– А мать Агнессы?

– Наталья Романовна? О, это была царственная дама. Прекрасно ее помню. Красавица, умница, кандидат наук. Сколько внутреннего достоинства, грации!.. Жаль, Агнессе Юрьевне не передалась ее красота.

– Говорите, после смерти Юрия Барановского его бывшие жены и дети не общались?

– Насколько мне известно – нет. Да и что их могло связывать? Обе, насколько я знаю, снова вышли замуж. А Владислав и Агнесса встретились только в консерватории. Оба учились у нас, Владислав Юрьевич одно время даже подавал определенные надежды. Увы, достигнуть успеха ему не позволило отсутствие смелости, внутренней свободы. Он предпочел остаться на кафедре в качестве преподавателя. – Дмитрий Гаврилович сделал рукой изящный жест.

– А как же коллекция? Агнесса Юрьевна говорила, что коллекция находится в совместном владении.

– На этот счет я, уж простите, сказать ничего не могу. Я был у Юрия Николаевича и видел это удивительное собрание, но что касается вопросов владения – это, простите, не ко мне.

– Дмитрий, пора принимать лекарства! – Из распахнутого окна выглянула пожилая дама с элегантной стрижкой.

– Иду, Лидушка. Прошу меня извинить, господин капитан.

Итак, из всего семейства один Леонид процветает, что, впрочем, и так очевидно, и у него единственного имеются наследники. Впрочем, алиби у него тоже имеется. Железное.

Лубаантун, Британский Гондурас, 1924 год

Николай набросил рубашку и вышел из палатки. Влажный густой туман тут же схватил его в объятия. Вид раскинувшихся до горизонта джунглей после четырех месяцев сидения в этой глуши вызвал у Николая глухое до тошноты раздражение. Он устал от этой мокрой жары – так устал, что временами казалось, что в мире уже не существует сухого тепла. Устал от шевелящейся агрессивной зелени джунглей, от наводящего тоску рыка ягуаров по ночам. От вечного напряжения и однообразия, от необходимости жить в замкнутом обществе. В состав экспедиции входили несколько белых и двадцать индейцев.

От англичан его тошнило. Анна, дочка Митчелл-Хеджеса, с которой он от скуки закрутил роман в самом начале экспедиции, ему порядком надоела. Она была скучна, чопорна, влюблена как кошка. С тех пор как ей исполнилось семнадцать, она почувствовала себя взрослой и все чаще стала заговаривать об их браке.

Ни о каком браке с Анной речи быть не могло. Николай вздохнул, отошел от палатки и лениво прошелся вдоль белых полотняных навесов к полевой кухне, где их «мистер дворецкий» Кук, почти кок, уже готовил нехитрый походный завтрак – ломтики солонины и яичница из яиц какой-то неведомой птицы. Не важно, главное, чтобы не змеиные. Фрукты в джунглях имелись в изобилии.

– Привет, Николас. Что так рано, не спится? – оторвался от стряпни Кук.

– Да. Кофе готов? – Он пристроился за простым струганым столом, от которого за версту несло англосаксонским педантизмом. В чем это выражалось – сказать было сложно. В последние недели Николаю стало казаться, что члены экспедиции – люди для него настолько чужие, что даже запах издают какой-то специфический, вызывающий отвращение.

Самое удивительное, что он знал точные день и час, когда это началось. В тот день Анна, сияя от восторга, извлекла из-под обломков сверкающий хрустальный череп. С тех пор неведомая сила буквально выталкивала его из джунглей.

А ведь в какой восторг поначалу приводила его эта экспедиция! Карибское море, путешествие через джунгли, яркий тропический лес, гортанные голоса индейцев, их угрюмые лица, пестрые пончо, необычные украшения, рев ягуара по ночам, даже эта нестерпимая влажность – все сулило открытия и доставляло радость.

К двадцати пяти годам Николай Иванович Барановский успел повидать многое. В шестнадцать лет, только-только окончив гимназический курс, он заболел тоской по дальним странам и сбежал из дома.

Вернуть его не смогли: он нанялся юнгой на английское торговое судно, в тот же день уходившее из Петербурга в плавание. До Лондона, правда, не доплыл – сошел на берег в Амстердаме, поработал грузчиком в порту, а потом уже на французском судне отправился в плавание вокруг Европы и дальше по Средиземноморью в Африку. В Александрии он встретил одного состоятельного русского, такого же непоседу и авантюриста, как он сам, и нанялся к нему в секретари. С Александром Платоновичем они объездили Северную Африку и исколесили Ближний Восток. Потом благодетель и компаньон заболел и вынужден был вернуться на родину, а Николай Иванович пристал к семейству английского колониального чиновника и отправился в Индию. Года в стране йогов, заклинателей змей и буддийских храмов хватило – он нанялся матросом на английское пассажирское судно и вернулся в Европу.

Деньги, которые он скопил на службе у Александра Платоновича, подходили к концу, домой возвращаться не хотелось. Тогда-то он и познакомился с Митчелл-Хеджесом. Идея отправиться на раскопки в Центральную Америку его захватила. Еще через девять месяцев они высадились на песчаный берег Британского Гондураса.

Глядя, как Кук накрывает на стол, Николай снова почувствовал, что ему до смерти надоели авокадо вместо масла и гуава вместо яблок. Все эти волосатые и чешуйчатые, точно больные, фрукты не вызывают у него ничего, кроме отвращения. Он хочет свежего черного хлеба вместо сухарей, вареной картошки с соленым огурцом и солеными груздями. Он хочет щей, простых кислых щей. Хочет домой, в Петербург, заснеженный, заметенный порошей, освещенный подслеповатым желтым светом фонарей, залитый слепящим февральским солнцем, с искрящимися, как россыпь самоцветов, сугробами. Хочет слышать русскую речь, хочет обнять мать, вдохнуть запах ее волос. Николай почувствовал, как защемило сердце, даже погладил рукой грудь.

Лагерь понемногу просыпался. Николай допил кофе и, не желая встречаться с англосаксами, как он теперь в раздражении называл прочих членов экспедиции, собрался к себе. Вот-вот здесь появится вся компания: сам Фредерик Митчелл-Хеджес, его дочь, историк Джонатан Прайс, специалист по древним майя, и отставной майор Мартин Райт.

Конечно, он не успел. Холщовый полог откинулся, и Анна с улыбкой на вытянутом лошадином лице выскользнула наружу. И как только она могла показаться ему хорошенькой? Николай кивнул в знак приветствия и поспешил прочь. Появившийся следом Митчелл-Хеджес подозрительно взглянул на обоих. Надо же, боится за дочку, не привлекает его перспектива породниться с нищим русским авантюристом. Ничего, может не волноваться.

Работать категорически не хотелось. Николай улегся на походную кровать и уставился в потолок. Он плохо спал в последнее время, во сне и наяву его преследовали джунгли. Дебри спутанных лиан, поваленных стволов, тонких цепких зарослей. Он пробирался через них и не мог найти выход. Просыпался в холодном поту и снова проваливался в забытье.

Все началось первого января. Анна вскарабкалась на груду камней – это было опасно, они еще не полностью очистили от зарослей верхушку храма. В лучах закатного солнца что-то сияло. Она принялась торопливо разгребать завал. В небольшой нише под каменной плитой лежал абсолютно неповрежденный, без единой царапины или скола хрустальный череп.

Находка была потрясающей. Они бережно передавали череп из рук в руки, осматривали, восхищались. Ничего подобного в этом древнем городе, поглощенном джунглями, они и представить себе не могли.

А потом началось странное, и это почувствовали все. Все, кто заглянул в глаза хрустальному черепу. Митчелл-Хеджес сказал, что это один из тринадцати черепов богини смерти. Индейцы шарахались от него в благоговейном ужасе, стоило немалых трудов удержать их от бегства. Николая с тех пор не покидало предчувствие, что добром эта экспедиция не кончится. По крайней мере, для него.

Он повертелся еще немного на кровати, понял, что больше не уснет, и выбрался из палатки. Туман рассеялся, где-то в бездонной вышине парил орел. Над зеленым морем джунглей то и дело вспыхивали красные, желтые и синие искры – это взлетали попугаи. От орхидей на опушке исходил запах гниения.