Литмир - Электронная Библиотека

Пригибаясь з дверях, на кухню протиснулся Никодим, смущенно улыбнулся. Он тяжело опустился на заскрипевший табурет, неуклюже пригладил пятерней взлохмаченные волосы, с бережной робостью, будто боясь раздавить, принял стакан чаю из рук матери.

—  А где же Клава, Дым? — с нежностью глядя на брата, спросила Васена.

Никодим посмотрел на нее, будто не в силах был сразу отрешиться от занимавших его мыслей, потом махнул рукой в сторону прируба. Он относился к Васене как-то по-особенному, баловал как маленькую, после каждой получки приносил ей какую-нибудь безделицу — косынку, ленточку, брошь.

Васена вынула из пышных волос зеленую гребенку и протянула ее брату.

—  На, причешись, Дым!

Никодим послушно провел гребенкой по волосам, потом, придвинув сковородку с поджаренными шкварками, стал макать картошку.

На Ксению присутствие старшего брата действовало всегда успокаивающе — при Никодиме как-то все в семье становились спокойнее, даже Роман, не желавший ни с кем считаться. Вот и теперь, поднимаясь из-за стола, Роман вопросительно оглянулся на брата,

—  Ну что, займемся сегодня сеялками?

Никодим медленно жевал, как бы раздумывая, и Роман, дожидаясь ответа, неторопливо надел полушубок, стол затягивать ремень.

—  Мы же с последним трактором еще не все  кончили,— проговорил наконец Никодим и поднял на младшего брата внимательные глаза.—Кабину надо как следует

закрепить.

—  Ну, это на полчаса дела, не больше.

—  Пока все гайки не привинтим и не пригоним к месту, ни за что другое браться не буду! — предупредил Никодим.

— Лады! — Роман придавил на макушке кубанку, хлопнул рукавицами.— Я двинусь, кузнецов потороплю, а ты не засиживайся!

Он взялся за железную скобку двери, но тут же отступил, пропуская вместе с волнами морозного воздуха заиндевелого Егора Дымшакова. Тот продрался через дверь, как воз сена, задевая косяки, шумно отдуваясь, в косматой, собачьего меха, шапке, залатанном шубняке, держа под мышкой ременный кнут. Он был краснолиц, от него веяло стужей, побелевшие от инея брови мгновенно оттаяли в тепле, и на жестких рыжих колючках их повисли капельки.

—  Здорово, патриоты родины! — загудел он, сдирая с курчавого воротника льдинки.— Думал, никого уж не застану, а вы, оказывается, еще чаи разводите...

—   Это что, тонкий намек? — Роман насторожился.— Поздно, дескать, на работу выходим?

—  Смотря по тому, как глотаешь! — Егор рассмеялся.— Если гладко идет, то тонкий, если заденет и царапает, то в самый раз!

—  А когда вы просыпаетесь, Егор Матвеевич? — не скрывая своего открытого восхищения задиристым родственником, спросила Васена.

Дымшаков сел на подставленный ею табурет, достал из кармана матерчатый кисет, высыпал щепотку табака на обрывок газеты.

—  Я, девка, по петуху равняюсь — он горло прочищает чуть свет, а я глаза продираю. С утра вот за сеном в луга смотался, конюшню почистил, в правление забежал, а оттуда к вам — и то не по доброй воле, а по нужде! — Он стянул с головы шапку, достал с ее дна бумажку, а шапку нахлобучил на колено.— Вот, Ксения Корнеевна, телефонограмма тебе: должна быть вечером на бюро райкома! А чтоб тебе одной не было скучно, зовут и меня, и Черкашину, и нашего преподобного Аникея, и его карманного парторга Мрыхина.

Ксения рванулась, почти выхватила из рук Дымшакова бумажку. Наконец-то! Она   словно   глотнула   свежего воздуха и в изнеможении закрыла глаза, но тут же вспомнила, что не одна в комнате, и спросила:

—  А вас-то зачем, Егор Матвеевич?

—  Меня? — Егор поскреб затылок, криво усмехнулся.— Да уж, наверно, но чай пить кличет Коробин... Узел, видать, завязался тугой, и зубами но взять и одному не осилить, вот он и собирает людей на подмогу. Да о себе ты не болей — пропишут тебе успокоительных капель, в крайности, поставят горчишник на мягкое место, чтоб в другой раз но забывала, что начальство надо слушаться, и отпустят с богом...

—  Хватит тебе об нее свой язык точить! — вступилась за дочь Пелагея.— Он у тебя и так не затупился...

—  Тогда мне, может, мимо вашей избы проходить, если вы все такие обидчивые?

—  Зря лезешь в бутылку, Егор! — останавливая сердитым кивком жену, сказал Корней.

—  Ну, в бутылку меня не загонишь — горлышко узкое! — Дымшаков хрипло рассмеялся, обвел родственников сииневато-острыми в прищуре глазами.— А вы что ж думаете, это только ее касается, а мимо вас ветром пронесет?

—  Надо же осмотреться, в себя прийти.— Начиная волноваться, Корней зашарил руками по груди.— Работу, как жену, не на один день сватают...

—  Ты, Егорша, вроде тверезый с утра, а разбушевался, как пьяный,— не удержался и стукнул палкой об пол дед Иван.— Избу вон надо обиходить, теплом запастись!.. Да и какой резон без оглядки садиться куда ни попало?

—  Потому, шурин, ты целый месяц и держишься за бабий подол? — Дымшаков, так и не свернув цигарку, смахнул ладонью крошки махорки с обрывка бумаги и встал, грозно насупясь.— Ну глядите! Может, пока вы повыгоднее место ищете, Аникей столько гвоздей в лавку понабьет, что и сесть нельзя будет — со всех сторон станет жалить!.. Тогда не на кого будет обижаться!

Он в полной тишине, провожаемый тревояшыми взглядами, прошагал по избе и с яростью хлопнул дверью.

—  Больно вы большую волю ему дали, вот он и честит всех почем зря! — не выдержав тягостного молчания, заговорила Пелагея, гремя посудой.— Над родной дочерью смешки строит, а вам хоть бы что. Молчите, как мокрые курицы!..

—  Да разве ты не видишь, что он и сам весь горит внутри, что на нем места живого нет? — тихо возразил Корней.— Ты хочешь, чтобы я керосин в огонь плескал?

«Зачем они так сердятся? — думала Ксения, улавливая лишь обрывки слов.— Егор прав — нельзя сидеть сложа руки и ждать попутного ветра. Он и не хотел меня обидеть, ему просто невтерпеж, вот он ж шумит».

Молча собрались и ушли в мастерскую братья, убежала в клуб Васена, отец с дедом Иваном начали разметать двор, мать прибирала со стола, хлопотала у печки, а Ксения, стискивая виски, расхаживала по горенке и думала, думала все о том же и не находила выхода из тупика, в котором очутилась. Ну е кем ей посоветоваться? Что ее ожидает на нынешнем бюро? Неужели Коробин не поймет, что дело совсем не в ней, и покажет свой характер, лишь бы самому оказаться правым?

Еще какой-то месяц назад она была окружена надежными товарищами и друзьями, думала, что все к ней хорошо относятся, и вот достаточно было отстранить ее от работы, как оказалось, что она одинешенька и никому не нужна, кроме Анохина, да и тот празднует труса, вместо того чтобы прийти к Коровину и потребовать прекратить издеваться над человеком.

Побродив с час по горенке, она поняла, что не вынесет больше одиночества и неизвестности. Нет, она должна сию же минуту собираться и бежать в райком. Не может быть, чтобы она не встретила там хоть одну живую душу и не могла узнать, что там говорят о ней...

Накинув на плечи стеганку, мать проводила ее до развилки дороги, за деревню, и долго стояла, глядя ей вслед, «Какая я все-таки бессердечная! — подумала Ксения, и у нее вдруг защемило сердце.— Она мучается, переживает за меня, а я даже не обняла ее на прощанье, не поцеловала...»

Она помахала матери рукой и больше уже не оборачивалась, шагала размашисто, по-мужекя, постепенно обретая утерянное чувство уверенности. А почему она должна чего-то бояться, паниковать, когда во всем права? В конце концов, что может сделать с не» один Коробин? Неужели Синев, Вершинин и даже тот же Анохин будут покорно соглашаться с ним во воем? Не такие они люди, чтобы только смотреть секретарю в рот!

Дорога была пустынна, по обе стороны ее расстилался ровный и чистый снег, стояли в пуху метелки трав, вспыхивали на придорожных кустах хрустальные льдинки.

Конечно, будь здоров Бахолдин, все было бы по-другому, при нем и Коробин вел бы себя иначе. Алексей Макарович прежде всего пригласил бы ее к себе, подробно, до мелочей, расспросил бы обо всем, может быть, строго выговорил ей за все упущения и ошибки, но тут же бы начал думать о том, как исправить побыстрее ее промахи. Он бы не заботился в первую очередь о том, как наказать ее или отвести вину за то, что стряслось в Черемшанке, от самого себя. А Коробин, кажется, больше всего печется о том, чтобы не вызвать недовольства обкома и, предупредив события, доложить, что виновники срыва собрания уже наказаны и что райком, сделав из всего соответствующие выводы, наводит надлежащий порядок в колхозе. Вдруг, мол, в обкоме посчитают, что он не справляется с обязанностями секретаря и не способен сам, без подсказки, решить такое простое дело?.. Неужели так быстро портится человек, когда ему дается любая власть? Но ведь Бахол-дина власть не портила, он всегда и во всем оставался самим собой! Выходит, не каждому эта ноша по плечу? Наверное, Коробин думает, что сама должность, которую он занимает, уже дает ему право бесконтрольно распоряжаться судьбами людей.

3
{"b":"585397","o":1}