- Пойду навещу бабушку, давно у нее не была.
Парень что-то невнятно пробурчал, спешно отвернувшись к столу. Ну да, Стасе тоже страшно было, когда Мастер ушел. Но у нее был Барто. А у Тима вот есть Кэт, и совсем скоро на порог Мастерской придет новый ученик - Стася это откуда-то знала...
***
Хутор встретил Стасю, будто долгожданную гостью: расстелил под ноги дорожку-тропинку, украсился весь клейкими зелеными листиками, наполнился задорным щебетом-свистом. И дом, казалось, рассмеялся, стоило ей зайти в старенькую, выкрашенную голубым, как небо, цветом, калитку. Лучилось теплом весеннее солнышко, лучился уютом старый дедушкин дом, окутывая Стасю волнами необычайного тепла и спокойствия. Сияла улыбка бабушки Марты, пожалуй, даже ярче, чем стоящая на подоконнике у самой двери хрустальная ваза. Танцовщица. Гордая, надменная королева вышитых ирисов, которую Стася помнила еще с детства. Вот только ирисы выцвели совсем, поблекли, и ваза, казалось, злилась за такое непочтение.
Чувствуя себя совсем маленькой девочкой, Стася смотрела на бабушку Марту и не могла сдержать счастливой улыбки: она дома! Только сейчас стало понятно, как же ей не хватало этого сада, теплых бабушкиных глаз, щупалец мяты и шалфея, все так же ползущих с чердака... Встрепенувшись, она протянула бабушке изрядно помятый уже букет, принесенный ею с полянки за домом: бабушка Марта очень любит ирисы, Стася это помнит. Хрупкие тонкие цветки упрямо топорщили темно-зеленые острия листиков и, казалось, тянулись к добрым бабушкиным рукам. Совсем рядом раздался звон, раскрошивший тишину на множество кусочков, спугнувший солнечных зайчиков со стен и заставивший дрогнуть зажатые в руке цветы.
Ваза осталась на полу хрустальным звоном, и он, потерявший хрупкое собственное тело, пошел бродить-звенеть по дому, звать разлетевшиеся брызгами прозрачные осколки, будто надеялся их своей песенкой склеить. Тихий этот звон заглядывал во все уголки и щели, дрожал прозрачными тонкими паутинками на Стасиных пальцах. Она хотела бы склеить вазу обратно, для этого, кажется, достаточно было бы чуть поиграть невидимыми нитями, переплести их наново старым узором, но Стася боялась их, такие тонкие, порвать первым же движением рук. Стояла, растерянная, над блекнущими осколками, и корила себя не то за эту нерешительность, не то за неправильное какое-то желание вернуть погибшую хрустальную танцовщицу.
- Надо же, разбилась, - всплеснула руками бабушка Марта. Она смотрела на остатки вазы со своей теплой улыбкой и непонятным Стасе радостным огоньком в глазах. - Твой дедушка всегда говорил, что ваза эта слишком гордая вещь для нашего дома, что она - королевна, и тянет-натягивает все нити на себя. И, когда она разобьется однажды, все нити провиснут, переплетутся, и в них застрянет наше счастье, а после навсегда останется в доме.
Стася слушала, смотрела на пока еще живые, колышущиеся нити прощального звона вазы, которые и вправду сплетались, будто ткали прямо в воздухе гардину с застывшими ирисами, такими же, как давно выцветший трон вазы на старой скатерти. И в нитях этих, смеясь и гладя серебристые звенящие лепестки, как в колыбельке, качался механический светлячок. Фиолетовый, с золотым вензелем буквы "С" на брюшке.
- Да, бабушка, - улыбнулась Стася, посмотрев на пожилую женщину перед собой, которая, несмотря на немалый уже возраст, была просто поразительно красива. - Думаю, дедушка был абсолютно прав.
Стася набрала воды в цветной стеклянный стакан из серванта и бережно опустила туда принесенные цветы, которые тут же благодарно воспрянули листиками. Потом аккуратно собрала осколки вазы в пустой цветочный горшочек и поставила на полке над камином, и, взяв бабушку Марту под руку, пошла вместе с нею пить чай с чабрецом и шалфеем, пряные щупальца которого уже успели дотянуться и до дальних комнат дома. Одно из них играло на прозрачных нитях-струнах звона вазы, которые так и остались невидимым чудом висеть посреди комнаты, и светлячок радостно смеялся, как ребенок, посаженный на качели.
