Слишком хорошо помнил, как именно Мадара его активировал.
— Покажешь мне Мангекью? — шепотом в самые губы. Пальцы скользят по затылку, путаясь в жестких прядях, перебирая, чуть оттягивая.
Чуть откинутая назад голова, плавно краснеющие глаза. Казалось, запятые шарингана всегда там, просто их не видно из-за обычно чёрной радужки. А потом они слились в единый рисунок, возводя восприятие на новый уровень. Хаширама сейчас неуловимо напоминал свою стихию — дерево или даже лес. Спокойно отдавал на откуп огню обожаемые пламенем сухие веточки без страха или волнения — у него ещё много, всё не съест, а если и съест, то потом на пепле вырастет ещё более большой и здоровый лес.
Мадара здесь напоминал лесной пожар. Вспыхнувший от искры, жадно пожирающий предложенное, не желающий и не имеющий возможности сопротивляться своей разрушительной мощи. Не ненавидящий лес, нет — влюблённый в него, благодарный за своё существование, за своё яркое пламя и возможность развернуться.
А Изуна… Котичка, лениво греющийся у огня и запекающий на углях кролика.
*
По возвращении Тобирама первым делом пошел к брату. Коротко отчитался о выполненном задании, зацепил взглядом краешек знакомого конверта на столе. Спокойно опустился на колени и коснулся лбом теплых досок пола в позе покорности.
— Отото… — прозвучало укоризненно.
А потом Хаширама опустился рядом и потянул брата на себя, заставляя уткнуться лбом в собственное плечо вместо пола. Обнял, погладил по волосам.
— Почему ты решил, что тебе есть за что просить прощения, Торью?
То-рью. Детское ещё прозвище, его придумал Итама, когда был совсем маленьким. Он упрямо твердил, что у братика волосы похожи на гриву дракона, а Хаширама ему охотно подыгрывал, говоря, что Тобирама отлично сокращается до Торью. Тобирама-дракон.
После смерти Итамы это прозвище стало запретным для них обоих. Когда умер Каварама — осталось только «отото» и «Тобирама».
И вот теперь… Непонятно, почему…
Тобирама стиснул зубы до хруста, пытаясь совладать с набирающей силу дрожью.
Послышался возмущённый дробный топот. В поселении шиноби никто не топает, разве что тот, кто хочет быть услышанным…
Дверь распахнулась, на пороге появился Изуна — взъерошенней, чем обычно, едва не потрескивающий от внутреннего напряжения, как брат.
— Явился? — грозно спросил он оттуда, а потом подошёл и, пользуясь моральным преимуществом, ухватил Тобираму за шкирку и куда-то потащил.
Сенджу только и смог, что глазами хлопнуть — слишком уж яркой оказалась ассоциация с недовольной куноичи, отловившей супруга за выпивкой с друзьями. Да и улыбка Хаширамы — открытая, лукавая — намекала, что как минимум убивать его никто не собирается.
Хотя с Учихами попробуй еще угадай.
А притащили его в… спальню. Одну из комнат переоборудовали, плотно занавесив окна и расстелив четыре футона на татами. Не успела чуйка Тобирамы доложить мозгу о том, что именно он видит и что это может означать, как Изуна повалил его на те самые футоны. Следом зашёл Хаширама с всё той же хитрой лыбой.
— Логический тупик верный, исходя из тех предпосылок. Но они неполные. Что ты упустил?
Тобирама честно попытался думать, но он слишком устал. Уже даже все равно стало, к какому решению все пришли.
— Я не знаю. Отношения?
Поняв, что подсудимый не в силах выдерживать трёпку, Изуна сменил гнев на милость и растёкся по нему расслабленной кото-тряпочкой.
— Бака. Выбирать не обязательно. Раз уж тебя на всех троих растаращило, то давай, оправдывай слухи о выносливости Сенджу и клане любви, — Учиха подумал, приподнялся, заглядывая в глаза. — Позволь нам тебя любить. Позволь себе любить.
Глаза в глаза, открыто, до конца — и даже техника не нужна, чтобы уловить искренность. Чтобы увидеть там, на дне зрачков, тепло и любовь для себя.
Увидеть — просто. А вот поверить… Тобираме потребовалось почти полминуты, чтобы осознать увиденное. Осознать, принять, уложить в голове…
…и растечься по футону расслабленной медузой, наконец-то обнимая Изуну в ответ.
========== Глава 10 ==========
В комнату заглянул Мадара. Оценил картину, закатил глаза, скрылся. Вернулся через пару минут с полным подносом еды и влажным махровым полотенцем на сгибе локтя, чтобы утереть дорожную пыль. Срочно бежать купаться после вылазки не было необходимости: чем сильнее шиноби, тем меньше он нуждается в таких мелочах, как потение, но вот пыль, пыльца и прочие загрязнения воздуха на коже и волосах остаются охотно.
Тобирама на ещё одного Учиху среагировал не сразу. Посмотрел чуть насторожено, зацепился взглядом за поднос. Удивлённо дёрнул бровью.
А Хаширама благодарно кивнул, подхватил полотенце естественным, почти привычным жестом и мягко провёл влажной тканью по лицу брата, стирая пыль и грязь. Тобирама подавился вдохом — ани-чан выхаживал его во время болезней, поддерживал, когда было плохо…
Но эта задумчивая нежность точно не была чем-то привычным.
То есть… никто не против? Вот не смирился с обстоятельствами, позволяя слетающему с катушек брату-бывшему-врагу-союзнику получить желаемое и успокоиться, а совсем-совсем не против? Тобирама зажмурился, отчаянно пытаясь осознать настолько ослепительную истину.
Мадара поставил поднос рядом и разлёгся неподалёку, подперев голову ладонью и подгребая Изуну к себе. Младший Учиха смотрел на Сенджу, затаив дыхание. Он был в мозгу Тобирамы и примерно представлял, что он сейчас испытывает. И это было волшебно. Настолько волшебно, что Изу кольнула предательская мысль — а что, если все эти условности, мешающие удовольствию, являются частью этого удовольствия, эдаким усилителем? Для него самого целовать Мадару стало чем-то привычным и обыденным, но тот фейерверк, что взрывался в голове Тобирамы от простых, в общем-то, прикосновений… Может, оно стоит того?
Хаширама закончил протирать лицо, взялся за руки. Ласково, бережно… а потом наклонился и коснулся костяшек пальцев губами. Почти невесомо, больше чтобы проверить реакцию…
Тобираму тряхнуло так, словно это касание было полноценным разрядом, но глаза он так и не открыл. То ли потому, что так ощущения были острее, то ли просто легче было воспринимать происходящее, не задумываясь над тем, реальность это или сон.
— Отото… — Хаширама мягко расстегнул крепления хитай-ате. Убрал щитки в сторону.
— Да? — алые глаза всё-таки приоткрылись.
Взгляд старшего Сенджу мягко мерцал, почти переливался обилием чувств, гладил по коже. И пальцы тоже гладили — по щеке, вдоль старого шрама, очерчивая линию подбородка.
— Не бойся себя, Торью.
И так легко повернуть голову и прижаться к ладони в благоговейном поцелуе — как мечталось, как хотелось… Прижаться и на миг замереть, пережидая взрыв эмоций от собственного почти-кощунства, повернуть голову ещё немного, прижимаясь уже щекой. Снова зажмуриться, когда ладонь мягко скользнет под затылок, поддерживая голову.
Это было настолько невинно, настолько интимно, что Изуна на мгновение почувствовал себя неловко, будто подглядывает. Но хренушки он пропустит хоть мгновение этого действа! Наоборот, активировал шаринган, чтобы лучше зафиксировать все детали.
Хаширама мягко коснулся губами лба. Погладил затылок. И едва продышался сам, когда Тобирама потянулся навстречу, обнял, скользнул легким поцелуем по скуле. Трепетно прижался губами к уголку рта.
Целоваться с братом было так странно. Понимать, что это вечно суровый Торью подрагивает в руках, приоткрывает губы навстречу, ловит каждое движение. Что-то будоражащее было в том, чтобы идти против запрета — но, право, главное ведь совсем не в этом.
Главное — что душу щемит от невыносимой нежности, что дыхание перехватывает от того, какой Тобирама сейчас живой и настоящий. И страшно спугнуть, не справиться… и хочется любить, нежить, ласкать. И невозможно не вздрагивать от ответных движений, таких неловких, неуверенных, будто Торью только учится. Будто для него все впервые.
