- Да, натворил дел ураган, - Дубов помолчал. - А вы знаете, Федор Яковлевич, еще одна ваша отара вышла сюда…

- Перед моим уходом был такой разговор. Потом решили ее оставить дома. Значит, будет здесь? Ну что же, места и ей хватит. - Федор взглядом обвел степь, задержался на ферме, спросил: - Вы, случайно, не знаете, наш представитель отремонтировал мою кошару?

- Нет, - ответил Дубов. - Да для ее ремонта легко плотников найти. К колодцу, к свежей водице, люди едут охотнее. Правильно сделал, что сперва в степи отремонтировал. В воскресенье, пожалуй, в Бугровом наймет людей.

- Наймет, - охотно согласился Федор и спросил: - Много сгорело пастбищ?

- Не меньше тысячи гектаров, - недовольно ответил Дубов.

Федор переменил разговор.

- Что нового в Бугровом? - спросил он.

- Заложили кинотеатр. Рыбаки на капроновые сети перешли…

- Слыхал я от кубанских рыбаков, что капроновые - уловистее и крепче… Кто приехал, переселился?

- Нет, все по-старому. Сейчас, как всегда, наплыв мастеровых да охотников.

- Охотникам - самый сезон. Дичь, поди, валом валит? А что, Афанасий Ильич, не присмотреть ли стаю дудаков? Приедете? - спросил капитана Федор.

- Присмотри, приеду, - согласился Дубов.

Захаров удивленно посмотрел на него, усмехнулся про себя: «После такого пожара?» А капитан продолжал:

- Обязательно - выберусь с ружьишком дроф погонять. Они сейчас спокойные, непуганные… Мы с дедом Михеем приедем.

- С тем мы добудем дроф, - улыбнулся Федор. - Знатный охотник!.. Как он поживает?

- От Прохора ушел на ферму, чабаном. Говорит, не могу вместе жить. Он его за молчанку раскольником стал звать. Ленька подрос, с дедом дружит - водой не разольешь.

- Скажи пожалуйста, так и не меняется Зуйков. Знавал я его и до войны. Парень как парень был, - сказал Федор. - Нельзя сказать, чтобы из боевых, но ничего…

- Да он и сейчас ничего, - тихо сказал Захаров. - Работает, не пьет, не скандалит. Одна беда: живет нелюдимо, как бирюк…

- Ну, счастливо располагаться, Федор Яковлевич, - закончил разговор Дубов. - Ты здесь старый житель, порядки знаешь. За сеном присматривайте, осень очень сухая.

- Завтра все скирды объеду, - пообещал Федор. - Где плохо опахали стога, заново с плугом пройдемся.

- Вот и добро, - Дубов посмотрел на стоящего недалеко молодого помощника чабана, подумал: «Впервые пришел на зимовку, ишь, любуется нашими степями». Садясь в машину, попрощался:

- Бывай здоров, Яковлевич!

- Всего доброго, - ответил Федор.

Старший лейтенант Захаров сел за руль. Машина побежала мимо колодца. Дубов оглянулся, посмотрел на чабана около отары, сказал:

- Пришел в степь еще один настоящий хозяин…

Глядя на степь, Дубов не прятал восхищенной улыбки - он любил эти равнины. Сколько бывал он здесь, и каждый раз просторы раскидывались перед ним новыми красками. Часто он с удивлением наблюдал, как иногда после двухнедельного снегопада пастбища остаются черными от высоких трав. Только в самые пуржистые зимы, когда целый месяц изо дня в день сыпятся сверху белые хлопья снега и воет ветер, покрываются сугробами степные просторы, и тогда становятся они белыми и безлюдными. Многочисленные отары чабаны загодя угнали к фермам.

Но недолго лежит заснеженной степь. Угомонится северный ветер, повеет с Каспия теплом, проглянет солнце, и незаметно истают снега. Опять под ветром шумит высокий аржанец, вздрагивает жесткий чернобыл, тянет горьковатым запахом от седой полыни, а на буграх и взгорках от влаги перестает быть хрупкой сурепка. Снова из края в край лежат черные от трав степи. Редко видят эти необозримые просторы белыми - вот и назвал их народ Черными Землями.

Весной, кажется, солнце еще как следует не пригревало, еще редкий степной житель на солнцепеке видел подснежник, а сочные зеленя уже пошли в рост.

В начале мая вся степь вдруг станет желтой-желтой от зацветшей сурепки, а в конце - поседеет от «суслиного хвоста», как называют здесь невысокую густую траву, выкидывающую колос, похожий на хвост суслика. В пору буйного цветения перекати-поля степь вблизи - ярко-голубая, вдали - бледно-голубая. Побелеет от жаркого солнца сурепка, отцветет перекати-поле, уже поднимется в полный рост полынь, и снова седеют неоглядные просторы. Незаметно созреют колосья чернобашечника, и необъятные дали словно прикроются тенью.

С весны до поздней осени на Черных Землях стрекочут косилки. Трактористы, возчики, шофера - безвыездно на покосе. Стога сена вырастают сперва у ферм, потом все дальше и дальше в степи.

Все черноземельские дороги сходятся у артезианских колодцев. Здесь же строятся фермы - капитальные, с домами для чабанов, хранилищами для зимних запасов; в конце лета появляются представители колхозов, чтобы подготовить зимовье для чабанов и отар; приходят колонны машин с лесом, кирпичом, красками, гвоздями. Стекаются на Черные Земли на сезонные работы плотники, столяры, печники, каменщики - строить, ремонтировать, готовить помещения к зиме.

Дубов увидел ферму Максима Вавилова, повернулся к Захарову.

- Застанем Максима?

- На ферме? - уточнил Захаров. - Нет. Он где-нибудь на участке с отарой.

Машина взбежала на небольшой взгорок и остановилась. Навстречу никто не вышел.

- Будем его искать? - спросил Захаров.

- Да. Надо уточнить с пожаром. Пастбищ гектаров с тысячу сгорело… - Дубов помолчал. - Не верится мне, чтобы загорелось от молнии. Не от скирды началось. Чья-то халатность - костер не затушили…

После свирепого шторма на Каспии дул свежий ветер. Море еле перекатывало волны. Солнце пригревало.

Парусная лодка плыла мимо прибрежных камней белого городка Избербаша, что вольно расположился у самых морских бурунов. Из-за борта в носовом отсеке торчали концы стволов ружей. Около мачты, привалившись к ней, полулежал, закинув ногу за ногу, круглолицый средних лет мужчина с трубкой в зубах.

- Зарос, борода чешется, - потрогав щетину на круглом подбородке, сказал он, обращаясь к рулевому.

- Это хорошо, Семен Иванович. А то дернула вас нелегкая побриться, когда не надо, - ответил высокий, худой рулевой, поглядывая на камни, на которых с удочками сидели рыболовы.

- Да кто бы мог подумать, Кондаков, что в такую ночку выйдем. Штормяка вон какой разыгрался.

- Самая наша погодка, - усмехнулся Кондаков. - Месяц ее ждали…

- Дождались… Нам еще далеко?

- Вообще… далеко! - щуря узкие карие глаза, протянул Кондаков. Он убрал с высокого лба прядь черных волос. - Не нравится мне въезд в Бугровой.

- Узнают? - усмехнулся собеседник.

- Узнать меня трудно. В Бугровой ездил мальчишкой, потом в шестнадцатом, - ответил Кондаков. - А последний раз довелось побывать во время войны. Только ночью, глубокой ночью… Немцы не дотянули до поселка, выслали конную разведку прикрыть меня.

- Говоришь, Прохор там?

- Был. Виделся…

- Забыл?

- Напомнил лагерь. Понял, - ответил Кондаков.

- И сейчас там. Долго держится.

- Он не работает, - насмешливо улыбнулся Кондаков. - Так, Семен Иванович, не мудрено уцелеть.

- Значит, в Бугровом все в порядке, - весело улыбнулся Семен Иванович. - Так что же тебе не нравится?

- В поселке народа много, - Кондаков вздохнул. - С лодкой такие путешествия вредны, многим на глаза попадаешься.

- Не трусь! - резко сказал Семен Иванович. Прищурив серые, чуть желтоватые глаза, насмешливо продолжал: - Степняки - народ спокойный, гостеприимный, в наших делах не искушенный, это не приграничный житель… Начали мы неплохо. - Выколотив трубку о борт, вытащил кожаный кисет, достал щепоть табаку, запихал его в трубку. - Нам дела на шесть дней, а после пусть хоть весь свет на меня смотрит. Что, у меня на лбу написано, чем я занимался? - он жадно втянул воздух тонкогубым ртом, подрожал ноздрями прямого носа. - А там с нашим вознаграждением… эх, поживем!

- Тогда, конечно, можно будет, - согласился Кондаков.