– Если бы не нейтралитет казаков, то не было б сейчас Советов. Ведь они сами выбрали Каледина атаманом Войска Донского. Он ликвидировал Советы во всей Донской области, а когда Алексей Максимович попросил у них артиллерию, старшины отказали. Казаки спокойно наблюдали, как мы поначалу теснили Антонова-Овсеенко с Сиверсом, а присоединиться к нам не захотели. Потом красные собрали казачьих старшин и все равно расстреляли за этот их нейтралитет. Тогда же Корнилов известил, что уходит со своими отрядами на Кубань, этим бегством он открыл фронт. Мы отходили к Таганрогу вдоль Дона, по нам била артиллерия, снег был черным от гари… Полторы сотни штыков у нас оставалось, да и то это были юнкера, кадеты, гимназисты. Мальчишки плакали от горя.

– А что за поручик Голицын? – спросил Росляков. – Или это просто поэтический образ?

– Константин Голицын, поручик – очень приятный молодой человек. Не знаю, жив ли. А песню написал генерал Гончаренко, но он на Украину ушел. Меня ранили, возможности скрыться не было. Не знаю, кого благодарить, но переодели меня, раненного под Таганрогом, в матросскую форму – это и спасло…

Стоять под дверью и слышать чужой разговор было верхом неприличия; Вера давно бы уже зашла, но боялась предстать перед мужчинами со счастливым лицом. А она улыбается с самого утра и даже по городу шла, радуясь тому, что светит солнышко, бегают мальчишки – продавцы газет, поют канарейки в клетках, выставленных на подоконниках растворенных окон… Все было переполнено счастьем, которое пришло к ней самой накануне…

Вечером, когда погасили электричество, уже лежа в постели, Вера вдруг поняла, что не может заснуть. Ей хотелось лежать и думать о своей любви, мечтать о нем, который совсем рядом, через комнату от нее, – человек, которого она любит уже давно, с той поры, когда впервые увидела в Царском Селе высокого и улыбающегося юнкера, приехавшего к ним в дом вместе с родителями… Для чего его привезли тогда на детский праздник? Алексей был уже почти взрослым. И все-таки он поцеловал ей руку и сказал, что ослеплен ее красотой. Это был первый комплимент в ее жизни: именно тогда Вера и полюбила его, даже не понимала, что это любовь. Но уже знала, что это навсегда.

И тогда она встала с кровати, набросила на плечи чужой мужской халат, который ей выделил камергер, взяла свечу и вышла в коридор. Вышла так стремительно, что пламя качнулось и едва не погасло, но тут же фитиль вспыхнул снова. Вера подошла к его двери и постучала. Дверь не сразу, но распахнулась, на пороге стоял растерянный молодой князь Долгоруков.

– Не осуждайте меня, – произнесла Вера, – но я не могу жить без вас.

Алексей пропустил ее в едва освещенный двумя догорающими свечами кабинет.

– Проходите, мне давно уже есть что вам сказать.

Долгоруков взял свечу из ее руки, и тогда Вера обхватила его шею двумя руками, прижалась и шепнула, готовая расплакаться от своей любви и решимости:

– Не бросайте меня, пожалуйста. У меня, кроме вас, никого нет на свете.

Свеча догорала, и было далеко за полночь. Где-то далеко, вероятно, в кабинете хозяина, один раз ударили часы, отмечая половину какого-то часа, но только какого – непонятно, но это было уже неважно. Произошло то, что должно было произойти. Вера мечтала стать его женой и стала ей. И теперь Алексей целовал ее руки и плечи, говорил, что когда с простреленной грудью лежал в чужом таганрогском сарае и ему казалось, что он умирает, то страдал он не от боли или голода, а от одного страха – не увидеть ее никогда больше. И она целовала темное пятно шрама на его груди, гладила его голову… А потом вдруг за окном в темном Таврическом саду зазвучала гармошка и чей-то пьяный голос заорал:

Потрескивала свеча, поставленная не на подсвечник, а в серебряную пепельницу. Бледный свет плясал по стенам, отражался в стеклах старых фотографий, вставленных в деревянные рамки. На этих снимках были незнакомые люди, счастливые от того, что не дожили до этих окаянных дней.

Гармошка звучала весело, и голос, оравший в Таврическом саду, был переполнен радостью.

Все-таки утром в понедельник Лена решила позвонить Труханову. Знала, конечно, что этого делать нельзя. За завтраком она долго смотрела на свой аппаратик, непонятно на что надеясь. Вряд ли Федор ей позвонит, а даже если и позвонит, ничего это не изменит. Едва ли новый знакомый настолько богат, что сразу же предложит ей оплатить участие в Сейшельском турнире. Но Федор вряд ли состоятельный человек: во-первых, его моторка простенькая, и одет он был непрезентабельно, хотя на рыбалке все выглядят одинаково. К тому же вряд ли есть на свете миллионеры – любители порыбачить в холодных водах. Вот если ловить тунцов и марлинов где-нибудь возле Мадагаскара! Закидывать спиннинг с борта роскошной яхты, попивая «Дайкири» или «Мохито»… Там, конечно, только миллионеры, и никого больше. А Федор, разумеется, не миллионер – уж больно он обаятельный и простой. Олигархи такими не бывают. Хороший человек – он свой в доску, готовый помочь и дружить до гроба и делиться всем, что имеет. Хороший человек вряд ли бывает богатым. А зачем делать деньги, если у тебя нет друзей и любви настоящей тоже нет, потому что всем от тебя чего-то нужно? И пристают все знакомые: «Дай денег на что-нибудь. Например, на участие в коммерческом соревновании по кай- тингу…»

Думать об этом было противно и стыдно, но денег взять неоткуда, а потому Лена все равно позвонила Труханову.

Выпрашивать деньги сразу не планировала, но Саша опередил:

– Если ты по поводу спонсорства, то не рассчитывай. Банк теперь денег не даст. У нас сменилась рекламная стратегия. Рекламы больше заказывать не будем. Так что наш логотип со своего парафойла можешь убрать. Мой совет: поищи другой банк или крупную компанию вроде «Газпрома» – для них десять или пятнадцать тысяч баксов не деньги. А ты к тому же очень симпатичная.

Это прозвучало грубо, словно Труханов выталкивал ее на панель.

Лена хотела уже попрощаться, но Саша вдруг предложил:

– Давай все-таки встретимся и обсудим. Много денег не обещаю. Но треть смогу собрать. Но это будут личные средства. Да и с управляющим могу поговорить на предмет предоставления кредита, ведь тебе нужно будет уже семь или десять тысяч. В крайнем случае даст кредит под небольшой процент. А выиграешь, легко рассчитаешься. Ты вообще же сможешь победить?

– Могу, конечно, – согласилась Лена, – во фристайле – скорее всего, буду в призах. А в гонках на время вряд ли: не все от мастерства зависит – у соперников каждый раз новое оснащение, все лучше и лучше. А я третий год свое латаю.

– Сколько за победу обещают?

– За первое место в общем зачете – пятьдесят тысяч, за второе – сорок, за третье – тридцать. Все попавшие в первую шестерку получают право участвовать в следующем турнире бесплатно. А победитель еще и может рассчитывать на рекламный контракт от производителей оборудования для кайтинга.

– Ну вот, – обрадовался Труханов, – будет чем кредит выплатить… В крайнем случае можно заложить квартиру. А еще лучше – обменяешь свою на меньшую. У тебя ведь после папы остались шикарные адмиральские апартаменты – считай, почти в самом центре. А у меня на примете есть двушка на Васильевском. Очень приличный дом, до Финского залива рукой подать. Тысяч или даже сорок тысяч долларов запросто получишь в качестве разницы в стоимости.

– Нет! – решительно отказалась Лена.