– Аншанте, мадемуазель, – Казанова поцеловал ей руку, наблюдая, как она переводила взгляд то на него, то на цесаревича.

– А это мадам Наталья Семеновна Борщова, супруга статского советника графа Клавдия Семеновича Мусина-Пушкина.

– Аншанте, мадам, – Казанова губами коснулся руки второй дамы, чей непроницаемый взор устремился ввысь.

– Наши выпускницы окончили институт с отличием, синьор Казанова, с золотой медалью первой величины.

– Я не сомневаюсь, Ваше Сиятельство. Вся Европа знает об этом первоклассном учебном заведении.

– В него поступают девушки не старше шестилетнего возраста и остаются там как минимум двенадцать лет. И родители не имеют права ни под каким предлогом забирать своих дочерей из института до истечения срока.

– Какая строгость, Ваше Сиятельство!

– Но в институте учатся не только дворянские девушки. Через год после его основания императрица решила открыть отделение и для девиц из мещанских семей. Потому что знания, считает императрица, должны распространяться по всем сословиям общества.

– Я с вами абсолютно согласен, Ваше Сиятельство. По всем сословиям! – Казанова повернулся и томно улыбнулся всем присутствующим венецианкам.

– Дать всем своим гражданам образование – это долг государя!

– Конечно!

– Вот так, мой дорогой синьор Казанова.

– Да.

– Вот так…

– И…

– Что?

Казанова заметил, что граф тянул представление третьей девушки, уж слишком увлекшись описанием института.

– А…

– Простите?

– То есть…

– Не понял.

– Ну, а как же…

– Ах! Да-да-да. Наша третья выпускница. Это мадемуазель Александра Алексеевна Снежинская, дочь великого петербуржского ученого, барона Алексея Николаевича Снежинского.

– Аншанте, мадемуазель, – Казанова взял руку Александры, но долго не прикасался к ней губами, рассматривая ее смышленые лазоревые глаза.

Ее блондинистые локоны падали почти до плеч, окаймляя высокие скулы. Носик – тонкий, пикантный, изваянный до совершенства – порождал ощущение невинного детского ликования, а полные розовые губы говорили о чувственной щедрости ее натуры. Вдыхая нежную свежесть ее расцветающей плоти и изучая ее горящий, пытливый взгляд, Казанова почувствовал смутную волну ностальгии, бьющуюся в груди, уносящую его в далекое море своей молодости. Потеряв ощущение почвы под ногами, он застыл, и на секунду ему стало стыдно и страшно: стыдно, потому что он глупо изображал из себя того человека, которым уже давно не являлся; страшно, потому что он наконец почувствовал, как никогда раньше, свои иссыхающие, черствеющие годы, стремящиеся все быстрее и быстрее в безотрадную, глухую тьму.

– Месье? – деликатно сказала Александра, не понимая, почему Казанова все еще держал, не поцеловав, ее руку.

– Мадемуазель, – Казанова наконец отпустил руку и повернулся к графу дю Нор.

Все в зале видели, что Казанова не коснулся губами руки третьей грации, а только сделал жест поцелуя. Венецианки зашушукались. Графская свита зашуршала в недоумении. Нелидова и Борщева засуетились вокруг Александры, поняв, что она произвела на Казанову особое впечатление.

– А почему стало так тихо, уважаемый прокуратор? – громко и триумфально обратился к Пезаро граф дю Нор. – Где же музыка?

Пезаро тут же рукой дал команду музыкантам. Те быстро вернулись на свои места и заиграли менуэт. Мелодия полилась бойко и звучно. Публика рассеялась. Снова захлопали пробки шампанского. Бокалы запенились. Все вновь надели свои маски и образовали танцевальный круг в середине зала. Обрадовавшись, что все обошлось без шероховатостей, Пезаро повел графа и графиню дю Нор к этому открывающемуся для них кругу.

– Wollen wir ein wenig tanzen, meine Liebste?[16] – спросил граф супругу.

Белая ларва исчезла в толпе.

Церковь Сан-Джорджо деи Гречи находилась в сестьере Кастелло, считающимся самым древним районом города. В начале Чинквеченто папа Лев Х, стараясь объединить западное и восточное христианство, разрешил грекам, бежавшими из покоренной турками Византии в Венецию, сохранить православный обряд и построить себе там храм. Возвели они его недалеко от церкви Сан-Заккария, хранящей мощи святого Захария, отца Иоанна Крестителя.

День оказался сырым и серым. Тучи висели низко, и стоячий воздух погружал город в вялый сон. Темная роза узкого фасада деи Гречи смотрела на изящную белую колокольню, которая слегка наклонялась к каналу. Русские гости, как и все прихожане, посещающие святилище в первый раз, побаивались стоять возле нее, ибо им казалось, что тяготеющее к воде строение могло в любой момент рухнуть вниз.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, Ваше Сиятельство, но, по-моему, Византия очень повлияла на историю России? – спросил прокуратор Пезаро, когда все вышли из церкви, ласково распростившись с брюшковатым кудрявым настоятелем, батюшкой Феодосием.

– О, еще как, Ваше Высочество! Византия – это наш фундамент!

– Как и для Венеции.

– Правда?

– Да. Ведь в первое время своего существования, а именно в VI веке, когда византийский император Юстиниан отвоевал большую часть италийского полуострова у остготов, то, что мы сегодня зовем Венецией, вошло в общую территорию Византийской империи. Даже спустя двести лет, после того как венецианцы основали свое автономное государство, эта маленькая, новорожденная нация оставалась предана великой империи и долго от нее зависела.

– Но ведь вы же разгромили и разорили наш православный Константинополь во время Четвертого крестового похода! – рявкнула графиня Салтыкова с такой неудержанной желчью, что аж сама покраснела от неожиданного порыва эмоций.

– Дорогая, ну что ты так, – супруг неуклюже обнял ее, стесняясь перед венецианцами. – Простите ее, господа. Ради бога. Голубка моя очень плохо переносит эту погоду.

– О, просить прощения вовсе не нужно, граф Салтыков, – в разговор вступил Казанова, тростью отгоняя назойливых голубей. – Уж слишком много недоразумений существует вокруг этого эпизода. В первую очередь я хочу всем напомнить, что до великой схизмы 1054 года христианство было единым, несмотря на греческие обряды на Востоке и латинские на Западе. Конфликт касался лишь верхов римского и константинопольского духовенства, а не простых верующих.

– Венеция, кстати, всегда проводила четкую границу между сферой религиозной и сферой политической, – добавил Пезаро.

– А во-вторых, – Казанова выпрямил хвостик своего парика, ведя делегацию по узкой Салита Гречи, – Четвертый крестовый поход, возглавляемый дожем Энрико Дандоло в 1204 году, вовсе не имел цель разрушить Константинополь. Первоначальная цель крестоносцев была освободить Иерусалим от мусульман. Эта трагедия произошла случайно, она была последствием внутреннего переворота. Латинцев попросили вернуть низложенного императора на престол, обещая, разумеется, приличное вознаграждение. К несчастью, после того как латинцы выполнили свои обязательства, византийцы не сдержали свое обещание и не дали латинцам то, что им полагалось. Только тогда те начали брать, не спрашивая.

– Интересно. Очень интересно, – сказал цесаревич, не ожидая от Казановы такой эрудиции.

Пезаро тоже посмотрел на своего соотечественника с удивлением.

– Но дело никогда не шло о религии.

– Я не сомневаюсь, – сказал граф Куракин. – Венеция считается самой толерантной державой в мире.

– Венеция старается развивать отношения с представителями всех конфессий, – отметил Пезаро, опережая Казанову. – Мы убеждены, что Бог после сотворения мира решил его оставить свободным, не вмешиваясь в течение земных событий.

– Деизм! – обрадовался цесаревич, заметив с моста, как постепенно начинали концентрироваться водяные пары. – У нас Ломоносов был деистом. О, феноменальная натура! Равных ему нет. Как же его потом Синод достал за это вольнодумство.

– Да, но, к счастью, ваши монархи, – сказал Пезаро, – по крайней мере нынешняя императрица, являются просвещенными монархами и знают, где должно кончаться влияния церкви.