– Приснилось? Если ты не веришь мне, спроси Юлико, он тоже видел огоньки в башне и следил за ними.

– Юлико дурно. Он заболел от испуга. Но если б даже он был здоров, я не обратился бы к нему. Я верю моей девочке больше, чем кому-либо другому.

– Спасибо, папа! – ответила я ему и об руку с ним вошла в залу.

Там собрались все люди, за исключением Михако, ускакавшего в Гори.

Я взглянула на Абрека. Он был белее своего белого бешмета.

– Абрек! – смело подошла я к нему. – Ты украл вещи бабушки! Слышишь, я не боюсь твоих угроз и твоего мщения и повторяю тебе, что ты вор!

– Княжна шутит, – криво усмехнулся горец и незаметно пододвинулся к двери.

Но отец поймал его движение и, схватив за плечо, поставил его прямо перед собою. Лицо отца горело. Глаза метали искры. В нем проснулся один из тех ужасных порывов гнева, которые делали его неузнаваемым.

– Молчать! – прогремел он так, что, казалось, задрожали своды нашего дома, и все присутствующие в страхе переглянулись между собой. – Молчать, говорят тебе! Всякое запирательство только увеличит вину. Куда дел ты фамильные драгоценности княгини?

– Я не брал их, батоно-князь. Аллах знает, что не брал.

– Ты лжешь, Абрек! – выступила я снова. – Я видела у тебя в башне много драгоценных вещей, но ты все их передал тем двум душманам, и они отнесли все в горы.

– Назови мне сейчас же имена твоих сообщников, укажи место, где они скрываются! – снова проговорил отец.

– Не знаю, батоно-князь, никаких душманов. Верно, княжне привиделся дурной сон про Абрека. Не верь, батоно, ребенку.

Но слова горца, очевидно, истощили последнее терпение отца. Он сорвал со стены нагайку и взмахнул ею. Раздался пронзительный крик. Вслед за этим, прежде, чем кто-либо успел опомниться, в руках Абрека что-то блеснуло. Он бросился на отца с поднятым кинжалом, но в ту же минуту сильные руки Брагима схватили его сзади.

– Потише, орленок, не доросли еще крылья! – крикнул с недобрым смехом Брагим, закручивая на спине руки Абреку.

Тот дрожал с головы до ног, его глаза горели бешенством, багрово-красный рубец от нагайки бороздил щеку. Вдруг дверь широко распахнулась, и полиция, предшествуемая Михако, вошла в зал.

При виде вооруженных людей Абрек сделал невероятное усилие и, вырвавшись из сильных рук Брагима, с быстротой молнии вскочил на подоконник и, крикнув «айда», спрыгнул вниз с высоты нескольких саженей прямо в тихо плещущие волны Куры… Это был смелый прыжок, которому мог бы позавидовать любой джигит Кавказа…

Я долго не могла забыть стройную фигуру разбойника-горца, стоящую на подоконнике, его дикий взгляд и короткую, полную злобной ненависти фразу: «Еще свидимся – тогда попомните душмана Абрека!» Не знаю, к кому относилась эта угроза – ко мне ли, за то, что я выдала его, или к моему отцу, оскорбившему вольного сына гор ударом нагайки. Но его взгляд скользнул по нам обоим, и невольно опустились мои глаза, встретив его сверкающие бешеным огнем зрачки, а сердце мое болезненно сжалось предчувствием и страхом.

– Исчез мошенник, – сказал отец, подойдя к окну и вперив глаза в пространство.

– Отчаянный прыжок, – сказал старый военный пристав, друг отца, – этот негодяй, должно быть, разбился насмерть.

– Нет, я уверен, что бездельник остался жив, он ловок, как кошка, – ответил отец.

– Молодец, барышня, – обратился ко мне пристав. – Не ожидал от вас такой прыти.

– Да, она у меня храбрая! – сказал отец, ласково скользнув по мне взглядом.

Ликуя, я вихрем помчалась к Юлико – рассказать ему о случившемся. Он лежал бледный, как труп, в своей нарядной постельке и, увидев меня, протянул мне руки. Андро успел его предупредить обо всем, и теперь глаза его выражали неподдельное восхищение перед моим геройством.

– О, Нина! – мог только выговорить он. – Если у престола Бога есть Ангелы-воители, вы будете между ними!

Не могу сказать, чтобы восторженный лепет моего кузена я пропустила мимо ушей. Напротив, я готова была теперь простить ему его вчерашнюю трусость.

– Уйди, Андро! – приказала я мальчику.

Как только маленький слуга вышел, я рассказала Юлико все, что случилось со мною.

– Вы настоящая героиня! – прошептал мой двоюродный брат. – Как жаль, что вы не родились мальчиком!

– Это ничего не значит, – спокойно возразила я и вдруг совершенно безжалостно добавила: – Ведь между мальчиками найдется и не одна такая тряпка, как ты.

Но когда я увидела, как он беспокойно заметался в своей постельке среди подушек, украшенных тончайшими кружевами и княжескими гербами, я словно спохватилась и сказала:

– Успокойся, Юлико, твоя робость происходит от болезненности, я уверена, что она пройдет с годами.

– Да, да, она пройдет, наверное, пройдет, только вы не презирайте меня, Нина. О, я вырасту и буду храбрым. Только это будет нескоро!

Потом он тихо прибавил:

– Как бы мне хотелось, чтобы вы снова возвратили мне звание пажа. Я постараюсь быть храбрым насколько могу!

Я посмотрела в его глаза. В них были слезы. Тогда, жалея его, я сказала торжественно:

– Князь Юлико! Возвращаю вам звание пажа вашей королевы.

И, дав ему поцеловать мою руку, я с подобающей важностью вышла из комнаты.

Проходили дни, недели – фамильных бриллиантов бабушки так и не нашли, хотя подняли на ноги всю полицию Гори. Не нашли и Абрека, хотя искали его усердно. Он исчез, как исчезает камень, брошенный в воду.

Таинственные огоньки, мерцавшие по вечерам в Башне смерти и пленявшие меня своей таинственностью, также исчезли.

Наступил июль, пышный и знойный, с ароматом подоспевших плодов и частыми ночными грозами, разрежающими воздух, насыщенный электричеством. Приближался день рождения отца, который всегда особенно праздновался у нас в доме. Приехал дедушка Магомет из аула, примчались Бэлла с мужем на своих горных скакунах, и дом огласился веселыми звуками их голосов и смеха. Только двое людей не принимали участия в общем веселье. Бабушка, которая не могла примириться с мыслью о пропаже драгоценностей, и князек Юлико, захваченный недугом, от которого он таял не по дням, а по часам, приводя этим бабушку в новое волнение.

Наш дом разделился на две половины: печальную – в апартаментах княгини, которая поминутно заходила в комнату Юлико, и беспечную – где слышался веселый смех Бэллы да детски добродушный хохот Израила. Там была тоска и дума, здесь – беззаботное веселье и смех.

Часто к нам присоединялся отец, и тогда нашему веселью не было конца.

– Тише! – иногда останавливал он Бэллу. – Там больной.

– Он выздоровеет, – отвечала она беспечно, – и будет еще джигитовать, вот увидишь!

В день рождения отца мы вскочили спозаранку с Бэллой и украсили наш дом венками из каштановых ветвей и лип вперемешку с белыми и пурпуровыми розами.

– Как хорошо! – прыгали мы и хлопали в ладоши, любуясь своей работой.

Отец, тронутый сюрпризом, расцеловал нас обеих.

К обеду ожидали гостей. Бабушка приказала мне надеть белое кисейное платье и собственноручно пригладила мои черные, в беспорядке разбросанные вдоль спины, косы.

– Разве так не лучше, девочка? – спросила она и подвела меня к зеркалу. Я заметила, что с некоторых пор бабушка относилась много ласковее и добрее ко мне. Я заглянула в зеркало и ахнула.

В белом платье, воздушным облаком окутывающем мои худенькие плечи, руки и стан, с туго заплетенными иссиня-черными косами, я страшно походила на мою покойную маму.