- Да, мой хороший, - вернул его к действительности приторный до невозможности голос. – Ну, конечно мы пойдём на этот фильм…

Кирилл скривился, показал спине подчинённого выразительный фак и попытался обойти его справа. Магичев качнулся в ту же сторону, опёрся бедром о стойку бара и, перекрыв доступ к вожделенной кофе-машине, продолжил:

- И в кафе сходим. В какое хочешь? Да не думай ты о деньгах, малыш! Это моя забота…

Царь мысленно матюгнулся, сосчитал до десяти и, старательно абстрагируясь от мимимишного бреда, исторгаемого тридцатидвухлетней жлобиной, попытался зайти слева.

- И я тебя целую, солныш.

Ничего не подозревающий Стасик, словно издеваясь, отзеркалил его движение. Кирилл, вновь оказавшийся отрезанным от святого, замер, раздумывая, что делать дальше. Он уже открыл было рот, чтобы вежливо попросить этого соловушку подвинуться нахрен, как вдруг…

- Люблю тебя, малыш. И целую крепко-крепко! – пропел Магичев, опираясь локтями о стойку и отклячивая обтянутый джинсами зад. А ввиду того, что аккурат на траектории его пятой точки в этот самый момент находился кое-чей пах…

- Ой! – один из участников кухонного ДТП смутился и попытался отскочить. Почему-то раком. Почему-то назад. От души провезя всё той же точкой всё по той же плоскости приложения.

- Твою мать! – не сдержался в итоге Царь. – Ты можешь уже заткнуться и дать мне?..

- Простите, сделать что? – Стасик, наконец, вывернулся и как-то настороженно оглядел то самое место, куда только что так метко впечатался. Теперь смутился уже Кирилл.

- Кофе, Стас, кофе! – уточнил он.

- А… - вместо того, чтобы подвинуться, Магичев, вновь развернувшись к начальству, спиной, достал из настенного шкафа большую чашку и всунул её в машину. – Молоко? – деловито поинтересовался он.

- Ага… - какое нахрен молоко? Он вообще пьёт только чёрный!

- Сахар?

- Соль… - на автомате ляпнул он первое, что пришло в голову.

- Сколько?

- Что “сколько”?

- Соли?

- Две…

- Вот, пожалуйста, - вновь развернувшись лицом (Господи, сколько ж можно? О том, чтобы отодвинуться самому, Царь со злости как-то и не подумал), Магичев всучил ему чашку и, с трудом протиснувшись боком, быстренько слинял.

- Твою мать! – подытожил Кирилл утренние события. – Этого ещё не хватало!

Всё ещё не отойдя от шока, он сделал большой глоток и с совсем уже нецензурным сопровождением привычно выплюнул обратно. Это карма. Просто карма какая-то! Кофе опять был солёным. А со стороны офисов до хмурого и злого, как собака, Царя доносилось радостное:

- А мы сегодня с Сашенькой идём в кино!

- Ой, у вас такие замечательные отношения, - кажется, это Эллочка из отдела кадров. – Я так тебе завидую, Стасик! Вот мой…

Дальше слушать было просто невыносимо. Ладно, это сопливо-рюшечное типично бабское щебетание. Ладно, эти бесящие “зайчик”, “солнышко”, “котёнок”, которые Кирилл без внутреннего содрогания слышать не мог. Да не дай Боже одному из любовников так его назвать! Но морда! Эта довольная, абсолютно счастливая морда, лучащаяся любовью и умиротворением – вот этого он решительно не мог более терпеть.

- Замечательные отношения? - раздраженно и презрительно хмыкнул он. – Это мы ещё посмотрим, насколько они замечательные!

========== Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается… ==========

Как и любой злобный и вредный колдун, а именно в таком амплуа предстаёт пред нами Царь-батюшка, Кирилл не испытывал никаких угрызений совести по поводу того, что собирался сделать. Этическая сторона вопроса интересовала его намного меньше, чем практическая. А даже если бы и интересовала, мужчина довольно быстро нашёл бы чем заткнуть тоненький и противный голосок того рудиментарного отростка сознания, что ответственен за моральные дилеммы.

Вы не согласны? Ну, смотрите: любовь, если она есть, штука въедливая, узконаправленная и обладающая примечательным свойством отключать напрочь интерес попавшего под её влияние к другим объектам, кроме избранного. Тут, наверное, кто-то возразит: “Постойте-постойте! Как это, один объект? Разве не бывает так, что человек любит сразу нескольких?” Царь бы вам на это ответил… Кхм… Знаете, я, пожалуй, не буду повторять за ним, поскольку и сама не очень уверена в точном значении некоторых выражений. А смысл сводится к следующему – амур широкого спектра поражения, вроде “А я люблю военных” - это не любовь. Спорить не будем, это его личное мнение, хотя странно, конечно, слышать столь категорическое заявление от человека, не верящего в существование этого чувства как такового. То есть, верить-то он в него верил, но это как вера ребёнка в Деда Мороза – вроде все говорят, что он есть, да и подарки налицо, а как столкнёшься лично - так каждый раз переодетый сосед из квартиры напротив.

Так вот. Кирилл не верил ни в Деда Мороза, ни в государственную пенсию, ни в чистую и безоговорочную любовь между Стасом и Сашенькой. А потому бесил его неимоверно - даже больше, чем вечное сюсюканье - тот ореол святости, которым окружили Магичева местные кумушки. Их послушать, так парню прямая дорога из их офиса в Пресветлые Чертоги – крылья и нимб у него уже есть, а реквизит в виде арфы выдадут на месте. И вот этого самого нимба Царь и собирался его лишить, доказав на деле, что “честных и преданных” нет – есть неправильно соблазняемые. Вот в секс он верил. И в похоть тоже. А любовь… Слишком эфемерное понятие для его аналитического ума.

- Ткни меня в эту засранку мордой, тогда и поверю! – не раз заявлял он своей сестре, усиленно игнорируя её выразительно приподнятые брови. – Вы с Витькой не в счёт. Такими раритетами, как вы, даже статистика брезгует…

Так что никакие вопросы этики касательно тела Стасика его не волновали, от слова совсем. Ведь если он ошибается и у Магичева к этому сил-нет-как-достал Сашеньке и правда то самое “чистое и незапятнанное”, как утверждала молва, то фига с два у Кирилла что-то получится. Но дело в том, что он был более чем уверен - доступ к этому телу всего лишь вопрос правильного подхода. И вот тут-то и назревала проблемка.

Так уж сложилось, что при всём своём многолетнем опыте отнюдь не платонического общения с сильным полом, Царь понятия не имел, с какого боку подступиться к данному конкретному подвиду самца обыкновенного. Как-то не испытывал он никогда тяги связываться с любителями размазывать розовые сопли. Зайки, пупсики, блестящие шмотки и валентинки на день презерватива - вот не его всё это. И обмишулиться было никак нельзя. Обольститель, он как сапёр - ошибается лишь один раз. И Кирилл на собственном горьком опыте знал, что самый быстрый и безотказный способ убить зарождающееся влечение - выставить себя идиотом.

Помаявшись до конца дня, но так и не составив хоть в какой-нибудь мере приемлемого плана действий, чуть более расширенного подробностями, чем краткое и ёмкое: “Валить и трахать”, Кирилл решился всё же посоветоваться с опытным источником.

- Как думаешь, - развалившись дома перед телевизором и ожидая, пока абонент ответит, обратился он к красавцу-Дэну - шестилетнему кобелю немецкой овчарки, такому же циничному пофигисту, как и его хозяин, - она будет сильно смеяться?

Дэн лениво повёл правым ухом, зевнул и, сладко потянувшись всеми четырьмя лапами, легко спихнул, признаться, немаленькую тушку владельца к чертям собачим на пол.

- Эй, это мой диван! – возмутился Кирилл.

- И чё? – ясное дело, ничего такого вслух кобель не сказал, но именно этот вопрос вполне внятно читался на ехидной чепрачной харе, свесившейся к нему с дивана.

- Амальгамус Зета Даниэль! – попытался рявкнуть Царь, но был заткнут мягким языком, привычно скользнувшим по щеке. Пёс лизнул его ещё раз и, ткнув холодным носом в ухо, примирительно фыркнул, заставив рассмеяться. – Веревки из меня вьёшь, зараза…

Они какое-то время ещё поборолись за место под солнцем, в смысле – на диване… Ну, как поборолись? Кирилл тщетно пытался найти хоть малюсенький клочок свободного места, дабы пристроить свой зад, а вреднющая псина, вальяжно развалившая все свои семьдесят восемь кэгэ живого веса по поверхности софы, рассчитанной вообще-то, на четыре таких зада, индифферентно наблюдала за его потугами сквозь щёлочки ехидно прищуренных глаз.