– Что… что ты делаешь здесь?

Пристальный взгляд.

– Похоже, то же самое, что и ты.

Король Конрии кивнул, не находя нужных слов.

Саубон нахмурился, но благожелательно и по-дружески.

– То же самое, что и ты… Да.

Прохладный воздух все теснее обнимал их, и к ноздрям Пройаса прикоснулся запах мяса: и того, что готовилось на огне, и того, что начинало тухнуть.

Мяса шранков.

– Он вызывает меня на совет… – пояснил Саубон. – Уже не первый месяц.

Пройас судорожно глотнул, все понимая, но тем не менее не осознавая.

– Не первый месяц?

Мир – это житница…

– Конечно, не так часто, как в самом начале Ордалии.

Пройас заморгал. Удивление садовыми граблями взбороздило его лоб.

– Значит, ты говорил с… с… Ним?

Король норсираев немедленно ощетинился, почувствовав обиду.

– Я – экзальт-генерал, такой же, как и ты. Я возвышаю свой голос с той же беспощадной искренностью, что и ты. Я пожертвовал столь же внушительной частью своей жизни! Даже большей! Так почему он должен выделять именно тебя?

Пройас смотрел на него как дурак. А потом качнул головой с большей энергией, чем намеревался, – как безумец или как нормальный человек, отмахивающийся от шершней или пчел.

– Нет… Нет… ты прав, Саубон…

Король Карасканда усмехнулся, впрочем, нотка горечи превратила гримасу в оскал.

– Приношу извинения, – проговорил Пройас, склоняя подбородок. Давняя вражда всегда заставляла их соблюдать правила этикета.

– И тем не менее ты недоволен моим присутствием здесь.

– Нет… Я…

– Скажешь ли ты то же самое нашему господину и пророку? Пф! Ты всегда слишком торопился польстить себе фактом его внимания.

Буравящее жало взгляда Саубона заставило Пройаса почувствовать себя ребенком.

– Я… я не понимаю тебя.

Как возникает впечатление о сложной личности? Пройас всегда считал Саубона упрямым, деятельным, даже неожиданно хрупким человеком, склонным к приступам едва ли не преступного безрассудства. Саубон никогда не смог бы превзойти его собственную потребность в доказательствах даже перед всевидящим оком Анасуримбора Келлхуса.

И тем не менее этот человек стоял перед ним, очевиднейшим образом оказавшись сильнейшим из двоих.

Высокий норсираец задрал подбородок в хвастливой галеотской манере.

– Ты всегда был слабым. Иначе зачем он взял тебя под свое крыло?

– Слабым? Я?

Вялая улыбка.

– Тебя ведь учил колдун или я ошибаюсь?

– О чем ты?

Саубон отступил к подобному горе силуэту Умбилики.

– Быть может, он не дает тебе наставления… – проговорил он, прежде чем уйти. – Быть может, он извлекает яд из твоей души.

За прошедшие годы они с Саубоном сталкивались несчетное число раз, обсуждая вопросы одновременно бессодержательные и катастрофически весомые. Брешей в джнане пробито было немало: задиристый галеот однажды даже назвал его трусом перед всем Императорским Синодом, тем самым посрамив в глазах собравшихся. То же самое можно было сказать о поле брани, где соперник Пройаса как будто принял за правило нарушать те условия, которые выторговал именем своего господина и пророка. В припадке ярости Пройас дошел до того, что напал на этого дурака, когда тот захватил Апарвиши в Нильнамеше. Аналогичный инцидент произошел в Айноне, после того как Саубон ограбил поместья не одной дюжины владетелей, принадлежавших к касте благородных, которых Пройас уже привел к заудуньянской присяге! После этого последнего выпада Пройас отправился к Келлхусу, не сомневаясь, что на сей раз «безумный галеот» зашел чересчур далеко. Однако обрел только укоризну.

– Ты думаешь, что я не заметил твое неудовольствие? – сказал тогда Келлхус. – Думаешь, что я могу что-то не заметить? Если я не говорю об этом, Пройас, то потому, что не вижу необходимости. Все, чем унижает тебя Саубон, мобилизует тех, кого он ведет за собой. То, что более всего раздражает тебя, служит мне наилучшим образом.

Услышав эти слова, Пройас затрепетал, задрожал всем своим телом.

– Но мой го!..

– Я не учу своих полководцев тому, как надо править моей Священной империей, – отрезал Келлхус. – Я готовлю генералов – чтобы они покорили Голготеррат… низвергли его нечестивое величие и не оказывали снисхождения еретикам.

После этого случая Пройас постарался выпестовать некую долю приязни во взаимоотношениях с Саубоном. В известном смысле они даже стали приятелями. Однако если ветви вражды были оборваны, корни ее оставались. Настороженность. Скептицизм. Склонность покачать укоризненно головою.

Саубон, в конце концов, так и остался Саубоном.

Пройас проводил старого знакомца взглядом, проследил за тем, как он исчез в черных недрах императорского павильона, и обнаружил, что не в состоянии сдвинуться с места. Он так и застыл в лабиринте ходов за пределами Умбилики, поначалу глядя по сторонам, а потом уже прячась, пригнувшись среди ширм из пятнистого холста, и уселся как прикованный. Размышляя об этом впоследствии, Пройас поймет всю чистоту своего бдения, опровергнувшего карнавал предчувствий и мыслей, терзавших его душу. Осознает, что человек по имени Пройас и не ждал вовсе…

В отличие от Пройаса Большего.

Целых две стражи, не смыкая глаз, просидел он в пыли, ощущая, как песчинки ранят глаза при каждом движении век.

Умбилика являла собой центр Великой Ордалии, место пересечения всех путей, подобно артериям вившихся и расходившихся по унылым равнинам. На его глазах ровные ряды людей превращались в редкие цепочки, разбивались на отдельные звенья, на воинов, будто бы не имевших цели и только попусту бродивших. Многие замечали его в сумрачном закутке, и какова ни была их реакция – беглый взгляд или кривая ухмылка, – в ней ощущалась непонятная неприязнь. Пройас ждал, и свет Гвоздя Небес пролился на потертые, видавшие всякую непогоду палатки; ждал, стараясь не смотреть на людей, проходивших мимо, превращавшихся в тени, становящиеся всего лишь напоминанием о Человеке.

Он узнал Саубона, еще толком не разглядев знакомца, таким заметным был его широкоплечий силуэт. Свет звезд припудривал его волосы и бороду, луна добавляла блеска кольчуге на противоположном плече. Свет факелов разрисовывал его фигуру оранжевым и коричневым.

Пройас шевельнулся, чтобы окликнуть, однако дыхание его окаменело, сделалось слишком тяжелым для того, чтобы его можно было сдвинуть с места. Он мог только наблюдать, оставаясь там, словно пес или ребенок в пыли.

Король Карасканда шагал с непонятной целеустремленностью, словно человек, обдумывавший неясное для него самого, но неприятное дело, мешающее ему отойти ко сну. Пройас, казалось, съеживался с каждым его шагом – что за позорное безумие его осенило? Он словно превратился в нищего, опасающегося трепки, изнемогая от голода. Что низвело его к такому положению?

Или кто?

Саубон шел, ни на что не обращая внимания, пока не поравнялся с Пройасом. А потом, повинуясь какому-то собачьему чутью, повернулся к нему:

– Ты ждал все это время… здесь… меня?

Пройас заглянул ему в лицо, пытаясь прочесть на нем какие-нибудь следы собственной, мягкой как воск, неуверенности. И не увидел их.

– Между нами разлад, – ответил Пройас, недовольный слабостью своего голоса. – Мы должны переговорить.

Норсираец внимательно посмотрел на него.

– Разлад есть, это да… но не между мной и тобой.

Сделав пару шагов, он опустился рядом с Пройасом на расстоянии вытянутой руки.

– Что гложет тебя, брат?

Пройас попытался прогнать страдание со своего лица. Он провел по щеке ладонью, словно желая смахнуть невесть откуда взявшегося клеща.

– Что меня гложет? – Он ощущал, как складывается глубочайшее непонимание, как ошибочные предположения грозят сделать их разговор комичным.

Саубон взирал на него со своего рода насмешливой жалостью.

– То, что он говорит нам, – наконец с интонацией заговорщика произнес Пройас. – Тебя не смущает то, во что ты прежде верил?