось.