Но речь здесь об эпохе, которая предшествовала этому рождению сверхновой нации. В арабской историографии она зовётся «аср эль-джахилийя» – эпохой невежества/язычества/варварства. К сожалению, как видно из предыстории абзацем выше, в первозданном виде до нас дошло от неё крайне мало, т. к. литературные памятники той эпохи легли на бумагу (ну или на пальмовые листья) спустя пару веков после неё; не случись арабского пробуждения, в этом не было бы беды, ну а так они были записаны уже в совсем другом государстве, чья идеология, кстати, допускала правку задним числом не совсем удобных исторических свидетельств: это когда сильно набожный переписчик мог пост-мортем вложить в уста почившему поэту какое-нибудь благочестивое изречение на тему неизбежности прихода в мир посланника Аллаха, например. Поэтому, как и в случае с нашими собственными предками – славянами, насельниками Новгорода в то время, когда он был ещё, так сказать Старгородом – мы мало знаем о космогонических представлениях тогдашних аравитян или их пантеоне богов.
Тем не менее, один из аспектов их жизни нам всё же известен по их источникам. Это военная история аравитян до VII в., изложенная в преданиях, которые получили общее название «Айям эль-араб», или «Дни арабов». Собственно говоря, они, вероятно, и на бумагу-то были положены с целью консервации и мифологизации бедуинского этапа существования основной массы аравитян, поскольку с выплеском их за пределы Аравии стало ясно, что прежний родоплеменной уклад обречён: выходцы из разных племён в походах в Сирию и Иран перемешались друг с другом и с местным населением, и, заняв византийские дворцы, уже не стремились возвращаться на постылые становища в адской пустыне.
Так вот, эти предания представляют собой отдельные истории о малых и крупных боестолкновениях между бедуинскими племенами Аравии – с набегами, вооружённым разбоем, киднэппингом и конокрадством, совершаемыми группами лиц по предварительному сговору.
Есть сведения, что в несохранившихся сборниках авторов первых веков ислама этих историй бывало записано больше тысячи. Однако, судя по тем из них, что пережили века, жанр их был довольно однообразен, и основные элементы повествования выглядели так: предпосылки к конфликту – завязка – конфликт – посредничество – перемирие. Поводов же для конфликтов в перенаселённой пустыне было сколько угодно. Воевать могли за воду, женщин и скот. Одно из самых известных преданий «Дней арабов» построено как раз вокруг войны из-за верблюдицы, которую застрелил из лука один горячий джигит, после чего его племя получило распрю с соседями, длившуюся как будто целых сорок лет! Разве не перекликается это с современным состоянием арабского мира, в отдельных частях которого кровопролитие длится столько, что скоро просто сменится воюющее поколение, которое вообще не будет помнить другой жизни и другой реальности?
Но такие случаи были редки. Аравийские бедуины, случалось, воевали – не в последнюю очередь, потому, что их к этому вынуждала жестокая окружающая среда, но та же среда обусловливала их сравнительно низкую кровожадность. Массовые убийства у них были не приняты, потому что за убийством следовала многолетняя кровная месть убийце и всему его роду. Даже набеги по возможности проводились так, чтобы случайно кого не убить. Жилища пограбить, скот увести, фиников с пальмы стрясти, женщину заарканить – это да, это с нашим удовольствием; а вот убивать направо и налево – это не о бедуинах. Условия были не те. Закон – бархан, прокурор – тушкан.
При этом раннеисламские писцы и историки, как уже говорилось, назвали эти похождения «аср эль-джахилийя», «эпохой варварства». С позиций лиц, владеющих уже более продвинутой методологией (монотеистической) и живущих уже при ином общественном строе (в государстве, а не в таборе), они осуждали войны между племенами, считая действия вчерашних народных героев аравитян аморальными, нецивилизованными. Интересно, что сказали бы они сегодня, глядя на действия группировки «Исламское государство», которая не разбирая режет правых и виноватых налево и направо, при этом именуя противостоящие ей светские правительства «джихилийскими» (т. е., варварскими) и позиционируя себя как собрание сознательных последователей своего пророка?
Ещё один аспект актуальности «Дней арабов» в контексте современной обстановки заключается в направленности агрессии арабов вовнутрь. 15 веков назад вся энергия и пассионарность арабских племён уходила на обкрадывание или истребление непосредственных соседей того же языка и той же культуры. Именно поэтому оригинальные «Дни арабов» не тянут на героический эпос. В «Днях арабов» есть буквально считаные истории о столкновениях с иноземцами – персами, но подавляющее большинство преданий повествует о том, как арабы пытались уничтожить друг друга. А ведь героический эпос – это, как правило, история о славных победах над чужестранцами. А теперь посмотрите, что происходит в арабском мире сегодня! Арабы говорят о ненависти к «крестоносцам» (разумея под ними европейцев и американцев), но каждый день убивают других арабов, своих сограждан и собратьев.
В дописьменную эпоху в аравийских племенах существовал настоящий общественный институт поэтов. В каждом уважающем себя племени был штатный поэт, да и бродячих хватало. Именно они сохраняли и преумножали арабскую литературную традицию задолго до появления в Европе трубадуров с песней о Роланде, песней о Нибелунгах и легендами о короле Артуре.
Но был в Европе один уголок, где поэты были в почёте издавна. Исландия. Её поэты звались скальдами, её стихи – сагами. Больше того, в её литературной истории был даже «век саг» (930 – 1030), когда был сочинён или зафиксирован огромный объём сказаний о родовых распрях и военных походах исландцев друг против друга. Это такие же «Дни арабов», только здешний эпос сформировался тремя-четырьмя столетиями позже, чем аравийский. Одно из самых известных произведений этой эпопеи называется «Сагой об Эгиле». Эгил был воином и поэтом, а его дедушка имел полезный навык превращения в волка. За свою жизнь Эгил убивал много государевых людей, захватывал земли, скот и прочее добро – но в итоге угас в полном забвении. И да будет так с каждым ИГИЛом.
Работа в жанре/Мой формат. Думаю, уместно будет сказать несколько слов на тему жанра моих книжек. Я не старался приладиться к какому бы то ни было жанру. Кто-то скажет: «Сборная солянка» – пусть. Я скажу: «Художник так видит». Мне в принципе нравится ходить своим путём, особенно когда на этом пути я не получаю от жизни доказательств того, что он завёл (или заведёт) меня в тупик.
Так вот, о жанре. Я, как может заметить любой, кто брал в руки мою первую книгу, пренебрегаю наукообразностью, коя проявляется в многочисленных подстрочных ссылках, объёмных списках источников и кокетливом «мы». Не то чтобы я этим бравировал; просто основная причина этого состоит в том, что мои работы относятся не к истории, а к политологии арабского мира. И, во-первых, цитировать мне практически некого, особенно на русском языке (я упоминаю арабских авторов, которых я читал, и любой, кто владеет арабским, может вбить их имена в гугл или, когда в следующий раз окажется в Каире, зайти в книжный и купить их труды, а для того, кто по-арабски не говорит, постраничные ссылки на книгу, написанную на арабском, будут бесполезны, поскольку я с равным успехом могу обозвать автора Салах эд-Дином Бархуми или Ясиром Сабитом, и придётся исходить из презумпции моей честности); во-вторых, я достаточно квалифицированный специалист по региону, чтобы иметь право продвигать свою интерпретацию происходящего в нём, и доказательность этой интерпретации от подстрочных ссылок не зависит; ну и в-третьих, я всё ещё не президент и пока ещё не болен солитёром, чтобы величать себя «мы». Я пишу «мы» только в тех случаях, когда объединяю себя с читателем. Например, если у меня и попадается фраза вроде «Мы наблюдаем такой-то процесс», то это я имею в виду, что мы с вами, читатель, его наблюдаем, а не что я тут с кем-то на клавиатуре в четыре руки играю.
