Она раздвинула шторы.

– Ни души, – проворчала она в ответ. – Даже кошка не скребется в дверь. Все спят.

– Ты наверняка подумаешь, что я не в себе, – сказала я. – Все же выйди со свечкой в коридор и попробуй открыть дверь соседней комнаты.

– Не в себе, это точно, – раздраженно бросила она. – Вот что бывает, когда в пятницу вечером смотришься в зеркало.

Через минуту она вернулась.

– Дверь, как всегда, заперта и, судя по слою пыли на ручке, не открывалась месяц или больше.

– Да, – пробормотала я в раздумье. – Так я и предполагала.

Она пристально посмотрела на меня и покачала головой.

– Я заварю вам крепкий настой из трав.

– Я не хочу.

– Ничто лучше не прогоняет дурные сны, – произнесла она, укрыла меня одеялом и, поворчав еще немного, ушла к себе в комнату.

Я же долго не могла уснуть. Я попыталась вспомнить, как устроен дом, если смотреть на него снаружи, и что мне показалось странным во время недавней прогулки с Джоном вокруг дома. Было уже около половины пятого утра, когда меня осенило. Менебилли представлял собой прямоугольное строение с ясными, прямыми контурами, без единого выступа или флигеля. И только на северо-западном углу дома из стены рядом с запертой комнатой выдавался контрфорс, спускавшийся прямо от крыши к самой земле. Зачем, интересно, старый Джон Рашли, строя свой дом в 1600 году, предусмотрел этот контрфорс в северо-западном углу? Не существовало ли тут связи с тем обстоятельством, что комната за ним должна была стать убежищем его слабоумного старшего сына?

Одни душевнобольные безобидны, другие – нет. Но даже самым тяжелым, тем, кто мало отличается от животного, необходимы, как всякому живому существу, свежий воздух и движение в определенные часы дня. Я улыбнулась сама себе в потемках: после трех часов беспокойных метаний в постели я догадалась, как незваный гость проник в комнату, минуя запертую дверь. Он вошел и вышел так же, как это делал наверняка несчастный дядюшка Джон почти полвека тому назад, воспользовавшись лестницей, скрытой в контрфорсе. Но зачем он приходил и чем он там занимался – это мне еще предстоит узнать.

На следующее утро шел дождь, и я не смогла совершить обычную прогулку вокруг дома. Но позже, днем, когда солнце выглянуло из-за туч, я, укутавшись шалью, сообщила Мэтти, что намереваюсь подышать свежим воздухом.

Джон Рашли объезжал на лошади свои владения вместе с управляющим Лангдоном, чей дом я уже видела за лужайкой для игры в шары. Поэтому его место за ручками моего кресла заняла Джоан, и мне не составило труда уговорить ее проехать под низкой аркой во внешний двор, где я сделала вид, что любуюсь окнами своих покоев над воротами.

В действительности же я изучала структуру контрфорса, который, как я и думала, проходил по всей высоте дома в северо-западной его части рядом с запертой комнатой.

Толщина контрфорса была немногим более четырех футов, и если внутри он был пустой, как я предполагала, то в нем легко могла поместиться лестница. Во всяком случае, другого выхода во двор не было – это точно. Я попросила Джоан подкатить меня к основанию постройки, сказав, что хочу потрогать лишайник, за пятьдесят лет образовавшийся на камне, в действительности же, чтобы удостовериться в прочности контрфорса. Если предположение мое окажется верным, внутри должна находиться лестница, спускающаяся ниже уровня фундамента дома, а еще ниже – подземный туннель с выходом на поверхность где-то в парке. Бедный дядюшка Джон! Видно, не зря его портрет не висел в галерее вместе с остальными членами семьи. Если его отец так тщательно скрывал портрет от посторонних глаз, это значит, что он, очевидно, наводил на всех страх и даже ужас. Покидая внешний двор, мы миновали кроличий садок и поехали по дорожке к дому управляющего. Дверь была открыта, госпожа Лангдон, жена управляющего, скромного вида женщина, стоявшая на пороге, уговорила меня выпить стакан парного молока. Пока она отсутствовала, мы огляделись вокруг, и Джоан, смеясь, показала на связку ключей, висевшую на гвозде рядом с дверью.

– Старый Лангдон точно тюремный надзиратель, – шепнула она мне на ухо. – Он почти не расстается с этой связкой ключей, она всегда болтается у него на ремне. Джон говорил мне, что у него есть дубликаты всех ключей, принадлежащих моему свекру.

– Давно он работает управляющим? – спросила я.

– О да! – сказала Джоан. – Он приехал сюда совсем молодым, еще когда велось строительство дома. Нет ни одного закутка в Менебилли, которого бы он не знал.

«В таком случае, – подумала я, – ему наверняка известна и тайна контрфорса, если таковая существует». Джоан с неменьшим любопытством, чем я, разглядывала этикетки на ключах.

– «Летний домик», – прочитала она и, шаловливо улыбнувшись, отделила его от связки и помахала у меня перед глазами. – Ты изъявляла желание заглянуть во флигель, когда мы ехали по дороге на насыпи, так? – проговорила она шутливым тоном.

В эту самую минуту вернулась с молоком госпожа Лангдон, и, боясь быть застигнутой врасплох, Джоан, как провинившийся ребенок, залилась густым румянцем и спрятала ключ в складках своего платья. Мы немного поболтали, пока я торопливо пила молоко, а Джоан с невинным видом разглядывала потолок. Затем, распрощавшись со славной женщиной, мы поехали в парк через ворота в высокой стене.

– Ты сама себя наказала, – сказала я. – Как ты теперь вернешь ключ?

– Отдам его Джону, – ответила она, тихо смеясь. – Он придумает какую-нибудь историю, чтобы ублажить старого Лангдона. Но раз уж ключ оказался у нас, Онор, грешно было бы им не воспользоваться.

Воистину она была моей сообщницей и настоящей крестницей.

– Я ничего не обещаю, – пробормотала я. – Кати меня по дорожке, а там посмотрим, откуда ветер дует.

Мы пересекли парк, проехав мимо дома, и я помахала Элис, которую увидела в окне ее комнаты над галереей. Я заметила также Темперанс Сол, выглядывавшую, как ведьма, из боковой двери. По-видимому, она раздумывала, не ступить ли на землю и не присоединиться ли к нам.

– В кресле-то мне еще ничего, – крикнула я ей. – А так трава мокрая, и со стороны Гриббена снова надвигаются облака.

Она мгновенно, как кролик, скрылась за дверью, и я увидела, как она прошла к гостиную, пока Джоан, сдерживая смех, везла меня через ворота к дороге на насыпи.

Только когда мы поднялись футов на десять вверх по склону, нам открылся чудесный вид на море. Хоть и построенный на возвышенности, Менебилли тем не менее находился во впадине, похожей на чайное блюдце, и я поделилась этим наблюдением с Джоан, пока она катила кресло к летнему домику, видневшемуся в дальнем конце дороги на насыпи.

– Да, – сказала она. – Джон рассказывал мне, что дом построен в этом месте специально, чтобы его нельзя было заметить с моря. Старый господин Рашли страшно боялся пиратов. Хотя справедливости ради надо сказать, что и за ним самим водился этот грешок, иначе как объяснить, что в старые времена, когда он был еще жив, в доме можно было найти припрятанные в разных местах тюки с шелком и серебряные слитки; господин Рашли похищал все это у французов, привозил на собственных кораблях и выгружал на берег в Плимуте.

«В этом случае, – подумала я, – тайный ход, о существовании которого знал бы только он да еще, наверное, его управляющий, был бы как нельзя кстати».

Но вот мы подкатили к летнему домику, и Джоан, удостоверившись, что мы совсем одни, достала из кармана ключ и вставила его в замочную скважину.

– Должна тебе признаться, что смотреть особенно не на что, – предупредила она. – Один или два раза я приходила сюда со своим свекром. Это затхлая комната с рядами книг и ворохом бумаг на полках, из окон открывается очень красивый вид на море.

Она протолкнула мое кресло в дверь, и я огляделась вокруг, почти надеясь – какое ребячество! – увидеть следы пиратства. Но там царил порядок. Стены летнего домика были уставлены книгами, а из окон, как Джоан и сказала, просматривался весь залив до самого Гриббена и до прибрежной дороги на востоке, ведущей в Фой. Любой, кто бы ни двигался по направлению к Менебилли с востока, был бы замечен из окна дозорным, так же как и любой корабль, проходивший вблизи побережья. Старый господин Рашли оказался весьма умелым строителем.