— Я пришел… рано утром, — все так же отстраненно отозвался Хатаке. — Но когда я прихожу сюда, я чувствую вину за свое глупое прошлое…
Джирайя хмыкнул, скрещивая руки на груди и словно невзначай бросая взгляд на нас, остановившихся у тех самых столбиков. Как-то неловко вмешиваться в такой момент… Саске с вызовом вздернул голову, прошел к обелиску и возложил у его подножия свой букет. Какаши-сенсей удивленно вскинул бровь — сегодня в Конохе властвовали белые хризантемы и только они. Учиха же принес совсем иной букет.
Вызывающе-алые камелии. Желтые шарики бессмертника. Несколько веточек розмарина.
Во вкусе Саске не откажешь, смотрелся букет хоть странно, но гармонично… Однако для того, кто умеет читать по цветам, он имеет более глубокий смысл.
А таких в Конохе достаточно много — ведь искусство икебаны входит в академический курс.
Камелия — «скромное превосходство». Учитывая цвет и то, что к мертвым страсти не испытывают — как вызов и перчатка в лицо всем.
Бессмертник — неизменная память.
Розмарин — воспоминания о прошлом.
Имена погибших из клана Учиха тоже выбиты на этом камне. И даже в смерти, проиграв политическую интригу, они остаются выше прочих. Хотя бы до тех пор, пока их последний потомок стоит, гордо расправив плечи, после того, как принес к обелиску такую вот версию Катона Учих.
— Какаши-сенсей… — опасно, очень опасно трогать шиноби без его на то разрешения. Но сейчас… о, нет, сейчас Хатаке не ударит. Не потому, что мы его ученики.
Просто… я его понимаю. И он не может этого не чувствовать.
Понимает Наруто — может, не разумом, но чем-то гораздо более глубинным. Уж не ему, так долго мечтавшему о не-одиночестве, не понять такую же измученную и одинокую душу.
И, конечно же, понимает Саске.
Пусть он раньше редко задумывался именно о погибших, сжигаемый своей ненавистью к Итачи — но оживающий квартал что-то стронул в его душе. Изменил. Учиха совсем чуть-чуть, но приоткрыл свою ледяную броню. Не случайно прорвавшимися наружу порывами, а по-настоящему.
— Эро-санин… — Наруто точно так же, как я Какаши, потянул Джирайю за рукав. И заглянул тому в лицо — робко, просительно.
А тот вдруг грустно улыбнулся и обнял мальчишку, поглаживая по волосам. Жабий санин молчал, но эта его безмолвная поддержка была столь сильна, что ощутил ее, кажется, даже Какаши. Джирайя старше нас всех — и терял он тоже гораздо больше. Удивительной силы человек, если у него есть силы до сих пор дурачиться и шутить не только в качестве маски.
— Какаши-сенсей, идемте, — я легонько потянула Хатаке за рукав. — Иначе мы действительно опоздаем. Джирайя-сан… вы же будете присутствовать?
Санин как-то неопределенно хмыкнул, но спорить не стал — тем более, что шмыгающий носом Наруто уже вцепился в него мертвой хваткой.
Такое странное чувство — ощущать, что за твою ладошку держится взрослый, очень сильный и бесконечно усталый человек. Держится, словно не в силах без этой ладони нащупать зыбкий мостик под ногами. А ты и понятия не имеешь, куда его нужно вывести. Просто знаешь, что нельзя его в одиночку оставлять.
В черно-белом мире так легко потеряться. Поддаться общему настроению, утонуть в нем, цепляя собственные беды и потери. А сегодня в Конохе слишком мало ярких красок. Черные одежды, белые хризантемы, пасмурная серость дождливого дня…
Сегодня я не накладывала гендзюцу на волосы, оставив их таким же вызывающе-ярким пятном, как камелии Саске.
Я не собираюсь осуждать или оправдывать Сандайме, называть его героем или же цыкать «туда и дорога». Мой цветок ложится в общую массу так же тихо и печально, как прочие. Это ведь не только в честь хокаге. Эти цветы… они для всех. Для патрульных, принявших на себя первый удар. Для тех, кого смели гигантские змеи или накрыли звуковые гендзюцу. Для умерших от банального куная, для тех, кому не успели помочь медики… тех, кто честно сражался, останавливая нападение. Для всех…
Кажется, белые хризантемы у меня теперь намертво будут ассоциироваться с тоскливой печалью и дождем.
Но все-таки это был не рисунок и не кино, поэтому и выбивались из общей трагичности отдельные яркие пятна.
Алая шевелюра Карин. Джирайя, так и не надевший траурный комплект одежды. Ирука-сенсей, обнимающий плачущего Конохамару и тихо рассказывающий ему что-то. Повязки с хитай-ате — сандалии-то сегодня все постарались сменить, а вот перешивать металлические пластинки на черную ткань все же не стали. Слишком кропотливо, да и глупо, на один день.
А дождь к концу церемонии стих. Очень символично, так поневоле начнешь подозревать, что кто-то погоду сегодня регулировал. Глупо звучит — ведь если у кого-то и есть ТАКИЕ способности, то использовать их по столь незначительному поводу довольно бредово. А с другой стороны… может, и впрямь эмоциональный настрой людей приманил каких-нибудь мелких духов, и они обеспечили дождь. Наверняка ведь есть такие. Если уж шинигами существует и можно призвать его воплощение… бр-р.
Тихонько пошепталась с Карин — сестренка кивнула и сложила печати. Наши клоны накинули хенге на приметные волосы и умчались. Родители против точно не будут, но они только-только вернулись в Коноху из своей деловой поездки, и если мы хотим перехватить Какаши-сенсея до того, как он снова куда-то заныкается, стоит им помочь.
В традиции поминок есть что-то такое, древнее и мудрое. Пока хлопочешь над тем, чтобы приготовить угощение гостям, некогда расклеиваться и погружаться в тяжелые мысли. Да и просто присутствие рядом людей — живых, сочувствующих — тоже помогает. Даже если ты на тот момент желаешь им всем провалиться, чтобы не мешали тихо сдохнуть. Но во время нападения все-таки не погиб никто из тех, кого мы близко знали — так что и посиделки с участием Ируки-сенсея и Какаши-сенсея вышли грустными, но не траурными.
А потом к нам в дверь постучался Джирайя. С завещанием Третьего хокаге и парой чунинов из канцелярии в придачу. Оказалось, что Хирузен написал в случае его гибели передать опеку над Узумаки Наруто семье Харуно. Как надежным жителям Конохи, уже воспитавшим отличного шиноби и удочеривших одну из Узумаки. А Джирайя, пользуясь тем, что всем немного не до таких мелочей, поспешил закрепить волю учителя документально. Чунины прямо тут же, пока мы ловили челюсти, оформили все необходимые бумаги, сняли копии, которые пойдут в архив, и вручили родителям и Наруто новые документы. Оказывается, как семье, у которой больше двух детей-шиноби, им полагались какие-то льготы…
Как внезапно-то. Зачем Хирузен включил в завещание такой пункт? Что-то предчувствовал или же это был политический ход? Кто знает… Но уж что могу понять и я — у этой бумажки были все шансы оказаться похороненной в куче других, а то и вовсе тихо сгореть в огне ближайшей свечи. Но слишком быстрая реакция Джирайи эту возможность похоронила. Интересно, санин что-то знает, или же действует на порыве импровизации?
В любом случае, если он думал, что после этого мы его куда-то отпустим, это он зря. Мы даже чунинов к себе затащили, убедив, что от чашечки чая с парой пирожков их обязанности никак не пострадают. Но если штабные работники просто смущались, то определить, с какими эмоциями смотрит на нас Джирайя, было сложно. Одно точно — чем-то мы санина зацепили.
Но, раз уж в играх с шинигами мы умудрились не просто остаться при своих, а и получить что-то сверху — это ли не повод для гордости?
====== Арка 7. Конфликты поколений ======
Поднялась буча из-за завещания хокаге или нет, мне оставалось только догадываться. Но каким-то образом оспаривать решение Хирузена и новую опеку над джинчурики никто не спешил. Подозреваю, всем было просто не до того. А все дипломатические усилия сосредоточили на том, чтобы вытянуть у нас пленных Сабаку. Переговоры с Суной были в самом разгаре, и, подозреваю, из песчаников вытрясут много чего вкусного, и отмазки плана «нехороший Орочимару обманул и вообще Казекаге убил» тут не помогут. Но все упиралось в то, что Суна хотела обратно своего джинчурики. Желательно в комплекте с прочими родичами. Темари и Канкуро готовы были вернуть хоть сей же час, насчет Гаары активно торговались… И тут возникал очень интересный момент. Официально в плен их взял Саске. И сдавать родной деревне не спешил. Сунувшихся было к нему шиноби — даже не АНБУ — Учиха отбрил так, что они только за воротами квартала и опомнились.
