Ночь обрушилась сразу, как только они спустились с противоположной стороны ледника, и пришлось разбить лагерь чуть пониже померзлых высот. Они устроились на безжизненном карнизе, на камнях которого, на южной стороне, солнце накололо узоры лишайника. А потом уснули, прижавшись друг к другу – в надежде выжить, согреться.

Теперь, протирая глаза, старый колдун увидел, что Мимара, обняв колени, сидит на приподнятом краю карниза и вглядывается вдаль, в сторону разрушенного талисмана – Ишуали. На ней, как и на нем самом, были подопревшие меха, однако если он предпочел упрятать под шкуры краденый нимилевый панцирь, Мимара натянула золоченый хауберк прямо поверх одежды. Она посмотрела на Акхеймиона с любопытством, не более того. Прямо как мальчишка – при такой-то прическе, подумал он.

– Я видел сон… – проговорил он, обнимая себя руками для тепла. – Я видел его.

– Кого?

– Шауриатаса.

Объяснений не требовалось. Шауриатас – таким было оскорбительное прозвище Шеонанры, хитроумного великого магистра Мангаэкки, своим гением сумевшего обнаружить последних живых инхороев и воскресившего их план разрушения мира. Шауриатас. Глава Нечестивого Консульта.

В ее глазах промелькнуло удивление.

– И как у него идут дела?

Старый колдун заставил себя нахмуриться, а потом расхохотался.

– Не сказал бы, что он в своем уме.

В освещенной утренним солнцем дали долина громоздилась и рушилась, овраги и рытвины соединялись друг с другом под немыслимыми углами, откосы щетинились елями, подпирая обрывы, вонзавшиеся в облака.

Ишуаль вырастала перед ними на невысоких складках местности, башни и стены ее были повержены… оправа, из которой вырвали самоцветный камень.

Ишуаль… Древняя твердыня Верховных королей Куниюрии, на целую эпоху сокрытая от людей.

Когда вчера они с Мимарой пересекали ледник, он не знал, чего ожидать. Он имел какое-то представление о времени, o той безумной и невидимой кожуре, которой прошлое окружило настоящее. Когда жизнь была монотонной и безопасной, когда то, что случалось и случилось, образовало нечто вроде жижи, парадоксы времени казались всего лишь прихотью. Но с тех пор как жизнь вновь сделалась весомой… настоящее никогда еще не выглядело более абсурдным, более ненадежным, чем сейчас. Надо было есть, есть, как всегда, любить, надеяться и ненавидеть, так же как и прежде, – но это представлялось невозможным.

На двадцать лет он затворился внутри своих Снов, отмечая, как неторопливо копится груз ночных вариаций и перестановок. Единственным календарем ему служило взросление детей его рабыни. Прежние горести, конечно же, испарились, но все же каждый день казался тем днем, когда он проклял Анасуримбора Келлхуса и с окровавленными ступнями начал свой путь в изгнание – так мало случилось с той поры.

Затем была Мимара с давно забытой мукой и новостями о Великой Ордалии…

Затем были шкуродеры со своим злобным и кровожадным капитаном…

Затем Кил-Ауджас и первый шранк, загнавший их в преддверие ада…

Затем безумие Великих Косм и долгий, напоенный подлинным помешательством путь через равнины Иштиули…

Затем библиотека Сауглиша и Отец Драконов…

Затем Ниль’гиккас, смерть последнего короля нелюдей…

И теперь Акхеймион сопел и пыхтел, поднимаясь к вершине ледника в гибельной тени всего произошедшего, не зная, что думать, слишком отупев и перегорев, чтобы возликовать. Пока еще сам мир лежал горой меж ними, и подъем заставлял трепетать члены и сердце его…

И вот перед ним Ишуаль, – итог отданных труду лет и множества жизней; Ишуаль, место рождения святого аспект-императора.

Разрушенная до основания.

Какое-то мгновение он просто пытался проморгаться: слишком холоден воздух, а глаза его слишком стары. Слишком ярко сияет солнце, слишком ослепительно искрятся ледяные вершины. Но как он ни щурился, ничего разглядеть не мог.

А потом он ощутил, как маленькие и теплые ладошки Мимары сомкнулись на его ладонях. Она остановилась перед ним, заглянула в глаза.

– Для слез совсем нет причин, – сказала она.

Причины были.

И более чем достаточно.

Забыв о смехе, он смотрел на разрушенную крепость, взгляд его перескакивал с детали на деталь. Огромные блоки, опаленные и побитые, рассыпались по всем склонам вокруг крепости. Груды обломков.

Рассветная тишина грохотала в его ушах. Он глотнул, ощутив пронзившую горло пустоту. «Вот как…» – думал он, но что при этом имел в виду – труд, страдание или жертву, сказать не мог.

Отчаяние, явившись, рухнуло на него, забурлило в его чреве. Он отвернулся, попытавшись подчинить глаза собственной воле. И обругал себя: «Дурак!» – встревоженный тем, что преодолел свои прежние слабости для того лишь, чтобы сдаться старческим немощам. Как можно позволить себе оступиться в подобное время?

– Я знаю, – прохрипел он, надеясь взять себя в руки рассказом о своем Сне.

– Что ты знаешь?

– Как Шауриатас выживал все эти годы. Как ему удалось избежать смерти…

И Проклятия.

Он объяснил, что чародей Консульта был ветхим и дряхлым еще в дни Дальней Древности, и Сесватха, вместе со школой Сохонк, считали его скорее жуткой легендой. Он описал гнилую, источенную ненавистью душу, вечно ниспадавшую в ад, вечно не пропускаемую в пекло древними и таинственными чарами, удерживаемую мешковиной иных душ, слишком близких к смерти, напрочь лишенных одухотворяющей страсти, чтобы суметь воспротивиться яростной хватке.

Яма, скрученная в кольцо, – так точнее всего можно описать сохраняющие образы…

– Но ведь искусство уловления душ известно издревле? – возразила Мимара.

– Известно, – согласился Ахкеймион, вспомнив о прежде принадлежавшей ему куколке Вати, которой он воспользовался для того, чтобы спастись от Багряных Шпилей, когда все вокруг, включая Эсменет, считали его мертвым. Тогда ему не хотелось даже думать о подменыше, уловленном внутри этого предмета. Страдал ли он? И не следует ли причислить этот поступок к скопищу своих многочисленных грехов?

Или это еще одно пятно сродни тем, что Мимара узрела в его душе Оком Судии?

– Однако души чрезвычайно сложно устроены, – продолжил он. – Они намного сложнее тех примитивных заклинаний, которыми их пытаются уловить. Особенности личности всегда отсекаются. Память. Способности. Характер. Все они идут в яму… Подменыши сохраняют лишь самые основные потребности.

Что и делает их такими полезными рабами.

– То есть позволить, чтобы душу твою уловили… – попыталась продолжить она, нахмурившись.

– Означает оказаться дважды проклятым… – произнес он неспешно, подчиняясь странной нерешительности – немногие понимали всю чудовищность чародейства лучше него, – …когда твои устремления порабощаются в мире, а мысли терзаемы на Той Стороне.

Это, похоже, смутило ее. Она повернулась к раскинувшейся перед ними панораме, по лбу побежали морщины. Он последовал за ее взглядом, и снова сердце его упало при виде растрескавшихся фундаментов Ишуали, торчащих из черного ковра сосен и елей.

– И что это значит? – спросила она, повернувшись спиной к ветру.

– Сон?

– Нет. – Она посмотрела на него через плечо. – Время, когда он явился.

Теперь настала его очередь молчать.

Он вспомнил о квирри, как случалось всегда, когда он приходил в волнение. Недоверчивая часть его существа роптала, не зная, почему Мимара должна нести кисет с пеплом короля нелюдей, хотя это он возглавляет их жалкую шайку – этот тяжкий поход. Однако, словно опять попавший под дождь старый пес, он стряхнул с себя эти вздорные мысли. За месяцы употребления наркотического пепла он научился понимать шепоток зелья, во всяком случае отличать навеянные им мысли от своих собственных.

Мимара была права. Увидеть такую мысль во сне именно теперь…

К чему бы это?

Чтобы пережить этот Сон прямо сегодня, он должен был наконец ступить ногой на камни Ишуали. Не только увидеть Шауриатаса, но узнать подлинную участь Нау-Кайюти или хотя бы часть ее. И что означает такое знание… знание истины о смерти одного великого Анасуримбора перед открытием правды о рождении другого, еще более великого носителя этого имени?