Васена кивнула на. сугроб и забегала по горенке, выбрасывая вперед, руки. Ночная рубашка колыхалась на ней как колокол. Васена била сжатыми кулаками воздух, светлые спутанные волосы падали ей на глаза, а. крутая, выгоревшая на солнце прядь, свешивалась над самым кончиком носа и смешно вздрагивала. Выражение скуластого, с твердо стиснутыми губами лица ее было сосредоточенно и серьезно, словно, она занималась невесть каким важным делом.
Попрыгав на одном месте, она, бурно дыша., снова подошла к окну и, закинув руки за, голову, купаясь в потоке солнечного света, тихо засмеялась.
— Ты чего? — спросила Ксения. Сестра, жмурясь, смотрела на нее.
— Да так... Угадай, кто вчера провожая меня из клуба?
— Больно интересно! — И напрасно...
Васена лихо, по-мальчишески, свистнула, засунув четыре пальца в рот, потом с разбегу прыгнула на кровать к сестре, и Ксения инстинктивно прикрыла руками живот.
— Вот сумасшедшая!
— Ни за что не узнаешь! — Поджав под себя ноги и чуть покачиваясь, Васена загадочно улыбнулась.— Ну так и быть, скажу, но, чур, по секрету...— Она наклонилась к сестре.— Твоя бывшая симпатия — Константин Мажаров!.. Представляешь? Репетирую с ребятами пьесу, а он входит, весь в снегу, сдирает со своей бороденки ледышки...
— Перестань кривляться, Васка! — Ксения отстранилась от сестры, чувствуя, как одно упоминание имени Мажарова вызывает в пей досаду, почти раздражение.— На тебя это похоясе — не успела познакомиться с человеком и уже вешаешься ему на шею!
— И совсем не вешаюсь!.. И Мажаров, по-моему, симпатичный дядька. Чего ты взъелась?
Васена стремительно соскользнула с кровати, схватила с этажерки гребень и, расхаживая по горенке, стала расчесывать светлые волнистые волосы, оя?есточенно рассекая спутанные пряди.
— Удивляюсь я тебе, Ксюш! Ты у нас самая правильная в семье, все считают тебя справедливой, но почему ты так относишься к Мажарову? Ну что он тебе сделал плохого? Что десять лет назад провожал тебя из клуба, а потом, не сказав, уехал отсюда? Да? И ты не в силах это ему простить, да?
— Ловко он тебя обработал! Выходит, ты больше веришь ему, чем родной сестре?
— Тогда скажи, что ты против него имеешь, и я тебе поверю! — снова подступая к кровати, с жаром говорила Васена.— Он вот живет тут больше двух недель, роется в разных бумагах, чуть не в каждой избе побывал, вся деревня его знает уже... И как я поняла, он на твоей стороне, хочет помочь тебе и другим добиться справедливости, а ты...
— А я в его защите не нуждаюсь! — сурово остановила ее Ксения и начала одеваться.— Можешь хоть влюбляться в него, мне не жалко! Только смотри, потом пожалеешь, да будет поздно!
— Да что поздно-то? Что? — в сердцах крикнула Васена.
Но сестра не отвечала. Она то брала не ту вещь, то надевала наизнанку кофточку. Наконец справилась со своим волнением, погладила смуглую от летнего загара ногу и
бережно натянула чулок, следя за тем, чтобы шов ложился посредине.
— Честное слово, я вот нисколечко не понимаю тебя! — продолжала Васена.— Презираешь и чуть ли не ненавидишь такого человека, как Мажаров, а замуж собираешься за... Анохина! Я даже слова не могу подобрать, что это за тип!
В лице ее появилось что-то похожее на вызов, так решительно и твердо сжала она губы, резко откинув назад еще не стянутые ленточкой волосы.
Давав по будем обсуждать то, что касается меня, и никого больше! — Ксения помолчала, встретив насмешливый взгляд сестры.— Мы просто по-разному смотрим на пещи, у каждой из нас свои требования к жизни и людям...
Из кухни потянуло запахом жареного сала, и Ксению замутило. Оставив Васену в горенке, она быстро вышла, но па пороге кухни задержалась, преодолевая приступ тошноты, бегло оглядела сидевшую вокруг большого чугуна семью.
— Вечно собираются по одному, не дозовешься никого! — сердито сказала мать.— Садись, не будем всем кланяться...
Она сняла с черного чугуна крышку, и к потолку метнулся густой клубок белого пара. Роман потеснился, Ксения села рядом с ним и, взяв обжигающую картофелину, перекатывая ее с ладони на ладонь, начала сдирать с нее тонкую кожицу. Брат искоса с нагловатой ухмылочкой поглядывал на нее, словно дожидался удобного момента, чтобы затеять какой-нибудь муторный спор. Смоченные водой жесткие волосы его, ровно зачесанные назад, блестели, смуглое лицо было полно привычного нетерпения — он вечно куда-то спешил, подгонял всех, хотя в этом не было особой нужды, однако все часто заражались его нервозностью и тоже принимались суетиться.
— Послушай, сеструха, когда эта бодяга кончится в нашем колхозе, а? — Роман звякнул ложечкой в стакане.— Никакой власти — паршивой бумажонки подписать некому!.. По мне, хоть посади Ваню-дурачка, и пусть себе подмахивает!
— Ну что ты к ней пристал? — Мать потянула его за рукав,— Она-то тут при чем? Сроду поесть всем спокойно не даст!
- А Ромке кусок в горло не полезет, если он наперед не продерет его хорошенько! — хмуро заметил Корней и наклонился к блюдцу с чаем, словно рассматривая колы-
шущееся отражение своего лица.— Ему все едино, кто будет им командовать, его дело маленькое — исполняй, что прикажут, а там хоть трава не расти!
— Я и сам могу командовать не хуже других! — распаляясь, крикнул Роман.— Нечего из меня мартышку строить! Я сюда работать приехал, а не девок в клубе щупать!
— Ромка-а! Бесстыжие твои глаза! — Корней так грохнул кулаком по столу, что подпрыгнул чугун.— При матери такие слова! Совсем распоясался!
Постукивая суковатой палкой, на кухню вошел дед Иван. Он был в нижнем белье — полосатой рубахе и таких же кальсонах, в наброшенном на сутулые плечи потертом кожушке. Босые ноги его хлябали в больших головках срезанных валенок.
— Опять Ромка бучу поднимает? — просипел он.— Хлебом не корми, а позволь покобениться!.. А как до дела, так он постромки рвать не будет...
— Еще один праведник явился! — Отхлебнув из блюдца, Роман насмешливо оглянулся на деда.— Тут и без тебя есть кому поучить уму-разуму, только уши развешивай и слушай! Делал бы лучше, что тебе положено, и не лез, куда не просят...
— А кто это положил мне и до конца отмерил? — не уступал дед.— Я вон свой век доживаю, по самой, можно сказать, кромке иду и могу в момент сквозь землю провалиться, а все чего-то жду, вроде чудо какое должно произойти... А ты, выходит, всю свою жизнь наперед до самой могилы видишь?
— Тебе бы, дед, в пустыне пожить, где еще дикие племена бродят,— морщась, протянул Роман.— Они, может, тебя и за Христа бы приняли, заслушались...
— Ты над кем изгаляешься, поганец? — Дед стукнул палкой об пол, затряс гривастой седой головой.— Молоко на губах...
— Оставь его, тятя.— Корней подвинулся на лавке, освобождая место отцу и вошедшей следом за ним Васене.— Мечется как угорелый и норовит любого цапнуть, лишь бы самому полегчало!.. Мать, налей старику чайку погуще...
— Ну его к псу, это хлебово! — Натужно дыша, дед присел к столу.— Ты бы, Полюшка, поискала чего покрепче, а то что-то грудь теснит, дыхнуть не дает...
— Сопьешься, тятя,— недовольно сказал Корней.
— Иной всю жизнь тверезый, и никто ему не рад... Гремя ключами, Пелагея достала из шкафчика настоянную на рябине бутылку водки. Дед отломил от буханки хлеба поджаристую корочку, понюхал ее, озорно сверкнул глазами из-под клочкастых седых бровей.
— Не вешай голову, внучек, ты еще получишь портфелю в руки, натешишь душеньку!.. Голос у тебя, как в радиве, громкий, а чтоб орать на других, много ли ума надо? Вон как Липкой разоряется на всю деревню, и горя ему мало!.. Му, пей, Иван, досуха, чтоб не болело брюхо!
Граненый стаканчик доргался в его руке, как живой. Недоверчиво покосившись, дед еще крепче сжал его узло-ватыми пальцами, поднес ко рту, лязгнул зубами о край. - Вре-ошь,— просипел он,— не вырвешь-си-и!..
Разом опрокинув стаканчик в рот, поцеловал донышко, вытер тыльной стороной ладони мокрые губы, потянулся за картошкой.
