— Ты говоришь по-французски? — спросил Гурам Александрович.
— Так же, как и по-китайски. Просто однажды я ребятам прочитал «Марсельезу» на память.
— А ты им про это рассказывал?
— А чего рассказывать-то? Воевали и всё, обычное дело.
— А это где? — кивнул Колька на фотографию.
— В Чехословакии. В конце войны нас с Гурамом забросили к чехословацким партизанам. Для помощи им в деле связи с нашими войсками.
— Там было целое соединение партизанских отрядов, — подсказал Гурам Александрович.
— Да. А сфотографировались мы на память уже после окончания войны, где-то в середине мая. Город Оломоуц. Так кажется его название.
— Да, да.
— А ты ещё говорил, что по-японски знаешь, — напомнил Селезнёву Рожков.
— Всё очень просто. В июне сорок пятого нашу часть через всю страну на Дальний Восток перевезли. И мы с Гурамом ещё и там повоевали. Вот так, брат.
— Здорово.
— Но, боже мой! — воскликнул Николадзе. — Неужели сорок лет прошло!
— Да быстро времечко бежит.
— Эх, Серёжа, — обнял друга Гурам Александрович. — Это мы бежим, а не время. Ну, да ладно. Давайте-ка лучше споём. Это ты, Николай, хотел, кажется, послушать наши грузинские песни.
— С удовольствием, Гурам Александрович.
— Тамрико, принеси гитару… Только вот что вам спеть, друзья мои. Песен так много. Например «Оровела» — песня, которую поют в поле, «Урмули» — песня дороги, ну и так далее.
— Любую, Гурам Александрович.
— Хорошо. Тамара мне поможет. А начнём мы с песни о любви. Я думаю, что она будет понятна и без перевода. Помогай, Тамрико.
Гурам Александрович взял гитару, немного её подстроил и полилась в комнате красивая мелодия, не похожая ни на какую другую…
Ранним утром следующего дня Николадзе вывел из гаража свою «Волгу» и друзья, положив в багажник вещи, забрались в машину.
— А Тамара? — спросил Селезнёв.
— Она же врач. Сегодня дежурит и ехать с нами не может. Да мы там довольно часто бываем.
— Далеко?
— За час доберёмся, с небольшим.
Машина понеслась по утренним улицам Тбилиси. И всю дорогу, особенно когда выехали из города, друзья не отрывали глаз от мелькавших за окном машины горных пейзажей. А через час или два Гурам Александрович показывал друзьям родную деревню и её окрестности, знакомил со своей многочисленной роднёй: младшими братьями и сёстрами, с племянниками и племянницами, с главой всего рода белобородым, старым, но ещё крепким Сандро Николадзе…
Под вечер собралась в доме вся многочисленная родня Гурама Александровича. Из гостей, приехавших с ним, не было только Кольки. Ещё утром, узнав о том, что в местной колхозной бригаде не хватает механизаторов на закладке силоса, Николай решил помочь коллегам. И вот день кончался, а Кольки всё не было.
Сергей Иванович вышел со двора на сельскую улицу.
— Не волнуйся, Серёжа, — заметил беспокойство друга Гурам Александрович. — Ничего не случится с нашим добровольцем. Они там с Георгием.
— Вечер наступает.
— А я послал уже за ними… Да вон, легки на помине. Привет труженикам колхозных полей! Как работалось?
— А всё путём. Как учили, — ответил Колька.
— Николай, Гурам Александрович, классный механизатор и хороший, добрый человек. Он и на тракторе, и на косилке, и на самосвале — на всех машинах работать может. И так весь день сегодня, — сказал Георгий.
— А чего тут такого-то. Машины-то одни. Дело привычное.
— He скромничай, Никола. Ты сегодня сделал доброе дело.
— Так пусть же, дорогой друг, все твои добрые дела возвращаются тебе и твоим близким, умноженные во сто крат и больше!
— Спасибо, Гурам Александрович. Только я правду говорю — дело обычное.
— Сегодня ребята в честь Николы даже песню спели.
— О! Такое бывает не часто. Да ты сам, Коля, хотел послушать грузинские песни.
— Повезло, Гурам Александрович.
— Ещё услышишь. А теперь идём за стол, други мои. Там уже заждались…
Праздничный стол в честь приезда Гурама и его друзей был накрыт во дворе под деревьями. За столом шумно и весело.
Рожков, так и не выпивавший, что-то рассказывал своему соседу справа. Тот качал головой. Никанорыч достал из кармана брелок и стал опять объяснять, жестикулируя. Сосед снова покачал головой, видимо не соглашаясь и передал разговор уже своему соседу. Тот другому и так слова Никанорыча дошли до тамады, полного, с пышными усами человека. Начальник стола и сам заметил, что гость не выпивает и давно хотел узнать причину такого его поведения.
— Дорогой Гурам, — обратился тамада к Николадзе, — твой друг болен, что ли?
— Нет, что ты, Котэ. Он просто завязал.
— Надо развязать.
— Попробуй, попробуй, Котэ.
Сидевший рядом с тамадой Николадзе-старший, услышав разговор, догадался о чём идет речь и вдруг заговорил сам.
— Я хочу рассказать твоему молодому другу, Гурам, нашу древнюю грузинскую легенду.
— Пожалуйста, отец. Конечно, расскажи.
— Мне ещё дед мой рассказывал, как посадили однажды виноградную лозу у дома, а осенью выжали сок. Сладкий был сок и всем понравился. Народ приходил и дивился: «Ну и сок у такой сухой лозы». Но вот прилетел соловей: «Да здравствует вино! — воскликнул он. — Кто станет его пить, запоёт по-соловьиному». Потом пришёл молодой петух: «Кто выпьет, тот будет любить ссоры и станет, как и я, забиякой». Прибежала лиса: «Кто станет пить, то в него заберется вино воровски, по-лисьи». Наконец пришёл один жирный боров и сказал: «Да здравствует вино! Кто много выпьет, подобно мне станет валяться в грязи на дороге». Вот так по-разному и действует вино на человека, сынок. Так будь же ты всегда соловьем!
И старый Николадзе похлопал Никанорыча по плечу.
— Спасибо, отец, но…
Тамада кивнул одному из мужчин. Тот пошёл в дом.
— Ну все, Никанорыч, — сказал Колька другу. — Пропал ты.
— Чего? — не понял Рожков.
— Конец, говорю, фильма.
— Какого ещё фильма?
— Твоего, под названием «жизнь».
— Чего болтаешь-то.
— Ты погляди, как на тебя тамада смотрит. А вон помощника своего послал в дом за кинжалом. Так что приготовься к самому худшему.
— Перестань.
— А чего перестать-то. Ты же оскорбляешь хозяев и всех сидящих с тобой. И нас с Иванычем позоришь. Здесь, брат, такого не прощают, понял?
Мужчина вернулся из дома и подал тамаде большой, отделанный серебром рог. Тамада наполнил его вином и встал.
— Дорогой наш друг Сандро. Все, кто когда-нибудь пил из этого рога, желали дому Николадзе мира, счастья и благополучия. А пьющий из этого рога сам будет счастлив и здоров. Приглашаю тебя осушить рог и сказать свои слова.
Рог передали Никанорычу. За столом стало тихо.
— Не подкачай, — сказал ему Колька.
— Спасибо, — поблагодарил Рожков и тоже встал. Немного помедлил, принимая решение. — Я скажу с удовольствием… Дорогие друзья! В эти дни, и сейчас я ощущаю себя счастливым человеком. Да, я счастлив! И счастлив потому, что осуществилась моя ещё детская мечта. А я с детства мечтал увидеть Грузию. Увидеть страну великого Шота Руставели, страну мужественных и благородных людей. Я счастлив, что моя мечта осуществилась. Так пусть же мечты каждого из вас сбудутся! Мир и счастье этому дому! Многолетия всем вам, друзья!
С последними словами Рожков припал губами к рогу. Мужчины запели песню, и под её многоголосье Никанорыч осушил рог.
— Спасибо тебе, сынок, — сказал старый Сандро Николадзе. — Из тебя хороший тамада будет.
Мужчины запели новую песню.
— О чём поют, Гурам Александрович? — спросил Колька.
— Они поют, дорогой, о том, что не надо искать себе жену на гуляньи: там она одета в чужое платье. Если хочешь видеть женскую красоту, ищи её во время жатвы ячменя. Вот так примерно. Нравится?
— Очень. Я просто балдею от этого многоголосья.
— Ну тогда слушай. Таких песен больше нигде в мире не поют.
А праздничный ужин продолжался. Селезнёв и Гурам Александрович вели свой разговор. Слушая песню, о чём-то задумался Колька.
