Андрей Урицкий
Стеарин. Продолжение. Разные тексты.
©. А. Урицкий 2017.
* * *
цель
цели
цель
Кончился XX век
Кончился XX век
Кончился XX век
Кончился XX век
1996 – 1997
Волнение
Занавес поднимается. Появляется Гервасий.
Гервасий. Парле ву франсэ? (уходит)
Сафрон (выбегает, взволнованно). Я видел ее, боже мой, я видел ее, неужели я видел именно ее!? Я не верю себе, не верю, боже мой, боже! (убегает)
Появляется Гервасий.
Гервасий. Парле ву франсэ? (уходит)
Сафрон (выбегает, взволнованно). И все-таки я видел ее, она была там, и я видел ее, а она была там, именно она, и я видел ее, боже мой, боже мой, неужели! (убегает)
Появляется Гервасий.
Гервасий. Парле ву франсэ? (уходит)
Сафрон (выбегает, взволнованно). Скоро, скоро я увижу ее, боже мой, она будет там, и я увижу ее, мне не верится, но я увижу ее, именно ее, как же так, боже! (убегает)
Появляется Гервасий.
Гервасий. Парле ву франсэ? (уходит)
Занавес опускается.
Жило-было это самое жило-было, текло по жилам, проживало, переживало, волновалось и всех пережило, передавило, пережевало и выплюнуло – такое вот оно было сознательное, чувствительное, такое маленькое как последовательность из восьми букв, где две совпадают, и остается четыре, связанных выстрелом дефиса, неразрывных до самой смерти внутри алфавита, но слово “вита” улетает пернатым беглецом сквозь частокол знаков препинания, запинания и прений в прерии гудящих ассонансов, аллитераций и внебрачных подкидышей с разрушенными внутренними связями.
Остановка в пути
Шел секельдявый, заглянул в окошко и дальше пошел – пальтецо изношенное, прореха на прорехе, кепочка набекрень, ботинки всмятку, на лице щетина трехдневная, на лбу ссадина, под глазами мешки, а глаза прозрачны до белизны, выцветшие, пустые – не человек – паутинка в углу – дунет ветер, и улетит, зацепится за веточку, упадет, поднимется и дальше пойдет, ногами шаркая. Шебуршатся в голове мысли разные, одна на другую не похожа, а все об одном – где бы, да как бы, да подешевле чтоб. Вот остановился, задумался, повернулся, в другую сторону пошел, ветерком подгоняемый в спину, побежал почти, поскользнулся, упал. Сел на землю и заплакал. Тетка мимо прошмыгивала, пожалела, денежку кинула и дальше сверкнула, за ней другая, и третья туда же. А он и не плачет уже, бормочет “Христа ради” под нос, а рука сама крестится, – то ли слева направо, то ли справа налево, не знает как. Посидел с полчаса, денежки собрал, вскочил, затрусил по дорожке вдоль деревьев, скамеек и статуй. На площадь выбрался, к ларьку подпрыгнул, деньги в бойницу сунул, получил бутыль и закандыбал в сторону, улыбаясь и хихикая. В одном из двориков плюхнулся на травку, зубами пробку сорвал, присосался и забулькал, задвигал кадыком острым вверх вниз. Хорошо ему, да так, что и не замечает, солнце ли, дождь ли, зима-лето, так бы и провел всю жизнь сидючи на травке – но глотнул еще разик, набок накренился, прилег и захмыкал, засопел, а бутылка в сторону откатилась.
Знаки
Ну что, ну что, ну в самом деле, ну что, что, ну… попробуем написать о дефисе, о маленькой черточке,
иногда напоминающей черенок яблока, иногда – автобус, едущий от конечной станции до конечной, а в автобусе мы с Володей, и Володя прячет в кармане руку с обручальным кольцом, потому что всей грудью, плечами, бедрами надвигается на нас, и Володя, посторонившись, пропуская ее, говорит что-то, и она весело отвечает, они встречались раньше где-то, когда-то, мельком, и она выходит из автобуса, а Володя смотрит сверху вниз на обтянутые узкой темной юбкой тугие ягодицы и говорит, что вот бы да, а автобус дергается, отъезжает и, набирая скорость, трясется по маршруту от конечной до конечной, подбирая пассажиров и постреливая во все стороны камнями из-под колес, а мы с Володей стоим и беседуем неторопливо, запертые внутри дефиса, узники синтаксиса, невольники пунктуации, рабы грамматики, з/к орфографии, пустые оболочки, просто черточки на бумаге.
Ну, ты знаешь, ну, да, да, ну, конечно, ну, это самое…
голая женская нога, полусогнутая, приспущенный чулок, гармошкой собравшийся чуть выше щиколотки; голая женская нога, гладкая матовая кожа, медленно вверх продвигающаяся жилистая рука, крепкие пальцы в крапинах волос; плавное шевеление, словно вздрагивающие волны; полусогнутая нога, напоминающая запятую, разделяющую однородные члены предложения; запятые, как черви, заползающие под кожу, покрытую зеленой до невероятности травой; медленные ласковые пальцы, сжимающие карандаш; карандаш, рисующий женскую ногу, полусогнутую, на зеленом травяном фоне, покрытом запятыми, покрытом трещинами, сквозь которые вползают черви, юркие, как запятые; полусогнутая женская нога, приходящая в наши сны, и, через запятую, легкие слезы пробуждения, непонятные, простые.
Итак, и так, так, так, именно так, так, да, так…
мы стояли около вокзала, и Вова громко смеялся, прямо сказать, хохотал, ржал во всю глотку и взвизгивал даже, а я пил из горла, а тут мент подошел и спросил, ну ты чего заливаешься, а Вова его послал сквозь смех, и это он зря, потому что мент дубинкой своей долбанул Вову, и Вова попятился и еще хихикнул, как заведенный, а мент двинул его дубинкой второй раз и толкнул вдобавок, и Вова упал, а дубинка твердая и прямая, как восклицательный знак, а Вова воскликнул, поскользнувшись и упав, ну ты что, козел, а мент размахивал дубинкой уже вовсю, вошел в раж, а я убежал, зная, что дубинка твердая, как восклицательный знак, как вставший, а Галя обиделась и сказала, что если не можешь так, то давай пальцем, а он пьяно икнул и выматерился, интонационно поставив в конце восклицательный знак, как символ собственного мужского достоинства.
О чем это? А? Ну, я не знаю, право слово, не знаю, да… Владимир Алексеевич сидел на скамейке, сгорбившись, как вопросительный знак; он угрюмо смотрел себе под ноги, не замечая, казалось, ничего вокруг; серое набухшее небо то и дело роняло несколько капель, обещая рассыпаться унылым бесконечным осенним дождем; прохожие торопились пересечь открытое пространство и укрыться в магазинах, подъездах, троллейбусах, но Владимир Антонович неподвижно сидел, сгорбившись, как вопросительный знак; холодный ветер шевелил остаток листвы на деревьях, и буро-коричневые листья падали на землю, и по шуршавшему ковру бегали взъерошенные дети в разноцветных куртках, и прохожие оглядывались на громкие крики и улыбались чему-то своему, каким-то своим воспоминаниям, а Владимир Андреевич сидел, сгорбившись, как вопросительный знак, не обращая внимания на шум и беготню у себя за спиной, а солнце, выглянув из-за тучи, на мгновение пригрело трех голубей, склевывавших крошки около скамейки, на которой сидел Владимир Александрович, сгорбившись, как вопросительный знак.
И – раз, и еще раз, далее – как получится, так или иначе, вообще-то и…
быстро взглянув, проходит мимо; глаза, как двоеточие, упавшее набок, прямая линия носа и нежная линия губ, в овал лица вписанные слова; и всё же она проходит мимо, быстро взглянув, вздрогнув, и уходит, как сквозь двоеточие, и идет между стволами деревьев; лесная тропинка пересекает просеку, извивается, мощные корни выпирают из земли, образуя петли и полукруги, а она проходит, быстро взглянув из-под изогнутых бровей, и удаляется; в небе остается двоеточие проплывающих облаков, в траве – запах земляники, а она – в чешуе отблесков, в панцире света, в броне воздуха, в лучах солнца проходит между стволами деревьев, быстро взглянув, и ее следы, как упавшее двоеточие, сквозь которое видны грозовые лиловые тучи, светлеющие по краям.
