Он отворачивается от моря, от солнца, парящего над водами и вонзающего лучи свои в спины темных волн; он взирает на утомленные летом поля юга; он видит себя стоящим на зеленом холме и смотрящим на то место, где находится сейчас, оставаясь возле императрицы.

Матерь удерживает его заботливыми, но грозящими погибелью руками.

Келлхус часто журил Эсменет за ее постоянные дурные предчувствия. Он напоминал ей, что люди, вопреки их собственным самозабвенным уверениям, добиваются послушания в той мере, в которой жаждут власти. «Если в своем положении ты не можешь доверять им, – говаривал он, – ищи утешения хотя бы в их жадности, Эсми. Раздавай свою власть как милостыню, как молоко, и они, как котята, прибегут к тебе… Ничто не делает людей настолько кроткими, как честолюбие».

И они к ней бежали.

Явившись на Андиаминские высоты, она полагала, что слышит голоса разыскивающих ее инкаусти. Однако, возвращаясь назад с только что найденным Кельмомасом по потемневшим залам, Эсменет столкнулась с Амарслой, одной из приближенных рабынь, рухнувшей прямо к ее ногам.

– Я нашла ее! – возопила почтенная матрона, обращаясь к расписанному фресками потолку. – Сейен Милостивый, я нашла ее!

Тут и остальные начали появляться из позолоченного лабиринта: сперва офицер-эотиец, имя которого она успела забыть, потом неуклюжий Кеопсис, экзальт-казначей…

Невзирая на всеобщую панику, весть о смерти Майтанета и фактической реставрации монархии пронеслась по улицам Момемна, и души, пострадавшие от совершенного ее деверем переворота, начали вновь стекаться в Имперский квартал, бывший их родным домом. К тому времени, когда они с Кельмомасом добрались до лагеря скуариев, за ней уже увязалась целая дюжина спутников, а в самом лагере ее ожидали новые дюжины, пестрый сброд, самозабвенно приветствовавший ее. Прижимая к себе Кельмомаса, она остановилась, рыдая от радости… не веря собственным глазам…

А потом протянула руку к предложенным ими вожжам.

Она отцепила от себя чумазого звереныша, в которого превратился Кельмомас, и препоручила его, вопреки всем бурным протестам, попечению Ларсиппаса, одного из дворцовых жрецов-врачей. Ребенка нужно было вымыть, переодеть и, конечно же, накормить, а также обследовать на предмет болезни или заразы. Кожа его стала смуглой как у зеумца, покрылась пятнами, словно он упал в бак с краской. На мальчике была только ночная рубашка, ткань пропиталась грязью и сделалась похожей на кожу. Волосы ребенка, некогда льняные и безупречные, стали черными, как ее собственные, слежались комками и крысиными хвостиками. При встрече вид его вселял отвращение в сердца прежних знакомых. Некоторые из них даже позволяли себе чертить в воздухе охранительные знаки, словно на нем оставили свои следы лапы смерти и погибели, а не нищеты и забвения.

– Мама, нет! – сквозь слезы выдавил он.

– Ты слышишь эти барабаны? – спросила она, взяв его за плечи и опустившись на колени. – А ты понимаешь, что они означают?

Синие глаза мальчика над забрызганными кровью щеками сверкнули умом.

Он не таков, каким ты его считаешь…

Маленький имперский принц нерешительно кивнул.

– Я нашла тебя целым и невредимым, Кел, но это всего лишь начало, – сказала она. – А теперь я должна обеспечить твою безопасность! Ты меня понял, мой милый?

– Да, мама.

Она прикоснулась к его щеке и улыбнулась, чтобы ободрить ребенка. Ларсиппас немедленно повел его прочь, крикнув кому-то, чтобы принесли воды. Она позволила своему сердцу совершить еще три материнских сердцебиения, после чего отложила родительские обязанности и взгромоздила на свои плечи Империю, сделавшись именно той, кем ее отчаянно хотели видеть обступавшие ее люди: Анасуримбор Эсменет, благословенной императрицей Трех Морей.

Ее вооруженные силы ограничивались инкаусти. Впоследствии она узнает, что все до единого из Сотни Столпов погибли, защищая ее дом и детей. Эотийские гвардейцы в каком-то количестве, конечно же, сдались, и потому стыд задержит их появление. Из числа имперских аппаратариев, которых она видела в Ксотее, многие последовали за ней во дворец – как она поймет потом, в основном те, кто знал ее достаточно хорошо, чтобы довериться ее милосердной и незлобивой натуре. Остальных, бежавших в страхе перед расплатой, она никогда не увидит.

Она начала с того, что обняла Нгарау, бесценного великого сенешаля, унаследованного ею от икурейской династии.

– Дом мой пришел в полный беспорядок, – проговорила она, заглянув в старые глаза евнуха, под которыми лежали мешки.

– Действительно так, благословенная.

И строгий Нгарау на нетвердых ногах пошел к собравшимся, отдавая распоряжения. Люди немедленно начали расходиться по различным частям дворца и прочим службам, после чего перед нею остались только коленопреклоненные солдаты и имперские аппартарии позади них. Среди опустившихся на колени придворных она заметила Финерсу, своего начальника тайной службы, стройного мужчину, как всегда, облаченного в черные шелковые одежды, служившие ему мундиром. Она повернулась к нему, и невысокий человечек смиренно пал ниц.

– И ты ничего не знал о заговоре? – вопросила она, обращаясь к шапке черных волос.

– Я ничего не знал, – проговорил он, уткнувшись лицом в плитки пола. – Я подвел вас, благословенная.

– Поднимись! – воскликнула она голосом, полным неприязни, рожденной не столько Финерсой, сколько трагичным урожаем охватившего всех безумия. Хаос и восстание на всей земле Трех Морей. Несчетные жертвы вблизи и повсюду. Шарасинта. Имхайлас. Айнрилатас…

Самармас.

– Ты слышал, что Майтанет говорил в Ксотее?

– Да, – глухим голосом ответил Финерса, безупречно выбритое лицо его не выражало ничего. Она ожидала, что главный шпион возвратится к прежней вкрадчивой манере и поднимется, однако он держался настороженно. – Что вы с ним должны примириться.

И тогда она превратилась бы в буйную и смертоносную Анасуримбор.

– Нет, – сказала Эсменет, внимательно разглядывая его и решив, что скулы и рот выдают слабость этого человека, продолжила: – Он говорил о том, что империи не суждена долгая жизнь…

Поскольку ее неудовольствие было очевидно, начальник тайной службы склонил голову в той степени, какая предписывалась джнаном – не более того. Эсменет посмотрела на прочих аппаратариев, стоявших на коленях в разных местах лагеря скуариев.

– Он лгал! – вскричала она чистым, полным отваги голосом. – Вот и еще одно проявление той мерзкой хвори, которая отравила его душу! Разве мог мой муж бросить свою жену? Разве мог святой аспект-император оставить на погибель своих детей? Если он предвидел падение своей Священной империи, то, конечно, укрыл бы свою жену и детей в безопасном месте!

Голос ее прозвенел над каменным полом. А потом она увидела Вем-Митрити, своего визиря и чародея, ковылявшего в сторону пестрого сборища; черное с золотом облачение Имперского Сайка раздували ветра, дующие с Менеанора.

– И это означает, что наш господин и пророк предвидел совсем другое! Что он предрекал нашу победу и не сомневался, что Момемн переломит хребет фанимского пса – что могущественнейшая империя нашего времени переживет беду!

Тишина, слышен лишь ритмичный рокот боевых барабанов фаним. Однако в глазах окружающих теперь читаются удивление и преклонение, решила она.

Она снова глянула на начальника тайной службы, позволив ему на мгновение узреть ее ужас. И едва слышно пробормотала:

– Тебе известно, что происходит?

Тот покачал головой, посмотрел вдаль – на стены.

– Они разбили мои оковы на одну стражу раньше, чем ваши, благословенная.

Повинуясь доброму, сочувственному порыву, она взяла его за руку.

– Теперь все мы должны быть сильными. Сильными и хитрыми.

Рыцари-инкаусти держались поодаль, наблюдая за происходящим с монументальной лестницы Аллозиева форума. Подняв руку, она поманила к себе их седобородого командира, Клиа Саксилласа. Мессентиец отреагировал неспешно, как подобало его статусу, не более того. После того как офицер приложился к ее колену, она велела ему подняться и сказала: