Нет, тихонько смеется она, гофио тут определенно ни при чем. Откуда ты взял, что всему виной гофио?
Проникнуть Феликсу в самое нутро. Ведь там внутри спрятан лунный ландшафт. Вторгнуться.
И снова отступить, откатиться камнем.
И так каждое воскресное утро, воображает Паула, хотя прекрасно понимает: не дано ей обнять Феликса так, как он обнимает ее, не дано брать, ее удел — отдавать себя. А что, кроме наслаждения, она получает взамен?
Банальная истина, ни разу не додуманная до конца. Без конца. Вновь и вновь сначала. Может, просто чтобы не думать о другой истине.
Не думать.
Не думать, что любое плотское наслаждение стихийно и беспорядочно.
Пока не думать.
Мне кажется, говорит она этим воскресным утром, я в самом деле люблю тебя.
В самом деле, она выпалила это единым духом, будто составила свою фразу на чужом языке и затвердила на память, чтобы ее поняли — ее, ту Паулу, которая не имеет никакого отношения к другой, считающей любовь не более чем приятным развлечением.
10
Он посвежел и загорел, этот коротышка советник. К концу августа большинство горожан возвращаются из отпуска. Домой, в Д. Вот и фройляйн Фельсман тоже вернулась.
Слишком жарко, говорит он, мы с мамой ужасно страдали от жары.
Нынче утром Паула заглянула в сентябрьский гороскоп. Первые десять дней влияние Марса сулит Девам большие встряски.
Самолетом летели? — спрашивает Паула советника.
Застигнутая над гороскопом, она слишком уж горячо оправдывалась перед Феликсом. Некоторые, как там было написано, нежданно-негаданно найдут счастье своей жизни.
Конечно, нет, сказала Феликсу Паула, я читаю гороскоп для смеху.
Феликс объявил, что у нее завелось тайное пристрастие. К иррациональному. Бегство в хиромантию?
Загорелый и внутренне пообмякший, советник в разговоре с нею на этот раз даже жестикулирует.
Руки его не жмутся суетливо к краю стола. Линии на ладонях четкие, без тоненьких ответвлений — до сих пор ей не случалось видеть ничего похожего.
А вы, значит, на посту, говорит он, тем завершая экскурс в приватную сферу; теперь, встречаясь с Паулой, он допускает подобные вольности, ведь она обжилась, устроилась, закрепилась в Д. и как авторитетом, так и всей своей деятельностью отвечает в целом его представлениям о библиотекаре.
С новыми силами за работу, сказал он, когда Паула вошла в кабинет. Увидела она его не за столом, а вовсе даже у окна: он стоял, потирая руки, деловой, энергичный, — ни подспудные, загнанные внутрь фантазии, ни мысли о жизни за стенами ратуши не омрачали его лицо.
Я тут кое о чем поразмыслил на досуге, сказал он. Как идут дела с передвижкой для домов престарелых?
И прошелся по кабинету. Неужели все-таки чуть приволакивает ногу?
Плохо?
Да нет, отвечает Паула, не плохо.
Возможно, окостенение коленного сустава.
Но пока нам еще не слишком доверяют.
Впрочем, говорит он, если меня правильно информировали, вы побывали у пенсионеров всего только дважды.
Информировали вас правильно, отзывается Паула. Опустившись в черное кресло-вертушку с высокой спинкой, он жестом предложил сесть и Пауле; на этот раз она села так, чтобы, не поворачивая головы, просто скосив глаза, смотреть в окно. И теперь глядит на облепившие холм крыши всех мыслимых оттенков красного цвета. Крыши были мокрые от измороси и яркие.
Еще в отпуске, говорит он, я набросал доклад о нашем проекте. Вы же знаете: я с самого начала содействовал вашему замыслу и по мере сил поддерживал его.
Приятный оттенок, тихонько бормочет Паула.
Простите, как вы сказали? — растерянно переспрашивает он.
Она бы давным-давно обнаружила эту другую половину, если бы не видела его изначально с одной только стороны. Утром проснешься, а в голове — ни слова.
Фантазер, заранее решила Паула, ты правда фантазер. В это слово она не вкладывает ни порицания, ни одобрения, просто делает вывод, раз и навсегда.
Нет, домой он не поехал. Остался на лето у Паулы. Так и сказал: Не уеду. Но днем уезжал.
В университете каникулы, а он каждое утро садился с Паулой в машину и ехал через деревни в Д., а оттуда электричкой в город.
Какой смысл весь день торчать одному в квартире? — говорил он.
А какой смысл, спрашивала Паула, изо дня в день проделывать такой длинный путь, раз тебе не нужно в университет?
Может, спрашивала она, Феликс работает в государственной библиотеке? Читает книги, которых у нее в муниципальном фонде нет, поскольку в интересах широкого читателя она обязана избегать диспропорций.
Там мои друзья, отвечал он.
Иной раз он уезжал в М. лишь под вечер, садился после обеда на автобус, идущий через деревни в Д. И тогда августовскими вечерами, больше похожими на ноябрьские, Паула засиживалась в библиотеке, чтобы заехать за ним на вокзал.
Нет, вопросов она не задавала. И не ставила ему в упрек, что он столько времени проводит с друзьями. Не упрашивала взять ее с собой — зачем навязываться, создавать впечатление, будто любой ценой хочешь им завладеть.
Феликсова лютая ненависть к отцу пугала ее.
В детстве, говорит Феликс, мне казалось, что он крадет у меня душу. Я боялся проснуться утром — и онеметь.
Фантазер, говорит Паула. Ты фантазер?
Нет, коротко отвечает Феликс, однако же Паула пропускает жесткость его тона мимо ушей: право на такую жесткость он получит, лишь когда повзрослеет. Да, повторяет он, необходимо преодолеть кастрацию.
Эдипов комплекс? — спрашивает Паула.
Надо занять какую-то одну позицию, говорит Феликс, это куда лучше, чем оправдываться отсутствием системы, обеспечивающей удовлетворительное конечное состояние. Решиться надо. Лучше уж я решусь выступить против отца с открытыми глазами, чем вслепую.
Что произошло? — испугалась Паула.
Паула глаз не поднимает, когда фройляйн Фельсман опять спешит мимо ее двери в туалет. Козни дурного пищеварения и избыточной дозы слабительного, думает она.
В любой другой день Фельсманша была бы рада-радехонька до вечера одна хозяйничать в библиотеке. Сегодня же просто жалко смотреть, как она, побагровев то ли от натуги, то ли от стыда, возвращается из уборной; Паула с Анеттой Урбан между тем пакуют книги в квадратные картонки.
Фройляйн Фельсман с гордостью отметила, что в первую очередь читатели спрашивают книги из фондов бывших приходских библиотек.
Это ее немного утешило.
Возможно, Паула потому и не стала возражать, когда после первого же выезда в дома престарелых молодая коллега предложила возить туда не только уже заказанные книги, но и другую литературу, чтобы показать и рекомендовать ее читателям.
Вдвоем они несут картонки к машине. Паула открывает багажник, попутно рассказывая про вдовую пасторшу, любительницу Фонтане, как вдруг Анетта Урбан говорит, что по истечении испытательного срока, скорей всего, не продлит контракта.
Значит, все-таки не прижилась?
Да, не прижилась.
Я понимаю, говорит Паула, вам привыкнуть еще труднее, чем мне. Может, стоило бы запастись терпением.
Дожидаться, пока дерево, давно омертвевшее внутри, пустит новые побеги?
О дуплистых деревьях Пауле разговаривать не хочется, в дороге, под мерный шорох «дворников», лучше вспомнить о собственном нетерпении, которое она в возрасте Урбан нещадно подавляла.
Анонимное письмо, найденное сегодня на столе в куче корреспонденции, Паулу не пугает.
Забавно, что ее остерегают от распространения коммунистических идей среди детворы. С тех пор как стала совершеннолетней, Паула неизменно голосует за либералов.
Ей бы следовало слушать повнимательнее.
Не возглашать, что, мол, сновидения, мечты и фантазии ни к чему не обязывают. Не делить мир на две половины — мир грез и фантазий и мир дневной. Не заносить задумчивого меланхолика по привычке в разряд романтических натур, которые любят изображать из себя этаких донкихотов… Жизнь в односторонней системе?
