— У нас тут в Пустосвятово ключи бьют. Надо лишь знать, где колодец рыть. Дед знает. Он три десятка колодцев на своем веку вырыл. А может и больше. И всякий раз непременно ключ находил.

— Мне о нем в Питере рассказали.

— Кого вы ищите? — спросил Роман небрежно.

— Разве вы тоже?..

Лиза окинула недоверчивым взглядом Романа, его лицо с острыми скулами и орлиным носом, состоящее из одних острых углов; бледные плотно, сомкнутые губы; черные, торчащие во все стороны волосы. Он было само воплощение немощи, болезни. Вот разве что глаза. В них, правда, не было силы. Но была пропасть упрямства. Пропасть, в которую можно рухнуть и сгинуть.

Он взглянула ему в глаза — и не увидела. Будто на солнце смотрела: блеск, тень скользящая — и все. И еще почувствовала, как руки легки ей на плечи. Он был близко — лицо возле ее лица — будто поцеловать захотел при встрече, а потом передумал… Но запах, идущий от него (не пота запах, а запах тела, нагретого солнцем) и тепло его ладоней, будто что-то взорвали в ней. Будто она с ума сошла на мгновение.

Она спешно отвела взгляд.

— Так что вы ищите? — Роман пододвинул к себе кувшин с пустосвятовской водой.

Тарелка белого кузнецовского фарфора, в которую дед наливал воду, была пуста: воду с Феклиным ответом дед уже выплеснул. Можно было задавать чистой воде новый вопрос.

Женщина заколебалась.

— Я ищу отца, — сказала она. И добавила, немного помедлив: — Моего родного отца.

— Он пропал? Когда? Как давно?

Женщина усмехнулась:

— Еще до моего рождения. Я его никогда не видела. Меня вырастил другой. А от настоящего отца ничего не осталось, ни фотографии, ни письма, ничего.

— Зачем же искать?

— Вас это не касается, — огрызнулась она.

— Я хочу понять, свой ли вопрос вы задаете воде. Иначе я не получу ответа. Так почему вы ищете? — Он бросал слова, как камни в воду, больше занятый проклятым ожерельем, что дергалось все сильнее.

— Хочу поглядеть, чья во мне кровь. Чью жизнь я продолжаю… Мой отчим, он замечательный человек. Но своих детей не имел. Меня растил. Чужого ребенка. И я хочу знать, кто так легко на меня наплевал… Кто… погляжу, что за гусь.

Роману показалось, что она скорее изображает злость, чем испытывает ее на самом деле. Будто кто-то научил ее, что в таких случаях надо злиться.

— А потом, когда посмотрите?

— Потом не знаю. Но мне так долго лгали, что я обязательно должна найти того, настоящего.

— Так вы не знали, что вас воспитывает отчим? — Водная нить перестала дергаться наконец, Роман разжал пальцы и принял более естественную позу. Спина, однако, продолжала ныть.

— Не знала. И отчим не знал. Мамаша ему втюхала, что я его родная дочь, только родилась семимесячной. Три с половиной килограмма — семимесячная! — Лиза презрительно фыркнула, давая понять, что за наивный человек ее отчим. — Папа (приемный папа, разумеется) всю жизнь пахал — маму и меня обеспечивал. И мама ему больше не рожала детей, аборты делала. Десять абортов. А я одна живая. Дом — полная чаша, дача, машина. Я случайно про то, что отец неродной, узнала… Уже когда отчим умер. Разбирала документы и нашла свою медкарту. А там указано, что я родилась три с половиной килограмма. У меня у самой сын, я-то знаю, что семимесячные не бывают такого веса. Я мамашу приперла, она вертелась ужом, отнекивалась… А потом и сказала: что папа на самом деле не отец мне, что другой изобразил. А имени так и не сказала. Я с вопросами, а она молчать, зубы стиснула и молчит, глядит в сторону. Это она умеет, молчать. Она днями может молчать. Ходит и молчит… и молчит… — Гостья все больше распалялась. — Так вот, я хочу знать: кто я, откуда, почему меня бросили? Знать правду. Разве я не имею на это право? Разве каждый не должен знать, кто он и откуда, а?

Роман поднялся, снял с комода два серебряных подсвечника. Свечи были неимоверно высокие. Роман смочил пальцы в воде, прежде чем взяться за коробок спичек. Никогда еще он не занимался дедовым ремеслом. Но вот сподобился. Решился.

А вдруг вода не ответит?..

«Тогда дед вернется и все исправит», — обнадежил себя Роман.

Колдун зажег свечи и поставил их подле тарелки. Потом наполнил тарелку водой. Огоньки свечей потрескивали. Ожерелье вновь дернулось, и водная нить врезалась в кожу, как будто намеривалась задушить колдуна за его непомерную дерзость. Как он смел колдовать с разлаженной водной нитью? Какой рассчитывал получить ответ? Как отличит он ложь от правды? Но Роман не желал отступать.

Он взял Лизу за руку (тут же дрожь пробежала по его телу и передалась ей), опустил ладонь на поверхность воды. Ее пальцы подрагивали, и вода волновалась. Нехорошо. Но Роман не знал, как это исправить. И потому решил не замечать.

— Думайте о том, кого ищите. Не где, не как, просто думайте… Образ… отца… безликий… ни о ком конкретно… думайте: он существует… вот он… Мой отец.

Лиза приоткрыла рот. Кажется, она хотела спросить.

— Ничего не говорите. Ничего! — предупредил Роман спешно.

Комната деревенского дома вдруг исчезла. И женщина в норковой шапочке — тоже.

Роман очутился в городской квартире. Какая-то комната. Запущенная. Грязная. Старые шкафы, между ними ширма, тахта продавленная, стол без скатерти или клеенки. Вокруг стола трое. Лампочка на длинном шнуре с осколком абажура, от чего на потолке и стенах причудливые пятна света и тени. Какой-то мужик в клетчатой рубашке, которая ему и коротка, и узка, разливал по стаканам темную жидкость.

— Не портвешок это, Коль, правда, не портвешок, — уныло бубнил сидящий за столом человек с синей линялой футболке и поправлял очки на седловине огромного лилового носа. — Где ж ты эту гадость достал только.

— Ты что ж, пить не будешь? — угрожающе рыкнул мужчина в клетчатой майке.

— Это почему же не буду? Буду. Но только это не портвешок. И вообще, водку что ли нельзя было достать?

— У тебя талоны есть? — надвинулся на очкарика мужик в красной рубашке.

— Кончились уже.

— Вот и у меня кончились. Так что завянь.

— Марку не наливать, — хмыкнул третий, сидящий напротив очкарика коротышка с плоским лицом.

— Как это не наливать? Почему?.. — обиделся Марк.

— А потому что падла… Вот почему. На рожу твою поглядишь, и сразу поймешь, что падла. Точно падла. Я правильно говорю? Правильно. И вообще бы я тебя, сволочь стрельнул.

Марк поднялся и ударил сидящего напротив коротышку в челюсть. То есть сам бы он никогда и ни за что не осмелился. Разговор хоть и обидный, но уже привычный, слово в слово, изо дня в день. Но Роман не стерпел. Так ему захотелось коротышку ударом в челюсть угостить.

Тот опрокинулся со стула, головой сшиб древнюю этажерку, на пол посыпались какие-то пузырьки, картонные коробочки, старые газеты и книги.

— О..л, Марк? — искренне удивился мужик в красной рубахе. — Точняк, о…л. Да мы же тебя из милости в свою компанию зовем.

— Ах, из милости! Так и я тебе милость окажу!

Роман уже смотрел на типа в красной рубахе глазами Марка. И давнее желание угостить этого типа хорошим пинком в пах слилось с озорным колдовским:

— А ну-ка!..

Разливальщик в красной рубахе согнулся пополам.

— Ну как тебе милость? — захохотал Марк.

Но тут последовал удар в спину. Это коротышка очухался. Роман его не видел. Удар пришелся по почкам. Боль пронзила тело. Еще удар… Перед глазами поплыло. Мужик в красной рубахе поднялся. Марка сбили с ног, удары посыпались один за другим… И тут Роман (сейчас с Марком он был одно) ухватил ногу, что только что в очередной раз нанесла удар и мысленно ударил в ответ. Ударил не физически — колдовски. Изгнание воды из тела! Он (Роман, и Марк одновременно) ничего почти не видел: кровь из рассеченной брови заливала глаза. Но почувствовал, как судорога скрутила коротышку, и невольно отдернул руку, ощущая, как ударил из чужого тела теплый, почти горячий пар. Роман слышал, как коротышка вопил от ужаса. И мужик в красной рубашке тоже вопил… И кинулся к двери…